– Так, мама, пойдем на берег.
Босиком, без теплой одежды мы, словно призраки, беззвучно выскользнули из спящего особняка. Вот во что превратилась моя мама, с горечью думала я, пока мы шли через песчаные дюны к тому священному месту, где вода встречалась с песком.
Мама молчала, пока я вела ее к Балтике. Она двигалась как тело, в котором никого не было, просто опустевшая оболочка без воли и разума.
Когда мы встали в прибое друг напротив друга, по щекам у меня потекли русалочьи слезы. Я обняла маму и притянула к себе. Она обняла меня в ответ, но слишком медленно, и ее недостаток собственного «я», отсутствие «мамства» заставили меня зарыдать еще сильнее.
– Пора, мама. – Голос мой звучал ровно, и спасибо ему за это. – Ты сделала для меня все, что могла, ты стольким пожертвовала. Я, наверное, даже не узнаю никогда, скольким именно.
Глаза ее в лунном свете выглядели огромными и прозрачными. Она старалась понять, что происходит, постепенно осознавая, в чем дело и что именно я говорю.
У меня разбилось сердце, когда я посмотрела в эти глаза, и это дало мне силу продолжать. Дыхание мое сбилось.
– Ты меня научила тому, что такое любовь, ты сделала меня той, кто я есть. Ты дала мне умение быть независимой и находчивой. Твоя сила сделала меня сильной.
– Тарга…
– Ты теряешь себя, становишься тенью себя прежней, и я не имею никакого права тебя удерживать. Я этого просто не вынесу. Плыви. Будь свободной. Надеюсь, ты сможешь меня когда-нибудь простить.
– Простить? – Ее рука медленно поднялась к моему лицу, и она принялась качать головой.
– Да, – кивнула я. – Мне нужно, чтобы ты меня простила. За то, что мне не хватило сил тебя отпустить прежде, чем дело дойдет до такого.
– Нет. – Мамин взгляд слегка прояснился, и она притянула меня к себе. Меня трясло от сдерживаемых рыданий. Стоя в волнах прибоя, она прошептала куда-то мне в волосы: – Тс-с-с, нечего прощать.
Она ошибалась, но мы не спорить сюда пришли, и я уже начинала терять решимость.
– Я люблю тебя, мама. Я всегда буду тебя любить.
– Я тоже тебя люблю, Тарга. – Она говорила очень медленно, почти смазывая слова, как будто ей тяжело было их выговаривать.
Я поцеловала ее в обе щеки и отошла.
– А теперь уходи, пожалуйста. Уходи. Ты свободна.
Колени у меня дрожали так сильно, что я боялась – если мама задержится еще на секунду, я упаду, и тогда она никогда не уйдет.
По ее лицу теперь тоже текли русалочьи слезы. Уходя все дальше от берега спиной вперед, в то время как волны Балтики пропитывали ее одежду, она не отрывала от меня глаз.
– Я люблю тебя, – прошептала она медленно, но с нарастающей силой, – больше всего на свете.
Когда вода дошла ей до шеи, мама запрокинула голову, и лицо ее омыл лунный свет. На мгновение я увидела ее силу и красоту, сияющие глаза, сверкающую кожу. Волшебное создание, божество подводного царства и хранительница его секретов. Сейчас было очевидно, что ее место не на земле.
Потом вода сомкнулась над мамой, и она исчезла.
Я стояла на берегу, обхватив себя руками, и заливалась слезами. Наконец колени мои подогнулись, а может, у меня просто не хватало силы духа стоять. Я упала на песок и зарыдала всерьез.
Как-то я, наверное, все же дошла до особняка, потому что с рассветом проснулась на влажной простыне, уткнувшись во влажную подушку. Я бы посмеялась над тем, сколько мороки с русалочьими слезами, но слишком много боли и пустоты было у меня в душе. Мама ушла, и я не знала, когда я ее снова увижу и увижу ли вообще. Стоило мне об этом подумать, как у меня снова выступили на глазах слезы, затуманивая взгляд и грозя еще бо́льшим обезвоживанием.
Я сердито отпихнула одеяло, схватила с прикроватного столика стакан воды и, влив ее в себя, проглотила. Со стуком поставив стакан обратно, я сорвала простыню с постели, чтобы дать матрасу просохнуть. Сбросив влажное постельное белье на пол, переоделась из влажной пижамы в джинсы и красную худи на молнии. Потом слишком быстро и напористо сунула ноги в ботинки, подхватила белье и вышла из комнаты.
Дойдя до бельепровода, я сунула в прямоугольное отверстие простыню и пижаму, и они полетели в прачечную тремя этажами ниже. Внезапно у меня перед глазами вспыхнуло воспоминание о том, как мамино лицо скрылось под водой, и я судорожно вздохнула.
Захлопнув крышку, я развернулась и чуть не налетела на Антони.
– Доброе утро. Тебя не было в столовой, вот и я пришел за тобой. Мы же договорились позавтракать вместе. – По выражению его лица было понятно, что он достаточно много за мной наблюдал и чувствовал: происходит что-то странное.
Голос у него был теплый, как объятия, и я не отодвинулась, не извинилась, просто уткнулась лицом ему в хлопчатобумажную рубашку и закрыла глаза. Меня охватил его чудесный утешительный запах, и стало чуть полегче. Прошло желание реветь в его объятиях, как маленький ребенок. Я обхватила Антони за талию, комкая в руках полы его рубашки, держась за ткань и за него, ощущая, какой он сильный и надежный.
Антони обнял меня, прижал к себе и поцеловал в макушку.
