– Мне очень жаль, – сказал он.
– Спасибо.
Эти простые слова, произнесенные устами Эмуна, значили очень много. Его собственная мать ушла в море, оставив его, оставив всю свою семью, и, хотя предполагалось, что Эмун умер и не страдал от этой потери, это явно было не так.
– То есть вы пережили кораблекрушение?
Эмун улыбнулся.
– И да и нет. Я утонул той ночью, как и все остальные на борту. Просто потом ожил.
Я снова изумленно уставилась на него.
– Я тогда был ребенком, шестилеткой. И не понял, что произошло, – думал, может, я в ад попал. Про ад иногда говорила бабушка. Только став старше, я собрал воедино свои воспоминания и нашел объяснение тому, что случилось. – Он помолчал. – С тобой все в порядке? У тебя такой вид, будто тебе нехорошо.
– Вам пришлось умереть, чтобы измениться, – пробормотала я, с трудом выговаривая слова.
Он кивнул.
– И мне, – выдохнула я.
– Значит, мы необычные, – сказал он, таинственно улыбнувшись, – и возможно, между нами есть какая-то связь, тебе не кажется?
Я согласно кивнула.
– И куда вы отправились, чем занимались?
– Это длинная история. Как только я привык к своему новому облику, я, как и любой ребенок на моем месте, отправился искать мать. Я понимал, что она такая, как я, что я такой из-за нее, не из-за отца, в отличие от брата. Михал всем напоминал папу. У меня всегда была с ней связь – мы оба отличались меланхолической тягой к морю и замкнутостью. Даже в детстве я понимал ее лучше, чем кто бы то ни было в нашей семье, включая отца, который очень ее любил.
– Но вы ее так и не нашли?
– Нет, и где-то в тридцать с небольшим – а это было очень давно – даже перестал искать. Возобновил поиски я всего несколько месяцев назад, когда у меня появилась на то причина.
– Причина искать? А что случилось?
Он сухо усмехнулся и почесал затылок, разлохматив блестящие длинные черные волосы.
– Столкнулся с незнакомцем в американском баре. От него мне досталась недостающая деталь головоломки – а заодно ушибленная голова и синяк на подбородке.
– Так вы бывали в Америке?
– Я там много лет жил, у меня даже сейчас есть собственность на побережье штата Мэн.
Я обрадованно рассмеялась.
– Так мы практически соседи! Ну или были соседями. Я родилась к северу от границы, там есть такой городок Солтфорд.
Эмуна это, похоже, не удивило.
– Я по твоему акценту догадался, что ты с северо-востока. Я много где жил и много где работал, но мое сердце всегда с Атлантикой.
Тут я его понимала. Опыт у меня как у сирены был небольшой, я плавала только в Балтике и в Атлантике, но я не могла себе представить, что любой другой океан может сравниться с его темными бурлящими глубинами, с его соленой мощью.
– Одно из моих увлечений – антикварные автомобили, поэтому я поехал в Бостон на автомобильное шоу.
Мне интересно было, один ли Эмун поехал, есть ли у него семья или дети, но не стала его перебивать.
– Вечером в последний день шоу я зашел выпить в один из студенческих баров в гавани Бостона. Я сидел у стойки, и тут рядом со мной пристроился один тип. От него пахло алкоголем, и он уже плохо держался на ногах, но бармен ему все-таки налил, и он выпил еще три виски. Я уже собрался уходить, но тут он полез в карман рубашки и вытащил украшение. Я не мог отвести от него глаз – так оно мне напомнило подвеску, которую отец заказал в подарок матери.
– Та самая украденная подвеска!
Эмун кивнул.
– Да, именно.
– Значит, она все-таки принадлежала Сибеллен. Музей этого не знал, я вот только что нашла доказательство того, что она находилась в собственности Новаков.
– Да, подвеска ее. Жаль, что в детстве я не знал, в чем ее смысл, это бы многое изменило. У того типа подвеска была не точно такая же, как та, что заказал отец, но достаточно похожая, чтобы я решился спросить, где он ее взял.
– И что он ответил?
Лицо у Эмуна приняло задумчивое выражение.
– Сначала я решил, что неправильно его понял, думал, просто пьяная похвальба. Он заявил, что украл подвеску у русалки.
Я ахнула. Наверное, я не смогла бы оторвать взгляд от Эмуна, даже если бы особняк загорелся.
– Язык у него заплетался, но я разобрал достаточно, чтобы сразу принять решение вернуться в Польшу и искать подвеску. Понимаешь, он болтал, что стащил камень у русалки в наказание, чтобы ею завладело проклятие сирен и она пропала в море, как того заслуживала. Можешь себе представить, как меня поразили эти его слова?
Еще как могла.
– У меня на языке вертится сразу штук пять вопросов. Что за проклятие? И что она ему сделала, чтобы заслужить такую кражу? И как он мог что-то украсть у сирены? Человеку это вряд ли под силу, разве что она спит или накачана наркотиками.
– Ты права, но этот конкретный человек неподвластен голосу сирены.
– Он что, сын русалки? – Это звучало еще невероятнее. С чего бы ему питать такую злобу к своей родне?
Но Эмун отрицательно покачал головой.
– Нет-нет, не сын сирены, а атлант.
– Кто?! – пораженно воскликнула я. – В смысле, житель Атлантиды? Мифического города, о котором писал Платон?
Эмун улыбнулся.
