— Это ничего не значит, правда? — спрашивает она, и он погибает.
Её безразличное "ничего" звучит приговором. Не думай так, не думай, Соль…
А вслух ничего сказать не может. Это грёбаная черта, которую переступать никак нельзя.
— Вы больше не подходите ко мне, ладно? Никогда, — она смотрит ему в глаза, и вся светится, будто ему хочется отвернуться. — Я устала вас добиваться. Веду себя с вами, как дурочка, а вы этого не стоите, совсем не стоите. И я вам совсем не верю. Вам лучше держаться от меня подальше. Я не могу…
— Что? — тупой вопрос, потому что риторический. Он задыхается, потому что он сам себе не верит. Так нужно, это все его аргументы.
— Ничего не могу. Вы меня гипнотизируете… — она хмурится и смотрит на него с подозрением. — Гипнотизируете…
— Хорошо, — кивает он.
Она тоже берёт его лицо в ладони, тоже гладит его щёки. У него тут же затуманивается взгляд, мутнеет, расфокусируется и его глаза закрываются сами собой, будто он собирается уснуть. Он следует за её руками, и Соль с каждым его движением головы, всё больше всхлипывает какими-то полустонами, потому что… ну вот же! Вот же все его чувства! Она ему нужна, нужна, нужна!
— Я сейчас тебя поцелую, — вдруг говорит он. — Не могу…
Он вдыхает, рвано и очень глубоко, в миг приближается, как будто с цепи сорвался, и так сильно припадает к её губам, что она невольно отстраняется, а потом сама подаётся вперёд. Они ловят губы друг друга с такой яростной решимостью, будто и правда верят, что это… последний раз.
На его губах соль её слёз.
Они не видят мир вокруг, они в своём, очень тесном и очень прекрасном мире, где не они, а Поэтичная С и Злой Король, делят друг с другом то, на что не способны Соль и Кайд.
Она хочет кричать, орать, вопить. Она так сейчас… любит! Момент этот любит, его любит, его руки и губы любит. Даже эта каморка — самое прекрасное, что есть сейчас в мире, лучшее место на земле. И пол, но котором она лежит, прижатая его телом — самая мягкая постель, какая может быть у девушки во время поцелуя мечты. В кудряшки в стиле Бейби забивается пыль и мука. Соль хватает ртом воздух в те редкие мгновения, когда он отрывается, чтобы терзать не губы, а шею, скулы, щёки. Ему мало одних только её губ, от которых, впрочем, и оторваться-то невозможно. Она пылает, она с ума сводит, и он не может поверить, что когда-то так легко отказывался от того, чтобы её целовать.
Соль распахивает глаза, когда понимает, что его рубашка уже расстёгнута, а её платье съехало так, что открыты плечи и ключицы. Он её возненавидит. Он этого не хочет.
Женская гордость. Проклятущая гордость, которая порой выходит тогда, когда не нужно. После слёз, истерик, после всего, ради чего вступает в бой. "Ты этого не хочешь!" — шепчет ему, по инерции зарываясь пальцами в его мягкие волосы и всё ещё покрывая поцелуями его шею и плечи.
— Ты этого не хочешь, не хочешь, — повторяет она, потому что хочет услышать обратное. Хочет, чтобы взял обратно все свои слова, и тогда она тоже возьмёт всё обратно.
— Не хочу, — он отстраняется. Целует кончик её носа, потом прикасается к губам, и поправляет на ней платье.
Она кивает и больше не смотрит на него. Сегодня она пойдёт в клуб и всё расставит по местам.
Настоящее
— Не уйду, — упрямо говорю ему. Он поворачивается ко мне лицом, без капюшона, без чёрных линз. Мой мистер Ли, смотрит на меня. — Это ты…
— Я, — он кивает. Встаёт мне навстречу.
Без рубашки. Без линз или очков.
— Я дура, да?
— Нет. Только… — он не успевает договорить.
— Почему ты это делаешь? С двух сторон на меня. Я же… Я же… надеялась…
— Соль, я не хотел, чтобы ты…
— Почему ты был везде? Почему ты был и в клубе, и в институте и тут, и стажировка… ты был везде. Ты — везде. Чего ты ждал? Чего хотел? Зачем издевался… А теперь мне совсем ничего не осталось. Ни разбойника, ни короля…
Он молчит. Он не понимает, что отнял у меня за один вечер сразу две мечты. В один вечер мистер Ли лишил меня всего, чем я жила последние недели. Потому что если мистера Ли мне любить нельзя, то и Тигра тоже. И я одна, могу только надеяться, что Прекрасный Принц ещё существует.
Ухожу, чтобы не наговорить лишнего, и в два счёта добираюсь до выхода. Мне хочется над крышами лететь, только бы покинуть это место как можно скорее. Хочется ветра и дождя в лицо. Благородный разбойник… Злой король…
Я сажусь на тротуар и жду, когда снизойдёт понимание. Понимание не снисходит.
Телефон в сумке брякает.
— Ксавье?
— Привет, — он хрипит. Заболел или пьян? Слышится музыка и голоса. — Сбежал… с вечеринки у себя дома. Как ты? Где ты?
— Я… сижу на тротуаре, — всхлипываю.
— Приедешь? Я всех прогоню.
— Нет, давай просто поговорим.
Я медленно бреду по тротуару, а в наушнике гарнитуры Ксавье рассказывает какую-то чепуху. Ксавье не понимает. Не понимает.
— Понимаешь?
— Что?
