Вечером, если мы с ним не планировали встретиться, я одевалась по погоде и отправлялась на берег. Доходила до скалистого рукотворного мыса. Огромные черные валуны, установленные по урезу воды, не давали морю размывать мягкую землю. Мне нравилось залезать на эти скалы и идти по их верхушкам, любуясь блеском черной воды, в которой отражались звезды. В самом конце мыса, если пролезть чуть вперед и вниз, я почти не ощущала блеска и сияния человеческой цивилизации. Только крошечные огоньки барж и пассажирских кораблей беззвучно проплывали вдали и казались очень маленькими на фоне черного неба, усыпанного звездами.
Я любила ночные звуки Балтики, нежное покачивание валов, удары прибоя о камни, глухой шум воды, которая проникала между ними, а потом отступала обратно в море.
Как-то раз стоя вечером на мысе, я в очередной раз думала про маму. Где она? Далеко ли забралась за то время, что прошло с ее ухода? Стала ли счастливее? Конечно, стала. Она же свободна. Теперь живет так, как хотела с самого моего рождения. Чем она занимается? Думает ли обо мне, или уже так далеко уплыла и настолько привыкла к соленой воде, что я стала слабым воспоминанием? Забудет ли она меня совсем? Может, я когда-нибудь стану запечатанным конвертом из прошлого, который будет скрыт даже от нее самой?
Волны набегали на берег, набирая скорость и будто негромко окликая меня. Голоса их звучали крещендо, взмывали ввысь, а потом снова угасали. Это были мрачные, меланхоличные, призрачные звуки. Я еще никогда не слышала, чтобы океан или любой другой водоем издавал нечто подобное. Эти звуки завладели мною, и какое-то время я так там и стояла, больше ни о чем не думая, а только слушая эту странную печальную песню.
Когда я пришла в себя, мое лицо и воротник пальто были влажными. Я судорожно вздохнула и послала маме полные любви мысли, неважно, где бы она ни была, что бы она ни делала.
Тут я услышала за спиной шаги и обернулась.
На фоне огней береговой линии неподвижные тонкие силуэты двух людей казались черными вырезными картинками.
Я встрепенулась, но тут же расслабилась, увидев, что одна из этих фигур всхлипнула и поднесла к лицу что-то белое – платок, как я догадалась.
Подойдя ближе, я разглядела их лица и с удивлением поняла, что это Адальберт и Фина.
– Никогда не слышала ничего прекраснее, – сказала Фина.
Тут я осознала, что она плачет.
Адальберт обнял ее за плечи.
– Не сердись, пожалуйста, Тарга, мы просто беспокоились за тебя с отъезда Майры. Мы гуляли и увидели тебя, рискнули подойти. – Он поколебался. – Не хотели нарушать твое уединение, но… пение потрясающее.
– Пение?
Я собралась было возразить и тут вдруг все поняла. Ощущение, распиравшее мне горло, только-только начало угасать. Я сама не осознавала, что пою. Пою русалочьим голосом.
Я не знала, что сказать.
– Я никогда ничего подобного не слышала, – произнесла Фина, а Адальберт кивнул. – У тебя настоящий дар. Тебе стоит выступать. Даже статуя растрогалась бы. Пока я тебя слушала, мне казалось, что я никогда уже не буду счастливой.
Адальберт снова кивнул.
– Удивительно, но, надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что, когда ты закончила, мне стало легче. Я словно не мог пошевелиться, пока ты не допела, твой голос будто держал меня в плену.
Наконец я просто ответила:
– Простите, я думала, что я тут одна.
Фина покачала головой.
– Не стоит извиняться, что у тебя такой талант.
Я согласилась пойти с ними обратно в особняк, но слишком глубоко погрузилась в свои мысли, чтобы вести какую-то беседу. То есть я пела, сама того не понимая? Это просто признак горя или дело в чем-то другом? Кажется, я стала чуть лучше понимать свою русалочью личность. Когда мне было очень грустно, я пела самой себе или океану. Я не знала точно, кому именно, потому что я вообще не знала, что пела. Оставалось надеяться, что Адальберт и Фина не пострадали. Вряд ли, конечно, – я ничего не говорила, не приказывала, не стирала воспоминаний. Наверняка пение безвредно, это просто часть процесса горевания. Интересно, пела ли мама океану после папиной смерти?
От мыслей о маме у меня опять встал ком в горле, и я сглотнула, радуясь, что Адальберт и Фина молчат.
Потрясающе. Вот бы поделиться с мамой этим открытием. И вот еще что было удивительно – сейчас я чувствовала себя лучше, чем когда выходила из особняка прогуляться вдоль линии воды.
Глава 10
Адам подвел лимузин Новаков к входу на выставку. Моросило, на небе сердито кипели темные тучи. Иногда над Балтикой вспыхивали молнии, высветляя небо до ярко-белого и озаряя бурлящую воду вдали.
– Надеюсь, эта погода не знак того, что с выставкой случится что-то ужасное, – сказал Антони и положил руку мне на колено, прикрытое полой шерстяного пальто.
– А я люблю такую погоду, – отозвалась я, глядя в окно машины на то, как приближаются огни города, а за ними рассекают небо молнии. – В ней столько страсти, меланхолии, романтики.