– А с чего ты решила, что это миф? Ты сирена, неужели тебе так сложно представить, что Атлантида существовала и кто-то из ее жителей умудрился выжить?
– Ну если так это сформулировать, то нет. – После того, что я пережила летом в Солтфорде, мое представление о возможном и невозможном изменилось, и я поняла, что мифы и легенды, скорее всего, основаны на чем-то, что когда-то отлично вписывалось в реальность. – Ну то есть этот атлант украл подвеску русалки, чтобы она стала беззащитна перед океаном? Почему?
– Мне пришлось купить этому типу еще выпивки и проявить массу терпения, но та история, которую я вытянул из его пьяной болтовни, подошла, словно недостающий кусочек головоломки, к одному воспоминанию моего детства, и мне надо сначала рассказать тебе про него.
Эмун встал и добавил полено в камин – огонь уже начал угасать. Потом он снова сел и начал:
– Моя мать очень страдала. Я тогда не понимал почему, я просто знал, что ей больно и становится все хуже и хуже. Это приводило отца в отчаяние.
Как-то раз отец взял меня в гавань, в контору судоходной компании. Иногда он так делал, потому что сотрудникам нравилось видеть, как мы растем, а отцу нравилось знакомить нас с бизнесом, который мы когда-нибудь унаследуем. Мы с Михалом любили смотреть, как корабли заходят в гавань и покидают ее.
В тот день Михал остался дома, а с отцом поехал я. Отец был особенно встревожен и задумчив. Мне было слишком мало лет, чтобы понимать, в каком напряжении он находился, но я чувствовал, как он волнуется – до тех пор, пока в контору не пришел какой-то человек. Этот незнакомец был очень взволнован. Он требовал, чтобы его сразу отвели к отцу. Тот был на деловой встрече, но незнакомец расшумелся, говорил, иначе отец с секретаря голову снимет. Секретарь прервал встречу, и отец выбежал из зала. Незнакомец отдал отцу конверт, и они обнялись. У отца стояли слезы в глазах, но он буквально сиял. Именно поэтому я так хорошо помню тот день. Я никогда еще не видел отца плачущим. Потом они обменялись бумагами, отец заплатил незнакомцу, и тот ушел.
Совещание отец прервал, его сотрудники разошлись по делам конторы, а меня он поручил заботам секретаря. Тот взялся отвезти меня домой. Я сильно перевозбудился, помню, даже расплакался, потому что хотел остаться с отцом, поехать с ним, куда бы он ни собирался. Я давно не видел, чтобы папа был так счастлив. Я чувствовал, произошло нечто важное, и не хотел оставаться в стороне.
Я понимала, каково это. Я ненавидела, когда родители начинали перешептываться или отправляли меня к себе в комнату, чтобы спокойно поговорить. Ничто так не волнует ребенка, как возможность узнать что-то запретное.
– Чтобы утешить меня, отец в укромном уголке показал мне, что принес незнакомец: вскрыл конверт и достал маленький камень, красивый, но необработанный. Пояснил: «Это аквамарин». В нем не было ничего особенного по сравнению с украшениями, которые носила моя бабушка. Я не понял, из-за чего такая суматоха.
«Да, выглядит не очень, сынок, – сказал он, – но твоей маме этот камень очень поможет. Я сегодня же вручу ей дивную вещицу. Оправа есть, ювелир постарался, сделал такую, какая подойдет именно твоей маме. Сегодня он камень отшлифует и закрепит как следует. Мама сможет носить этот камень всегда. И будет гораздо счастливее, вот увидишь».
Отец взял с меня обещание не говорить о подарке маме и вообще никому в семье, особенно брату, потому что тот совершенно не умел хранить секреты. Я обещал. И сам тоже обрадовался и разволновался, потому что мама давно уже была непохожа на себя, почти не говорила и болела от тоски.
– Звучит очень знакомо, – тихо откликнулась я. – Мама очень страдала перед тем, как наконец уйти в океан.
Эмун сочувственно взглянул на меня.
– Жестокая это штука, правда?
Я согласилась.
– Рассказывайте дальше.
– Я поехал домой с секретарем, потому что папа настаивал – если взять меня к ювелиру, все выйдет гораздо дольше.
– Но вручить подарок он так и не успел. – Я знала, что было дальше.
Эмун покачал головой. Глаза его были полны грусти.
– Когда отец вернулся домой с готовым подарком, она уже исчезла и начался шторм. Папа практически сошел с ума, и только теперь я понимаю, в чем причина его безумия.
Он так отчаянно хотел ее найти, что взял меня с собой на «Сибеллен» и набрал как можно больше моряков в команду. Мои бедные дед и бабушка не понимали, что с отцом творится. Бабушку его действия страшно напугали.
Я кивнула.
– Я знаю.
Он умолк и вопросительно посмотрел на меня.
– Знаешь?
Тогда я встала, подошла к столу, где до сих пор лежал дневник Александры, и принесла его Эмуну.
Он взял томик дневника и провел ладонями по кожаной обложке.
– Знакомая книга. – Он говорил так тихо, что я едва разбирала слова. – Я часто видел, как бабушка в ней пишет. Невероятно, что она сохранилась до сих пор. Но Новаки всегда хорошо хранили документацию, а это особенно важное свидетельство эпохи. – Эмун глянул на меня. – Ты его читала? Ты понимаешь по-польски?