— Я влюбилась, Ксавье. Очень, очень сильно, — вздыхаю я. Стою на набережной, опираюсь об ограждение и свешиваюсь вниз так, что волосы касаются каменной кладки, и мне нравится за этим наблюдать. — Может волосы обрезать? Женские привычки, обрезать волосы, когда приспичит влюбиться. Я так влюбилась. Я дышать не могу…
— Соль?..
— Нет, нет, Ксавье. Я правда… А я ушла. Представляешь? Не стала слушать… Мистер Ли — это Тигр. И я ушла, когда узнала. Он меня не хочет. И не любит. Я ему совсем не нужна. А может, и нужна. Просто нужно немного побороться? Как думаешь?.. Нет, не любит…
— Уверена?
— Нет…
— Спроси. Прямо спроси. Не откладывай, — он говорит, а я совсем не слышу в его словах искренности. Он не верит, он хочет советовать мне побег.
— Дышать не могу, — повторяю я и скатываюсь на мостовую, прислонясь спиной к ограждению. — А если нет?..
— Ты — лучшее, что было в его жизни. Просто он тебя ещё не знает, дурочка моя…
— Ты иди, хочу побыть одна, — вздыхаю и отключаюсь. И тут же телефон звонит снова. Ксавье не хочет прощаться. Скидываю. Один раз, другой, третий.
А потом беру и швыряю телефон в воду, и только в последнюю секунду, когда рука уже занесена, и телефон отрывается от пальцев по направлению к воде, понимаю, что звонил не Ксавье, а мистер Ли.
Мне. Звонил. Мистер. Ли.
Он обо мне думает.
Думал.
Звонил.
Пока я не утопила телефон.
Глава 31. Секс в большом городе\Клуб "Би Соейр"
На пороге моей комнаты стоит английская королева собственной персоной. Розовая шляпка, розовый костюм и изящные лодочки.
— Бабуля? — я сижу на краешке кровати и распутываю только что вымытые волосы.
— Я надеялась увидеть, как скончается мой дорогой супруг, но увы, он не осчастливил нашу бедную семью… И почему он всегда приезжает умирать в дом твоего отца? — бабушка жмёт плечами, неопределённо взмахивает перчатками, зажатыми в руке, и садится напротив меня в розовое кресло.
Лисель Тодд была немецкой эмигранткой, настоящей леди по праву рождения и аристократкой по принадлежности к семье Тодд. У неё были седые букли, один и тот же парикмахер в течение пятидесяти лет, один и тот же мастер маникюра и один и тот же портной. Именно эта элегантная женщина когда-то отдала свою единственную дочь Ингрид за бизнесмена и не аристократа Томпсона и именно она дала имя внучке.
В Англии Лисель быстро превратилась в Лисс, но юная аристократка противилась этому мещанскому имени и стала говорить: «Лисель Тодд, можете звать меня Сель!». Это «Сель», хоть и было весьма неловко произносить, звучало более менее благородно, а со временем превратилось в Соль, милое домашнее прозвище, солнечное слово, которое впрочем совсем не отражало действительности. Во внучке, бабушка Соль, выразила то, чего ей не доставало. Соль Томпсон должна была стать лучшей копией Соль Тодд.
— Как дела в Монако? — маленькая Соль предлагает бабушке кофе, проговариваю про себя я, как в детстве. Оглядываюсь по сторонам и понимаю, что ни одной чистой чашки в доме нет. Набираю Марте сообщение.
— Монако? Восхитительно! Быть может тебе стоит навестить меня? Эти каникулы, мм? — бабушка откладывает перчатки и откалывает шляпку, спрятав в неё заколки.
— Я поговорю с папой. Ты надолго?
— Думала, что дождусь кончины твоего дедушки, но Гаспар переживёт меня… — большая Соль мечтательно смотрит в пространство. Её, с юридической точки зрения, не могло интересовать наследство. Дедушка и бабушка развелись два года назад, после того, как дедушка завёл интрижку со своей престарелой секретаршей. Секретарша прожила ещё четыре месяца, после чего нашлась новая, но когда тебе за семьдесят, а твоим любовницам за шестьдесят их кончина неизбежна рано или поздно.
— Какие планы?
— Ну, я подумываю задержаться тут на пару недель.
Входит Марта и ставит перед бабушкой фарфоровую чашечку, сливки и ликёр.
— Спасибо, Марта, меня всегда поражало ваше умение запоминать, кто и с чем пьёт кофе! — сдержанно произносит бабушка.
Все в доме прекрасно знают, что у Марты есть блокнотик с пометками про каждого гостя и члена семьи.
— Так вот, я собираюсь вернуться в Монако к концу месяца. Но для начала поговорить с тобой.
— Да? Что-то случилось? — делаю безразличное выражение лица.
— Мы все знаем, что Гаспар не самый самостоятельный мальчик, — бабушка качает головой, о внуке она невысокого мнения. — Но ты из другого теста, милая. Мне кажется, ты могла бы начать самостоятельную жизнь, если захочешь! У Ксавье давно есть собственное жильё, например.
— Ты хочешь сказать, что… — я замолкаю, стоит бабушке повелительно поднять руку.
— Нет, нет. Конечно, это не значит, что пора съехать от родителей! Но быть может, ты могла бы хоть иногда оставаться наедине с собой, это правильно! Тебе уже двадцать, — бабушка не первый раз намекает, что дети в семье Томпсонов слишком привязаны к дому. Сама бабушка вышла замуж в восемнадцать, и, по её мнению, это был правильный возраст. А Гаспара и Соль слишком уж опекали.