– Вы уверены?
Я сказала, что уверена, и она ушла.
Я принялась оглядывать коробки и смотреть на пометки, которые сочла датами. Порядка в расстановке явно не было. На коробке, помеченной 101945, лежала другая, с номером 061892.
– Ух ты, – прошептала я. В Канаде мне не попадались семьи, у которых дома хранились настолько старые документы. Может, кто-то из первых колонистов, селившихся на восточном побережье Северной Америки, и привез с собой какие-то бумаги, но, скорее всего, бо́льшую их часть они оставили на старой родине. – Настоящий музей, тут все еще старше, чем в остальном доме.
Я искала коробку с датой до крушения «Сибеллен». Корабль утонул весной 1869 года, так что любые документы после этой даты вряд ли могли мне помочь разгадать загадку подвески. Обнаружив коробку с пометкой 031867, я чуть не завопила от радости. Вытащила ее из стопки, отнесла на стол, открыла и принялась просматривать содержимое.
Вскоре я приуныла от масштаба задачи. Все документы, конечно же, были на польском, так что даже если в одном из них и упоминалась подвеска, установить я это не смогу. Я подумала, не попросить ли Фину, но на то, чтобы все прочесть, у нее уйдет несколько дней, а то и недель монотонной и, возможно, бессмысленной работы.
Пожалуй, куда полезнее для моей цели оказались бы старинные фотоальбомы. Может, там отыщется изображение какой-то дамы с подвеской?
Я аккуратно сложила документы в коробку, закрыла ее, поставила на место и принялась искать другие коробки с датами раньше весны 1869 года.
Пролистав еще три коробки, я поняла, что всерьез проголодалась – у меня отчаянно сосало под ложечкой. Убрав последнюю коробку на место, я вздохнула и потянулась. Никаких фотографий, а если в каком-нибудь письме было что-то про подвеску, какое-то доказательство, я бы все равно это пропустила. Я чуть не скрежетала зубами от беспомощности. Все без толку!
Я заперла помещение, которое мысленно назвала архивом, и пошла в кабинет Мартиниуша убрать ключ на место.
Там было почти так же мрачно, как в архиве, который я покинула минуту назад. Вот бы в камине горел огонь! А в кресле у огня сидел бы сам Мартиниуш. Он-то точно мог рассказать мне про эту загадочную подвеску.
Я обвела кабинет взглядом и вдруг заметила в дальнем от входа краю стеллажа ряд толстых книжек с красными корешками. Я присела у нижней полки и достала одну. Фотоальбом. Так-то лучше, только вот люди были одеты как в восьмидесятых, слишком уж поздно.
Я быстро перелистала все альбомы, ища хоть один датированный. Тщетно! Фотографии стали черно-белыми, потом пожелтевшими от старости, но, судя по имевшимся подписям, ничего раньше 1923 года тут не было.
Я со вздохом убрала последний альбом на место.
И тут неудача.
Усевшись под мансардным окном, я поджала ноги и теперь уже недовольно оглядела помещение.
– Может, дашь мне подсказку, старина? – спросила я кабинет Мартиниуша. – Чем так важна эта подвеска?
Скользя глазами по полкам, я заметила потертый том в кожаном переплете – а не тот ли это дневник, что вела пани Александра Ига Новак? Мартиниуш еще перевел его, хотя, вероятно, не весь, для меня на английский. На корешке не значилось ничего, но я была уверена, что не ошиблась. Мне захотелось снова подержать в руках оригинал, так что я встала, взяла дневник и снова устроилась под окном. Улыбнулась, поглаживая старую, потрескавшуюся по швам кожу. Поднеся дневник к носу, вдохнула запах старой бумаги, который успела полюбить.
Из трещины в переплете вылетел пожелтевший листок бумаги и упал мне на колени.
На рисунок упал свет из окна, и сердце мое екнуло. По сути, это был грубый набросок, но то, что на нем изображена та самая подвеска, сомнений не вызывало. Продолговатая форма и странный символ, обвивающий аквамарин.
Под рисунком было что-то написано по-польски, а ниже шли какие-то подсчеты. Может, это что-то вроде квитанции? Ни имени, ни адреса продавца я не отыскала или не опознала. Мне требовался перевод.
Чувствуя, как отчаянно колотится сердце, я взяла листок и вылетела из кабинета Мартиниуша. Прыгая через ступеньки, я добежала до вестибюля.
– Фина! – крикнула я и, тяжело дыша, стала ждать ответа.
– Я здесь, – донесся до меня встревоженный ответ, и она появилась в коридоре справа от меня. – Я здесь. Что случилось?
Мы встретились на полпути, и я протянула ей листок.
– Вы можете это перевести?
Она нахмурилась, изучая рисунок и подпись.
– Это вот та подвеска?
– Да, она самая.
Фина изумленно глянула на меня.
– Вы и правда что-то нашли. Прямо как по волшебству. Где вы это взяли?
– Она лежала в дневнике пани Александры. Это ведь квитанция, да? На покупку подвески?
Она перечитала записку, морща лоб.
– Интересно. Это квитанция, но не в том смысле, который вы имеете в виду. – Она провела тонким пальцем по подписи под рисунком. – Кто-то заплатил Райнеру Файгелю – это получатель – вознаграждение за находку.
– Вознаграждение за находку?
Фина кивнула.
