Я улыбнулась.
– Нет. Мартиниуш заказал для меня перевод на английский той части, которая касалась событий перед кораблекрушением, потому что я очень хотела узнать, что тогда случилось. Он подарил мне перевод, когда мы с мамой в прошлый раз уезжали из Польши.
– Наверное, он был выдающимся человеком.
– В вашей семье, похоже, изрядно выдающихся мужчин, – негромко произнесла я.
– Возможно. – Эмун испустил долгий печальный вздох. – Хотел бы я с ним познакомиться.
– Он был бы очень этому рад, – ответила я. – Но продолжайте рассказ, пожалуйста, а то я умру от любопытства.
Эмун положил дневник на диван рядом с собой и продолжил:
– Эти события моего детства, сумасшествие отца, шторм и кораблекрушение, они сами по себе были достаточно травмирующими, а к тому же я не понимал, что происходит и почему так. Когда я достаточно повзрослел, чтобы рационально все осмыслить, меня больше всего стало беспокоить поведение отца. Почему ему было настолько важно передать маме подарок, что он взял его с собой в море в страшный шторм? Ведь если человек пропал и есть основания предполагать, что он утонул или застрял где-то из-за бури, надо прежде всего доставить его в безопасное место, а не везти ему ювелирное украшение. И только когда я встретил атланта в том баре в бостонской гавани, все встало на свои места. Он много странного мне наговорил своим заплетающимся языком – что Атлантида существовала, но ее следы можно увидеть только со спутника, если смотреть в глаз Африки [4], и что ее территория тянется до самых Азорских островов. Но самая полезная часть его бессвязной истории – пересказ легенды о тритоне, который влюбился в сирену. Поскольку сирены подвержены воздействию соленой воды и отданы на милость сменяющихся циклов соленой воды и суши, тритон сделал своей возлюбленной подарок.
– Подвеску с аквамарином?
Эмун кивнул.
– Вернее, в легенде не говорится, подвеска это или нет, но аквамарин с сильным магическим действием вне зависимости от оправы там фигурировал. Магия освобождала сирену от воздействия циклов, позволяя ей сколь угодно долго оставаться с тритоном, а не стремиться на сушу для обзаведения потомством.
– Значит, проклятие сирены – это цикличность ее существования?
– Да.
– И вы поверили пьяному незнакомцу?
Эмун пожал плечами.
– Почему бы нет? Отец-то верил. Я не сомневаюсь, он заплатил огромные деньги за найденный камень. Хотел бы я узнать, где добывают такие камни. И отдал бы за эту информацию кучу денег.
– Я нашла расписку. Человека, который продал камень вашему отцу, звали Райнер Файгель. И точно, Матеуш Новак отсчитал за камень несообразную его стоимости сумму.
– А эта расписка у тебя? Хочу на нее посмотреть.
Я встала и взяла листок со стола Мартиниуша, на который бросила его перед погоней. Эмун, бережно приняв у меня расписку, пробежался по ней глазами и задержал взгляд на нижней строчке.
– Сколько же десятилетий я не видел эту подпись, – сказал он тихо, и во взгляде его была печаль. – Как странно сейчас ее видеть. Да, отец очень много выложил за этот маленький камешек. – Эмун покачал головой. – Думаю, он и больше бы отдал. Мог бы отдать все до гроша.
– А вы не думаете, что тот пьяница-атлант стащил камень у вашей матери? Уж больно странное совпадение.
Эмун нахмурился.
– Вряд ли. Украшение, которое он мне показал, не слишком похоже на то, что заказывал отец. Так что, скорее всего, и сирена другая.
– Ну, теперь хотя бы ясно, почему кто-то, вломившийся в музей, стащил только подвеску, а другие артефакты не тронул. Знал, что камень непростой и обладает силой.
– Да.
Но почему подвеску украла именно сестра Антони, я понять никак не могла.
– Так это вы все перевернули вверх дном в останках «Сибеллен», пока искали подвеску?
Эмун криво усмехнулся.
– А, ты видела мою визитную карточку?
– Мы с мамой как-то раз туда сплавали и заметили, что на корабле кто-то явно недавно что-то искал.
– Да, это я. – У него сделалось виноватое лицо. – И еще должен извиниться за то, что вломился в дом. Я прочитал старую статью, опубликованную вскоре после того, как находки с «Сибеллен» подняли, и там говорилось, что артефакты хранятся в старом особняке Новаков. Я и решил, что они все еще тут. Только позже сообразил, что их отвезли в музей.
– И тогда вы отправились в музей поспрашивать, но подвеску к тому времени уже украли.
– Смутил музейщиков и вызвал у них подозрения. Не знаю, хорош ли слух у тебя, но я улавливаю разговоры, конечно, не предназначенные для моих ушей, за две-три двери. Когда я услышал, как кто-то звонит в полицию, то сразу же оттуда сбежал.
Я кивнула.
– Со мной связался куратор выставки, описал вас как человека, который приходил с вопросами. Поэтому я и погналась за вами, когда увидела, как вы крутитесь у калитки.
– А что насчет тебя? Если ты не Новак, что ты тут делаешь?
Я рассказала Эмуну, что моя мать специалистка по подъему грузов с затонувших судов, что она входила в команду, работавшую на «Сибеллен».
