— Тебе показалось, — отвечает он, но сказать легко, а сделать трудно. На пол он её не отпускает. Она висит в воздухе, опираясь только на его руки, и вынуждена быть даже ближе к нему, чем хотелось бы. Сейчас она бы запросто ушла. Она же видела, что он просто умолял не идти к Ксавье. Видела!
— Пустите меня, если не собираетесь танцевать.
— Нет уж, ты устроила такое шоу, что придётся теперь потанцевать, — со злобой отвечает он и откровенно не понимает, почему и в его груди и в её, прижатой к нему, так сильно бьются сердца. Вернее, понимает, но смириться не может.
"Не нужно. Я не из любви нервничаю. Ты просто мне нравишься. Не люблю. Только нравишься!"
Сейчас
Я жду, когда же он снимет капюшон. Оглядываюсь по сторонам. Тёмная комната, не та, в которой мы были в прошлый раз. Он достает аптечку, небрежно кидает её на стол, и я в страхе понимаю, что наверное сейчас придётся протирать его кожу от крови и убирать грязь. А ещё я получу все ответы, которых так отчаянно жажду.
— Сядете? — тихо спрашиваю у него. Он стоит ко мне спиной, облокотившись о стол.
— Почему дрожишь?
— Не знаю… Не дрожу, — мотаю головой. Не думай так, не думай. Я спокойна. Я с тобой!
Делаю два шага к нему, оказавшись на расстоянии вытянутой руки, и касаюсь кончиками пальцев его капюшона. Он сам, первым, трясёт головой, как вышедшая из воды собака, скидывая капюшон, и теперь я вижу его окровавленные волосы. Я всё поняла ещё тогда, на ринге. Меня не осенило, я даже не удивилась, просто теперь кое-что встаёт на свое место. Какой дурой я была. Какой самонадеянной дурой! Как я умудрилась в это вляпаться?
Мочу в воде марлевую салфетку лежащую на столе, подхожу совсем близко, так, что явно чувствую терпкий железистый запах и начинаю осторожно вытирать волосы, тревожа легкими прикосновениями ссадины. Как маленькому, дую на кожу, приговариваю: «Тише, тише!». Тигр садится на стул, чтобы мне было удобно, я поливаю антисептиком его раны, оттираю с них кровь и все шепчу: «Тише, тише!», будто он дикое животное, пострадавшее в битве за добычу. Я не решаюсь перейти к лицу, спускаюсь к шее и плечам, которые в общем-то не тронуты, но свет такой скудный, что я не совсем различаю, где и что вытирать.
Касаюсь плеч, шеи, стараюсь надавить там, где напряжены мышцы, а кожа не тронута, в надежде, что это как-то поможет. И могу поклясться, что слышу в ответ благодарные стоны. Он обнажён по пояс, расслаблен как разомлевший от ласки кот. Он улыбается.
— Проваливай. Дальше я сам, — неожиданно хрипит он.
— Снова прогоняешь? — фамильярно интересуюсь я.
— Судьба у тебя такая.
Четыре часа назад
Клуб "Би Сойер"
Они не танцуют, он просто тащит её в ту самую, уже знакомую им кладовку. Она так же крепко к нему прижата, но благодаря Ксавье, который отвлекает толпу, никто этого не замечает. Сам Ксавье, провожает их недобрым взглядом, но ничего не делает.
Как только за ними закрывается дверь, Кайд отпускает Соль на пол, заводит руку за спину и щёлкает замком. Она не отходит.
— Что не так? — спрашивает она. — Зачем вы это делаете?
— Что?
— Всё это! Неужели вам смешно? Я смешная? Забавная, да?
— Нет. Ты красивая, — почему-то отвечает Кайд. Он захмелел от её запаха за те минуты, что они были друг к другу прижаты.
— Невозможный человек! Зачем вы это делаете! Опять! Только что вы меня отшили, а теперь я вдруг красивая! Вы пьяны?
— Да, — он кивает, шумно вдыхает, хмурится, жмурится и опускается на пол, будто лишившийся чувств.
— Что за комедия? — восклицает она, но он тянет её на себя.
Теперь они оба сидят на полу. Кайд, прислонившись к закрытой двери. Соль, облокотившись о его согнутые ноги, лицом к нему. Её руки лежат на его животе, а он придерживает её за талию, чтобы не дать убежать, если вздумает.
— Только что вы были злы на меня. Смотрели на меня… хмуро. А теперь вы тут… такой спокойный и…
— Неужели ты не понимаешь? — с улыбкой спрашивает он. Его глаза закрыты. "Дура. Когда ты была там, я ревновал, а теперь я тебя ото всех спрятал!"
Он сам не понимает, понимать не хочет. Он жаждал спокойствия любой ценой, и он его получил, он пьян, он обколот, как героиновый наркоман, он накурен, под таблетками, спидами, транквилизаторами. Он — под наркотиком Соль, и это так кайфово, что можно смело покорять на этих ощущениях "Вудсток". Он не думает.
— Я уйду, если вы не объясните! — со слезами восклицает она. Ей обидно. Ей ничего непонятно!
— Не уходи, — с той же улыбкой просит он, притягивает её, и она оказывается прижата к его груди.
Сейчас
— Не уйду, — упрямо говорю ему. Он поворачивается ко мне лицом, без капюшона, без чёрных линз. Мой мистер Ли, смотрит на меня.
Глава 30. По кладовкам
Четыре часа назад
Клуб "Би Сойер"
Она лежит, прижавшись щекой к его груди и с наслаждением слушает, как его сердце бьется. Она боится пошевелиться, потому что это все может оказаться не настоящим. Она слушает его дыхание: оно спокойное, будто он спит. Но стоит коснуться его шеи кончиками пальцев, и вдохи становятся короче. Она улыбается, зажмуривает глаза и открывает, проверяет не исчезло ли все. Ничего не исчезает.