– Да, так указано в графе «Оказанные услуги». По сути, это расписка. – Она вернула мне листок. – И платил, разумеется, кто-то из Новаков, посмотрите на подпись внизу.
Я нашла взглядом каракули внизу расписки, и по коже побежали мурашки, будто меня коснулось дыхание призрака. Если бы я отнеслась к своей находке повнимательнее, заметила бы все сама еще в кабинете Мартиниуша.
Подпись внизу документа принадлежала мужу Сибеллен, Матеушу Новаку. Я с открытым ртом уставилась на это имя.
– Дата, Фина, – хрипло прошептала я. – Посмотрите на дату.
Глядя через мое плечо, она прочитала вслух:
– Семнадцатое мая тысяча восемьсот шестьдесят девятого года.
Я уставилась на Фину. Сначала на ее лице ничего не отразилось, но потом она наконец поняла и встретилась со мной изумленным взглядом.
– Это ведь должно что-то значить, да? – потрясенно сказала она.
– Не знаю, но если не значит, то совпадение невероятное.
Расписка была составлена за день до крушения «Сибеллен».
Глава 17
Я хотела рассказать Антони про Лидию только после ужина, но способность вести себя естественно я потеряла еще до еды. К тому моменту, как мы дошли до столовой, Антони три раза спросил меня, не случилось ли дурного. Два раза я попыталась его убедить, что все хорошо, но на третий предложила поговорить после ужина.
Он схватил меня за руку и развернул к себе.
– Зачем ты меня мучаешь? Никакого «после ужина», пожалуйста. Если что-то произошло и ты можешь мне об этом рассказать, то рассказывай. Зачем ждать, пока я поем? Чтобы меня потом стошнило? – Антони коснулся моих щек своими теплыми пальцами. – Что-то случилось с твоей мамой? От нее почти не было вестей с тех пор, как она уехала. – Он нахмурился, глаза его потемнели от тревоги. – Ты уезжаешь к ней?
Я накрыла его ладони своими.
– Нет, мама тут ни при чем. – Как всегда, когда речь заходила о ней, в сердце у меня заныло.
– Тогда в чем дело?
Я вздохнула. Мышцы живота напряглись и задрожали от страха. Противостоять демону шторма, приливной волне, эгоистичному ублюдку, решившему разжиться плавниками акулы, – всегда пожалуйста, а вот рассказать любимому что-то, что неизбежно ранит его и чему он может не поверить, просто язык не поворачивался. А вдруг ему проще будет обвинить меня в безбожном вранье, чем допустить, что я хочу дать ему шанс поговорить с сестрой прежде, чем власти до нее доберутся?
Но я и правда ему страшно лгала. Все наши отношения основаны были на лжи. Он считал, что я человек, а я никак его в этом не разубеждала. Меня так мучила эта дихотомия, что я зажмурилась, пытаясь спрятаться от всех связанных с ним эмоций.
– Может, поговорим наверху? Где-то, где мы будем наедине?
– Конечно. – Он взял меня за руку и вывел в вестибюль, потом потянул за собой на лестницу. – К тебе?
Не доверяя собственному голосу, я просто кивнула. С чего же начать? Доказательств у меня нет, хотя я определенно знаю, что подвеску из музея украла Лидия. Вдруг Антони решит, что я пытаюсь поссорить его с сестрой? Вдруг он на меня разозлится? Я представила, как бы себя чувствовала, если бы Антони обвинил в преступлении мою мать и попросил бы просто поверить ему на слово. И едва я поставила себя на его место, мужество мое закончилось. Хорошо, что мы уже добрались до моей двери.
– Антони… – попыталась сказать я, но получился скорее хриплый выдох.
Он услышал и, когда мы зашли в комнату, обернулся ко мне.
– Тарга, – сказал Антони мягким успокаивающим голосом, – ты же умираешь от страха.
Он кончиками пальцев приподнял мой подбородок и заглянул мне в глаза.
– В чем дело? Ты же знаешь, что ты все можешь мне сказать.
Я кивнула, но это больше похоже было на подергивание головы – я соглашалась с явно неверным утверждением.
– Тарга, знаешь, сколько ужасов я уже успел себе напридумывать? Лучше не мучай меня и расскажи, в чем дело.
Он отпустил меня, и мы сели на диванчик в гостиной. Антони взял мою руку и положил себе на колени. Его глаза словно лазерами пронзали мою душу.
– Сначала я хочу попросить тебя кое-что мне пообещать, – сказала я.
– Ладно, если это в моих силах, то обещаю. Что именно?
– Мне надо тебе сказать кое-что, что тебя расстроит, и я тебя попрошу не спрашивать меня, откуда я знаю. Мне надо, чтобы ты просто мне поверил.
Он нахмурился, обдумывая то, что я ему сказала.
– Обещай, что не будешь спрашивать, откуда я знаю, – повторила я.
– Обещаю, – ответил он, потом сделал глубокий вдох и продолжил уже медленнее: – Я не буду спрашивать. Так в чем дело?
Я тоже сделала глубокий вдох.
– Это Лидия вломилась в музей и украла подвеску, – выпалила я.
Сначала лицо Антони совсем не изменилось, но потом, когда он осознал смысл моих слов, побледнело. Вид у него был такой, будто я только что ударила его под дых. Он перестал сжимать мою руку так крепко, и я почувствовала укол страха.