– Мне очень жаль, Антони.
Он не отводил от меня взгляда, но в голосе его послышалось нечто опасное.
– Это очень серьезное обвинение, Тарга.
– Это не обвинение, это факт.
Он выпустил мою руку, встал и принялся шагать туда-сюда вдоль маленького журнального столика в центре комнаты. На меня Антони больше не смотрел, он глубоко погрузился в размышления, а взгляд его стал жестким.
– Кто бы ни украл эту подвеску, он это не ради денег сделал. Иначе почему он не забрал из витрины все остальное? – спросил он.
Кто бы ни украл эту подвеску…
Он мне не поверил. Мне стало трудно дышать, руки и ноги похолодели.
– Антони…
– Зачем бы ей такое устраивать? – продолжил он, но это был не вопрос ко мне, Антони просто размышлял вслух, так что я ничего не ответила.
У меня в сердце зародилась искра надежды – может, он все-таки мне поверил? Я не вполне понимала ход его мыслей, и поскольку мне ужасно важно было выяснить, как все это повлияет на наши отношения, больше я молчать не могла. И выпалила:
– Ты мне веришь?
Он нервно запустил руки в волосы, потом бросил взгляд на меня.
– Конечно верю, я просто пытаюсь понять, с чего она так глупо себя ведет.
От облегчения мой несчастный напряженный живот расслабился и стал как желе. Я на секунду закрыла глаза, сделала глубокий вдох. Когда снова их открыла, Антони направлялся к двери. Я вскочила на ноги.
– Куда ты идешь?
Он внезапно остановился и развернулся, будто что-то забыл по пути на встречу, куда уже и так опаздывал. Притянул меня к себе и крепко поцеловал.
Потом Антони прислонился лбом к моему лбу и сказал:
– Спасибо, что сначала рассказала мне, а не пошла в полицию. – Он вдруг отодвинулся и напряженно уставился мне в глаза. – Ты ведь ничего не говорила полиции?
Я покачала головой.
– Нет, конечно. Но, Антони, они наверняка скоро найдут какие-то улики, доказывающие ее причастность к краже.
– Вероятно, поэтому мне и надо ее отыскать, – сказал он.
Еще раз быстро поцеловав меня, он открыл дверь и устремился к лестнице. Я поспешила за ним.
– И что ты ей скажешь? – спросила я.
– А что я могу сказать? – Антони развернулся, быстрыми шагами прошел мимо меня в гостиную и взял куртку, которую бросил на спинку диванчика. – Спрошу, зачем она это сделала, и выясню, какие еще у нее проблемы. – Он сунул руки в рукава и единым сердитым движением застегнул молнию. – Не знаю почему, когда ей приходят в голову подобные безумные идеи, она бросается их осуществлять без тени сомнения.
Подобные безумные идеи? Что еще Лидия успела натворить? Меня охватило типично русалочье любопытство, но сейчас не время было задавать вопросы. Антони рвался в бой – на его лице застыло то самое выражение, которое я разглядела через щиток во время хоккейного матча.
Мне хотелось предложить поехать с ним, но я знала, что он откажется и будет прав. Разговор ему предстоял тяжелый, и лучше его вести наедине.
Антони еще раз поцеловал меня в лоб – я чувствовала, как он напряжен, – и затопал вниз по лестнице.
Глава 18
После этого я весь вечер обсуждала ситуацию с Джорджи, а вот Антони мне так ничего и не написал. На следующее утро я послала ему эсэмэску.
Ты с ней поговорил?
Ответил он очень быстро.
Пока не вышло, а на звонки она не отвечает – догадывается, наверное, что это я. Сегодня уйду с работы пораньше, поищу ее кое-где.
На все утро я погрузилась в учебу, но после обеда вернулась в кабинет Мартиниуша и уставилась на расписку. Потом сняла трубку телефона, стоявшего на столе Мартиниуша, и позвонила в музей. Когда мне ответили, я сказала:
– Могу я поговорить с господином Трусило?
– Минуточку.
Я ждала, кусая губы и разглядывая почти стопятидесятилетнее подтверждение сделки, лежащее на столе Мартиниуша. Потом открыла верхний ящик, достала файлик и сунула квитанцию в него, чтобы хоть как-то ее защитить. Мне отчаянно хотелось, чтобы Мартиниуш оказался рядом. Мы могли бы поговорить про таинственную подвеску и про расписку.
– Алло, Авраам Трусило слушает.
– Авраам, это Тарга. Вы сказали позвонить, если я что-то узнаю про украденную подвеску. – Я осознала, что тараторю слишком быстро, и сделала вдох, чтобы успокоиться. – Ну так вот, я узнала.
– Да? – заинтересованно спросил он. – Что же вы нашли?
Я подробно описала ему расписку и то, что мне перевела Фина.
– Могу прислать вам фотографию.
– Да, пришлите, но вы не против, если полиция заедет за распиской? Она им понадобится как доказательство.
Я заколебалась, но потом прогнала сомнения. Что за глупости, конечно, полицейским нужна расписка.
– Разумеется, но они точно ее мне вернут?
– Да, они снимут копию и вернут вам оригинал в целости и сохранности. На какую сумму, вы сказали, выписана расписка?
Я назвала ему сумму.
Воцарилось молчание.
– Авраам?