– Мартиниуш увидел в прессе фотографию моей мамы и решил, что она Сибеллен. Заманил ее сюда, отдав контракт компании, на которую мама работала, – «Синие жилеты».
– Понятно. – Эмун просканировал взглядом мое лицо. – Если ты похожа на мать, тогда между ней и моей матерью определенно есть сходство. Ты очень похожа на Сибеллен, вот почему я был так потрясен, когда впервые тебя увидел.
– Мама думает, что, скорее всего, у нас есть общие предки, но точную степень родства не установить. Русалки за такими вещами плохо следят.
Эмун покачал головой.
– Да, это уж точно. Но тогда мы с тобой вполне можем оказаться родней.
Я кивнула.
– Не исключено.
Глупо отрицать очевидное, глядя в ярко-голубые глаза Эмуна, на его бледную кожу и иссиня-черные волосы, на черты его лица. Было бы удивительно, если бы мы оказались чужими друг другу.
– А что случилось с пьяницей-атлантом после того, как он рассказал вам эту историю? Вы попытались отнять у него камень?
– Мне это приходило в голову, признаюсь, но нет. Чем больше я проявлял интерес к его байкам, тем больше, думаю, он подозревал, что совершил ошибку, заговорив об атлантах и русалках так, будто они правда существуют. Есть повод меня опасаться или нет, он не знал, но мое любопытство его стало раздражать. Он принялся скандалить и задираться, и из бара его наконец выставили. Мне не хотелось, чтобы складывалось впечатление, будто я за ним слежу, поэтому пришлось посидеть еще немного. Когда я вышел, пьяницы и след простыл, куда он подевался, бог весть. Но той ночью не успел я дойти до отеля, как на меня напали четверо. На удивление мощные бойцы, но я, слава богу, наделен силой тритона, так что сумел отбиться.
– С ума сойти! Как думаете, почему они на вас напали?
Эмун пожал плечами.
– Не знаю, но не удивлюсь, если это как-то связано с тем атлантом. Возможно, его друзья пытались нейтрализовать человека, которому повезло разжиться эксклюзивной информацией. Несколько раз они удачно мне врезали, так что на следующий день у меня болела голова и ныла челюсть, но я не успел их толком разглядеть и с тех пор не встречал.
– Да-а… – изумилась я.
– Но профит на моей стороне. Благодаря болтливому пьянчуге я понял, что истинная природа моей матери не являлась для отца тайной. И еще он верил в силу камня. В этом случае его действия в ту роковую ночь имели смысл. Оставалось выяснить, действительно ли в аквамарине заключена магия, а последний раз я видел камень в руках отца.
Я освежил в памяти все, что мне было известно: отец привез оправленный камень домой, потом, выяснив, что мать ушла в море, взял его с собой в безумной попытке вернуть мою мать. Меня он тогда тоже взял с собой – знал, какая сильная у меня с ней связь. Возможно, отец надеялся, что ветер донесет до нее мой голос или что она не даст «Сибеллен» выйти дальше, навстречу шторму, зная, что я на борту…
Я решил, что подвеска утонула вместе с кораблем и, скорее всего, до сих пор там, свернул дела в Америке и вылетел в Гданьск.
Собирать информацию о кораблекрушении я не стал, поскольку уже бывал у затонувшей «Сибеллен». Что прошлым летом груз с корабля подняли, я не знал, но сразу, как увидел его, понял, что работы велись. И основательно перетряхнул старушку «Сибеллен», надеясь, что подвеску пропустили. Но ничего не нашел и решил, что она должна быть в доме.
Я задумалась: может, сказать ему, что знаю, кто взял подвеску. Я называла ему ее имя, когда мы встретились на дорожке. Эмун выглядел человеком мирным, но я не знала, как он отреагирует, если я напомню, что уже давала ему подсказку, намекала, что знаю воровку. Я решила немного подождать.
– А что вы планируете сделать, когда добудете подвеску? Извините, если это секрет.
Судя по его лицу, он думал, что ответ очевиден.
– Снова займусь поисками мамы, конечно.
– Вам же не удалось ее отыскать, почему вы думаете, что получится теперь?
– Тарга, я не знаю, увижу ли мать еще хоть когда-нибудь, – ответил Эмун, – но если все же удастся ее найти, разве я не пожалею, если со мной не будет подвески? Даже если ничего магического именно в ней нет, атлант ведь хвастался своей, возможно, с иными свойствами, было бы чудесно наконец вручить маме подарок, который так хотел ей передать отец. А если подвеска действительно может разрушить проклятие, пока сирена ее носит, то, наверное, мне удастся спасти маму. Я видел сирену с промытыми солью мозгами, – он покачал головой. – Ужасное зрелище.
Я сглотнула. Во рту появился неприятный вкус. Я представила себе маму с пустыми глазами, рыскающую в океане, словно хищное животное, неспособное мыслить и осознавать себя, меня накрыло волной ужаса. Отыскать маму в таком состоянии, пожалуй, было бы хуже, чем потерять близкого человека из-за болезни Альцгеймера, потому что при здоровом и сильном теле ее гибкий и ироничный ум исчезнет без следа. Она меня даже не узнае