– Прости?
Я сдавленно усмехнулась и шмыгнула носом.
– Я на тебя не злюсь.
– Уже легче. – Но я не стала продолжать, и он попытался выяснить, в чем дело. – Но что-то ведь случилось.
И да и нет. Она свободна, это хорошо. Но заполнится ли когда-нибудь эта бездна во мне?
– Да.
Антони обнял меня крепче, ожидая ответа. Время шло, я ничего не объясняла, и он сказал:
– Ты же предупредишь, если мне надо будет кого-нибудь бояться? Или кого-нибудь… – он перешел на заговорщический шепот, – убить.
Слезы перестали течь, я почувствовала, что лучше себя контролирую, поэтому отодвинулась и улыбнулась.
– Не надо никого убивать.
Мы синхронно развернулись и вместе спустились по лестнице в столовую, на завтрак. Я вспомнила, почему позвала Антони – он собирался в Германию по работе, и весь остаток недели его не будет.
Антони ждал объяснений, держа меня за руку. Он даже не отодвинулся, когда мимо прошел кто-то из прислуги.
– Мама сегодня рано утром улетела в Канаду.
– Заскучала по родине? – изумленно произнес он.
Я покачала головой.
– Согласилась на партнерство в «Синих жилетах». – Ложь далась мне легко, вот только врать Антони ужасно не понравилось, хотелось изо всей силы треснуть кулаком по стене. Теперь Антони моя семья, хотя мы даже еще не помолвлены. У подруг своя жизнь. Я знала, они поддержат меня всегда, но теперь их рядом нет, а Антони есть. Теперь он для меня всё.
Так почему же я ему соврала?
Ответ банален до тошноты. Из страха. Самого примитивного страха. И из-за обещаний, которые я давала с самого детства, сколько себя помнила. Из страха и твердого принципа сирен – никогда никому не раскрывать, кто мы. Меня этому учили с тех самых пор, как я впервые увидела мамин прекрасный хвост.
Антони остановился посередине лестницы, а я пошла дальше, пока вдруг не осознала, что его нет рядом. Я тоже остановилась, повернулась и посмотрела на него снизу вверх. Антони в упор поглядел на меня.
– В чем дело? – спросила я.
– Ты, наверное, шутишь. Скажи мне, что ты шутишь. – Он криво улыбнулся, ожидая, что я сейчас признаюсь в том, что разыграла его.
– Это не шутка. А что такого?
– Она даже не попрощалась. – Он подошел к той ступеньке, на которой я остановилась, потом спустился ниже, так чтобы наши глаза были на одном уровне.
– У Саймона срочный проект, ей пришлось уехать сразу. – Я пожала плечами, ненавидя себя еще больше за такое легкомысленное объяснение. – Чего тянуть-то?
– Ну, например, она могла бы сама рассказать нам всем, что уезжает, – возмутился Антони. – Мы бы помогли ей собраться, она бы с нами со всеми в последний раз поужинала…
– С нами со всеми? – переспросила я, приподняв бровь.
– Ну как минимум с моей семьей, и слуги тоже не прочь были бы ее проводить. Она теперь член клана Новаков, так они ее и воспринимают.
– На это не было времени, – сказала я, взяв его за руку. Я говорила успокаивающим голосом, и он чуть-чуть расслабился, но все еще был недоволен.
– Даже на твой день рождения не осталась, – проворчал он.
– Да ладно. – Я коснулась его щеки. – Уж ты-то должен понимать преданность своему делу. Она любит свою работу и соскучилась по ней. Я тебе об этом говорила. Ты знал, что так может выйти.
Антони мне не верил, и это было заметно по его лицу.
– Для нее ничто на свете не может быть важнее тебя, Тарга. Ничто и никто. Я ни на секунду не поверю, что работа для нее важнее присутствия на твоем восемнадцатилетии.
Я потянула его за руку, и он неохотно пошел за мной.
– Посмотрим. Может, она еще вернется. Наверняка попробует приехать.
Я прекрасно знала, что на моем дне рождения мамы не будет, но хотела пока что успокоить Антони, а с реальностью разбираться потом, когда боль потери притупится.
Антони продолжал возмущаться маминым отъездом, а я продолжала ее защищать и оправдывать. К тому времени, как мы сели завтракать, аппетит у меня пропал.
Неправильно это было – не иметь шанса поделиться с Антони таким серьезным изменением в моей жизни. От того, что я ему врала, у меня жгло во рту, а хуже всего было то, что он постепенно начал мне верить, принимать мой вымысел за правду. От этого я чувствовала себя последней сволочью.
Я запихнула в себя яичницу и тосты, потому что Антони забеспокоился бы, если бы заметил, что мой прекрасный аппетит куда-то пропал, но на вкус еда мне казалась как мел.
К тому моменту, как мы убрали тарелки со стола, Антони мне поверил, но был недоволен мамой. Повторял, что никак не ожидал такого от Майры, что потрясен и, очевидно, не так уж хорошо ее знал, как ему казалось.
На самом деле он вообще ее не знал.
И меня не знал – эта мысль каменной плитой придавила меня.
Тропинка за домом, ведущая к пляжу, стала моим любимым местом одиноких прогулок. Днем я училась и встречалась с Ханной и Марианной. Слава богу, что мне было чем заняться. История компании вызывала у меня интерес, и, хотя вряд ли я когда-нибудь страстно увлекусь морскими перевозками, слушать о развитии бизнеса оказалось достаточно увлекательно, было о чем подумать, пока Антони работал.