— Прекрати, — улыбается он в ее волосы.
— Что прекратить?
— Улыбаться.
— Но вы тоже улыбаетесь.
— Откуда знаешь? — он целует её макушку, и от этого места, к ступням опускается умиротворяющее тепло.
Она выпутывается из его рук и поднимает голову, упираясь в его грудь подбородком, смотрит ему в глаза.
— Ты красивая, — снова говорит он.
— Могу я вас поцеловать? — спрашивает она, а он медленно качает головой из стороны в сторону. — Почему?
Кайд вздыхает и обнимает Соль, которая снова устраивается у него на груди. Теперь она ведёт себя свободнее. Поджимает ноги, обнимает его одной рукой, а другой осторожно касается его щетины. В таком положении ей хорошо видна его шея, которую она почему-то нарекает красивой, и не в силах удержаться, быстро приближается и целует ямку под ухом. Он замирает, даже дышать перестаёт. Смотрит на неё очень внимательно. Она снова приближается и целует его шею, он ждёт. Его хрупкий мирный кокон трещит по швам, лопается. Спокойствие и пьяную слабость как рукой снимает. Он отрезвел. Абсолютно отрезвел, и теперь удовольствие быть рядом с ней причиняет только боль, вызывает сомнения, мешает дышать полной грудью. Всё невинное становится виновным. Всё простое сложным. Лучше бы он не трезвел никогда. Или, по крайней мере, не сейчас. Сейчас — рано.
— Зачем ты это делаешь? — вопрос застает ее врасплох.
— Хочу.
— А если я не хочу, — он будто издевается.
— Вы…
Он садится, нарушая их гармонию, и ей приходится сделать то же самое. Соль смотрит на него в недоумении, готовая вот-вот заплакать. Её опять, в сотый раз отвергают.
— Что? Что смотришь? — он знает, что слишком груб, но иначе её пыл не остудить. Иначе она не поймёт, влюбится, свесит на него ещё один камень вины за чью-то поломанную жизнь. Он не влюблён, он просто немного ею пьян.
— Но вы же…
— Я?
— Вы же меня…
— Что?
— Хватит надо мной издеваться, хватит, — горячо шепчет она, уже не сдерживаясь, и без удивления обнаруживает, что по щекам бегут слёзы.
— Я не издеваюсь, — он берёт её лицо в ладони и вытирает большими пальцами слёзы. Почему-то они кажутся очень горячими, а лицо наоборот холодным. А губы, наверное, горячие и солёные. И мокрые. — Но это всё ни к чему…
— ВЫ РЕВНУЕТЕ МЕНЯ! — громко восклицает она и в очередной раз зажимает сама себе рот рукой. Кусает себя за фалангу указательного пальца и отворачивается от него. Он снова поворачивает её к себе.
— Не буду отрицать. Я очень. Очень сильно тебя ревную.
— Тогда… Что это значит? Не ревнуют тех…
— Я не люблю тебя и даже не влюблён. И этого, с вероятностью в семьдесят процентов, никогда не произойдёт. Я тебя, самое большое, хочу. Всё.
— Вы подлец. Вы лгун! Вы лжёте, лжёте! Лжёте! Вы лжёте! — твердит она, раз за разом ударяя его по плечам, рукам, груди кулаками. — Я знаю, знаю! Знаю!
Она продолжает его колотить и обвинять во лжи, а он безуспешно ловит её руки. С полок падают задетые вещи. В нём клокочет злость на неё, а ещё дикое желание поддаться ей, сдаться на её волю. И, пока разум не включился, он мог это сделать по собственной воле.
— Вы слабый! Слабый! Слабый трус! — наконец заявляет она.
Сидит в слезах, а вокруг, как снег осыпается мука из упавшего в пылу схватки пакета. Плачет, вытирает слёзы вместе с тушью, заикается и продолжает шептать: "Вы трус, трус!"
— Идите вы к чёрту! К ч-чёрту… — заикается она.
— Я могла бы… могла бы… Не смогла бы я, — наконец будто сдаётся, и он не может больше смотреть на это.
Баюкает её, как ребёнка, гладит волосы, лицо. У него сердце разрывается, а она плачет, как дура. Неужели не может она быть взрослее, сильнее, мудрее его. Он сам о себе заботиться не может, он сам себя не контролирует и пропадает на ринге, чтобы как-то отвлечься от мешанины в голове. А тут… Только всё идёт к нормальной жизни… и она… неуправляемое существо, готовое жить на полную катушку. И любить на полную катушку. И ненавидеть.
— Дура, дура, — повторяет он, как заведённый. Он поверить не может. Сам готов разрыдаться, потому что очень хочется того же спокойствия, что было, когда она лежала на его груди. — Соль…
Её лицо снова оказывается в его ладонях, она всё ещё вздрагивает, и слёзы всё ещё капают, но уже редкие, как остатки заканчивающегося дождя.
— Соль, — он старается смотреть строго, серьёзно.
— Вы издеваетесь надо мной, — жалобно говорит она. — Я такая жалкая, и с чего бы мне плакать. Вы всего-то поцеловали. Всего-то… Что это такое… поцелуй, — её руки лежат на коленях как-то обречённо.
Он себя ненавидит, хочет на безопасный берег, подальше от неё, но даже представить себе этого не может. В этой каморке, обсыпанной мукой, с ней ему хорошо. Кажется, что за дверью не мир, а целая ледяная камера без солнца.