– И холода. – Антони замотал поплотнее шарф и поддернул воротник, будто пытаясь прикрыть уши, потом искоса глянул на меня. – Знаешь, что я стал замечать после того, как мы много времени провели вместе?
– М-м-м?
– Ты никогда не жалуешься на холод. – Его пробрала дрожь, и он потер руки в перчатках. – Тебя совсем не беспокоит наша сырая балтийская зима?
Я рассмеялась.
– Это ты просто ни разу не зимовал на атлантическом побережье Канады. Балтика – это так, мелочи. – Пожав плечами, я добавила: – Иногда я чувствую холод, но, наверное, у меня неплохая печка внутри.
Антони придвинулся поближе и посмотрел на меня.
– Да я что-то не замечал, чтобы твое тело излучало избыток тепла.
Я положила руку ему на затылок и поцеловала его. Губы у Антони были очень мягкие, они словно таяли от моего поцелуя.
Отодвинувшись, я увидела, что он слегка улыбается и смотрит на меня из-под полуприкрытых век.
– Ладно, тут я был не прав. – Он положил мне на ладонь маленькую коробочку. – С днем рождения, Тарга.
Я ахнула от удивления и, опустив глаза, увидела, что коробочка сине-зеленая и перевязана такой же лентой.
– Ой, спасибо! Совсем необязательно было мне что-нибудь дарить.
– Не говори глупостей, конечно, обязательно.
– Мне открыть?
Он нетерпеливо и забавно махнул рукой, мол, давай уже. Я развязала ленточку. Внутри оказался мешочек из ткани, и я вытряхнула из него на ладонь золотой браслет. Рассмотрев его в свете фонаря, мимо которого мы проезжали, я заметила гравировку, очень простую – наши инициалы, между ними сердечко.
– Тебе нравится?
– Очень, – ответила я с улыбкой. Надев браслет на руку, я убрала коробочку в сумку-клатч и, потянувшись к Антони, подарила ему долгий поцелуй. – Спасибо.
Он бросил взгляд на тонированное стекло, отделявшее нас от Адама на водительском сиденье.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – поддразнила его я. – Ты как открытая книга.
Он усмехнулся.
– Да ладно, я же пошел сегодня как твой сопровождающий. Это прогресс, правда?
– И я навеки тебе за это благодарна! – Я захлопала глазами, насмешливо демонстрируя свой восторг.
Антони покачал головой.
– Ты все-таки временами очень похожа на свою мать.
Я смотрела в окно, на центр Гданьска и старинные дома, мимо которых мы ехали.
– Я надеюсь.
– Очень жаль, что она не приехала на твой день рождения и на выставку, – пробурчал все еще обиженный на Майру Антони. – Могла бы выделить пару дней и порадоваться плодам своих трудов. Все экспонаты этой выставки сейчас принадлежат ей, люди сочтут странным, что ее нет.
– Придется им довольствоваться мной, – сказала я более отрывисто, чем собиралась.
Машина замедлила ход; мы подъехали к главному входу в музей. Антони перегнулся через меня, и мы выглянули в окно с моей стороны.
– Посмотри на эту толпу, – заметил он. – Ух ты, неплохо они разрекламировали выставку. Похоже, полгорода явилось.
Это он, конечно, сильно преувеличил, но действительно – под временным навесом, который воздвигли над тротуаром, собралась целая толпа элегантно одетых гостей – мужчины в пальто и строгих костюмах, дамы с изысканными прическами. Для того чтобы направить их всех к распахнутым дверям, где проверяли билеты, по сторонам дорожки были установлены стойки ограждения.
– Красная дорожка? – Я удивленно посмотрела на Антони. – Они серьезно постелили красную дорожку?
Адам пристроил машину сразу за автомобилем впереди, из которого на ту самую дорожку вышла прекрасно одетая пара средних лет. Парковщик во фраке придержал дверцу их машины и поприветствовал их.
– Кто это?
– Павел Адамович, мэр Гданьска, и его жена. Разве пани Круликовски тебе не говорила, кто будет на мероприятии?
– Говорила, – рассеянно ответила я, подправляя помаду и наблюдая за элегантной дамой с короткой седой стрижкой, которая остановилась возле ограждений и помахала толпе. – Но я только список имен видела, без фотографий.
– Теперь наша очередь. Ты готова?
Я уронила помаду в сумочку и кивнула. Машина проехала чуть вперед, парковщик потянулся к ручке двери.
– И все равно нечестно, что я не успел полюбоваться на тебя в этом платье раньше, чем все остальные, – прошептал Антони и поцеловал меня за ухом.
Я улыбнулась ему через плечо.
– Так получается, когда ты не живешь со своей девушкой. Теряешь некоторые преимущества. Это так, к сведению.
– Очень смешно, – он улыбнулся.
Парковщик открыл дверцу, и я вышла из машины, придерживая длинное пальто и платье, чтобы не перепачкать их. С другой стороны стоек несколько человек окликнули меня по имени, и я с удивлением подняла голову. Мне улыбались и махали. Я помахала в ответ, улыбнулась и попыталась выглядеть так, будто нахожусь на своем месте.
– Они знают, как меня зовут, – пробормотала я так, чтобы меня слышал только Антони, шедший за мной по красной дорожке.
Со стороны небольшой группы журналистов заработали вспышки.