– Извините, я тут кое-что подсчитываю, потому что цифра кажется мне очень странной.
Я услышала, как шуршит бумага и как по ней царапает ручка или карандаш. Я ждала, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
– Да, это совершенно непонятно. Матеуш уплатил этому человеку, Райнеру Файгелю, как вы говорите, за нахождение подвески гораздо больше, чем эта подвеска стоит.
– А инфляцию вы учли?
– Я посчитал очень приблизительно, но попрошу проверить кого-нибудь из наших историков. Не представляю, с какой стати пан Матеуш отвалил столько денег. Дешевле было бы заказать другую такую же.
– Значит, в этой конкретной подвеске есть что-то особенное. – Я развернулась к окну и уставилась на Балтику вдали, прокручивая в уме эту новую информацию.
– Это уж точно.
И тут я заметила в просвете живой изгороди на заднем дворе какое-то движение возле редко используемой калитки и ведущей к ней тропы. Мне казалось, что, кроме меня, никому нет нужды ею пользоваться, но теперь там кто-то определенно был. Я прищурилась, пытаясь разглядеть, кто это – скорее всего, кто-то из прислуги.
И тут я увидела над калиткой чье-то бледное лицо. Худое мужское лицо, обрамленное прядями черных волос, которые выбивались из-под темно-бордового капюшона.
– Авраам, – перебила я его рассуждения. – Вы говорили, что тип, который расспрашивал ваших сотрудников, бледный и в бордовой худи?
– Да, а что?
– Мне надо идти, – выпалила я. – Извините.
Повесив трубку, не дожидаясь ответа музейщика, я вылетела из кабинета и бросилась к черной лестнице. Пробежала по ступеням, спрыгнула на нижнюю лестничную площадку, распахнула узкую дверь черного выхода и помчалась по тропинке.
Над калиткой снова мелькнуло бледное лицо.
Тут незнакомец увидел, что я приближаюсь, и скрылся за живой изгородью.
От страха, что он скроется, у меня закололо в боку. Я удвоила усилия, так что волосы мои буквально летели по ветру, а ступни едва касались земли. Распахнув калитку, я выбежала со двора, покрутила головой и повернула налево.
Незнакомец торопливо шел по тротуару извилистой дороги, тянувшейся вдоль берега.
Звучный русалочий голос заполнил мне горло, и я крикнула:
– СТОЙ!
Крик мой вырвался наружу аккордом медных духовых инструментов и налетел на него, как раскат грома.
Он застыл.
Старательно выравнивая дыхание после быстрого бега, я решительно зашагала к нему, намереваясь хорошенько расспросить.
Незнакомец медленно повернулся ко мне.
Тут уже застыла я. На лице у него было написано глубокое потрясение. Наши взгляды столкнулись. Наверняка я выглядела настолько же изумленной, как и он. Мы снова и снова рассматривали лица друг друга – глаза и губы, скулы и уши, озадаченно и нервно пытаясь осознать то, что видим перед собой.
Потом мы медленно, не отводя глаз, двинулись навстречу друг другу, и замерли, когда нас разделяла пара метров.
На приказ русалочьим голосом все те несчастные, которым довелось его услышать, реагируют одинаково. Глаза у них мутнеют и смотрят в никуда, лицо становится пустым. А у этого незнакомца лицо было никоим образом не пустое – напротив, на нем читался ясный ум. Сквозь сочетание тревоги и смятения заметно было, насколько он яркий и непростой человек.
На свете существует только одна категория людей, на которых не действует русалочий голос, – потомки сирен. Я это узнала от матери, когда мы вернулись из Польши в Канаду. Я тогда спросила, почему она не использовала свой голос на Мартиниуше, чтобы он забыл все, что знал о нас. Мама объяснила, что смысла не имело, ведь Сибеллен точно была русалкой, а на «родственников» голос не действует.
В общем, я знала, почему так уставилась на этого человека, чувствовала, как в мозгу кипят вопросы, – но он-то почему так смотрел?
– Кто вы? – спросила я. Русалочий голос ушел, свой вопрос я произнесла обычным срывающимся человеческим.
– А ты кто? – отозвался незнакомец, и меня поразил тембр его голоса. Ниже, чем я ожидала из-за тонких черт его лица, мелодичный и очень красивый.
А еще белая, почти безупречно матовая кожа. Ярко-голубые глаза. Черные волосы. Высокие скулы и высокий лоб, выразительный широкий рот. Я будто смотрела на своего двойника противоположного пола.
Разница, конечно, присутствовала: линии скул и подбородка резче, нос длиннее, глаза глубоко посажены, веки немного обвисшие. Что-то неуловимо пугающее было в его лице. А вот цвет волос и глаз у нас почти не отличались, хотя у него оттенок был глубже, почти индиго. Передо мной стоял сын сирены, тут никаких вопросов.
– Ты одна из нас, – продолжил он, сделав еще шаг в мою сторону и не отводя глаз. Я не могла бы оторвать от него взгляд, даже если бы захотела. – Я это слышал в твоем голосе.
Я все-таки сумела заговорить, хоть и с большим трудом.
– Это вы сегодня были в музее?
Он не стал отрицать.
– Я.
– А теперь пришли сюда, в особняк Новаков, где подвеска находилась раньше. Она вам нужна.