Мир даже не то чтобы рухнул, а так спокойно и тихо исчез за ненадобностью. Его не стало, этого мира.
Так бывает: мир исчез, а жизнь осталась. И надо было найти для этой жизни какой-то иной, другой, новый мир…
Костя пришел домой.
Разговаривать ни с кем не хотелось. Он сказал родителям, что в институте задали много всякой необходимой для экзаменов ерунды, и шмыгнул в свою комнату.
Сняв очки, лежал на диване, глядя в надоевший пустой потолок, и думал, что, кроме Бога, ничего в его жизни не осталось. Все остальное предаст. Жизнь отвратительно зримо показала ему: есть только один непредатель. Только один.
«Как глупо получается: меня бросила девушка и в связи с этим я решил посвятить себя Богу? Нелепая история… Разве так можно?» – спрашивал себя Костя.
И душа отвечала: «Можно. Ты просто еще раз убедился, что в жизни никакого иного смысла, кроме Служения, нет».
«Когда не с кем говорить – всегда можно беседовать с Богом, который никогда тебя не оставляет», – так учил отец Петр.
Икон в комнате Кости не было – отец не разрешал.
Но одна, заветная, лежала под подушкой всегда.
Костя достал икону. Прочел молитву. Легче не стало. Машино лицо, глаза, улыбка стояли перед ним и никуда не исчезали.
Костя убедил себя, что ему стало спокойней.
Залез под кровать, достал подаренное отцом Петром Евангелие. Он не собирался гадать по книге,
просто очень хотелось, чтобы Господь именно сейчас – сейчас! – сказал ему что-то самое важное, необходимое, помогающее.
Открыл. Прочел, что открылось: «Поле есть мир: доброе семя, это сына Царствия. А плевелы – сыны лукавого».
И второй раз открыл: «При захождении же солнца все, имевшие больных различными болезнями, проводили их к Нему, и Он, возлагая на каждого из них руки, исцелял их».
И открыл в третий раз для ровного счета: «Вы судите по плоти: Я не сужу никого. А если и сужу Я, то суд Мой истинен, потому что Я не один, но Я и Отец, пославший Меня».
«И я не один», – неожиданно для самого себя подумал Костя и посмотрел на икону.
И ему показалось, что Богоматерь смотрит на него не то чтобы ласково, но как бы согласно – соглашаясь с его мыслями.
Костя непроизвольно погладил бумажную обложку Библии.
Учась на священника и уже став им, Костя не раз открывал Библию, чтобы Господь ответил на его вопросы. И Книга всегда говорила впопад, по сути. В этом была какая-то невероятная тайна. И помощь.
О своем решении стать священником Костя первым делом сообщил отцу Петру. Причину объяснять постеснялся, просто пришел к нему в Храм и сказал: хочу, мол, стать священником, жизнь свою посвятить Служению Богу, потому что никакие иные службы меня не интересуют.
Петр лишних вопросов задавать не стал и вообще воспринял решение мальчика спокойно, как должное, само собой разумеющееся. Сказал, что в духовную семинарию надо поступать в августе, еще есть время подготовиться к собеседованию и экзаменам, и что он, Петр, конечно, поможет.
О том, что пойдет учиться в духовную семинарию, Костя решил родителям пока не рассказывать: мечталось каким-то чудесным образом миновать нотации отца и слезы матери или как минимум отложить на попозже.
Поэтому на мамин вопрос: «Чем собираешься заниматься дальше?» – Костя, уперев взгляд в пол, ответил:
– Ну… Это самое… Работу пойду искать.
Мама всплакнула, выдохнула обязательные слова про трудные времена и пообещала помочь чем может.
Отец же в это время с первозданной страстью предавался созданию собственного бизнеса, и, как всякому обуреваемому страстью, его ничего больше не интересовало.
А Костя начал готовиться к поступлению. Впервые в жизни он учился с удовольствием, понимая суть учения, а значит, смысл своих занятий.
Жизнь не просто обрела смысл, но обрела саму себя: жизнь обрела жизнь. Он совершенно точно осознавал: зачем встает, что делает в течение дня, зачем ложится. Он понимал: зачем и куда уходит время, и почему его, этого уходящего времени, совсем не жаль. Ценность каждого дня стала измеряться не количеством суетливых встреч и разговоров, но приближением к желанной цели: поступлению в семинарию.
Отец Петр, который продолжал вести активную церковную и внецерковную жизнь, находил время помочь, давал необходимые книги, объяснял, как проходит собеседование, какие придется сдавать экзамены и как лучше написать изложение на библейский сюжет.
А однажды отец Петр спросил неожиданно:
– У тебя есть девушка?
В секунду пересохло у Кости во рту. Он тут же вспомнил Машу. Надо заметить, что любовь свою он честно старался забыть, но она то исчезала в вязкой пелене воспоминаний, то выплывала вновь, причем делала это абсолютно самостоятельно, словно вне Костиной воли.
– Нет, – выдавил из себя Костя.
Отец Петр внимательно посмотрел на Костю:
– Тебе придется решать: монахом жить или жениться. Без этого решения тебя в священники не рукоположат. Это должно быть твое собственное решение, самостоятельное. Я когда-то для себя решил, что свою любовь к Господу ни с кем делить не хочу – ни с женой, ни с детьми. Паства – вот мои дети. Ты видишь, что я к тебе как к сыну отношусь, не так ли? Вот и тебе надо решать. И еще. – Отец Петр замолчал, будто готовясь сказать нечто очень важное. – Имей в виду, епископом и тем более патриархом может стать только человек, не обремененный семьей. В церковь за карьерой, конечно, никто не идет… Однако эту информацию я просто обязан тебе сообщить.
Петр внезапно умолк, словно предоставляя возможность Косте обдумать услышанное.
Так Константин понял, что, разумеется, пострижется в монахи.
Костя возвращался домой, ощущая жизнь как прямую, ярко освещенную, но узкую дорогу, столь узкую, что по ней мог пройти только один человек – Константин Никонов. Это была его личная, прямая и освещенная дорога. Впервые в жизни у него был такой путь.
Правда, вырастало на этом пути темное пятно, мешающее радоваться светлому горизонту: необходимость рассказать отцу о своем решении стать священником.
Костя все пытался оттолкнуть пятно это, но оно все росло, росло и, как водится, постепенно начало закрывать собой светлый горизонт.
Наконец пришел день, когда Костя решил признаться.
Он достал заветную икону, помолился, попросил о помощи.
Потом походил по комнате, репетируя собственную речь… И совсем уж было собрался пойти к отцу, но тут раздался стук в дверь, и отец сам возник на пороге.
Он был краснощек и упруг, как помидор, улыбка растекалась по лицу, не находя границ. Едва открыв дверь, отец начал хохотать так радостно и восторженно, что Костя даже испугался.
Сразу, с порога, продолжая хохотать, он сообщил новость, которая была по-киношному невероятна и неожиданна: на своем бизнесе отец заработал денег и решил сделать сыну царский подарок – оплатить операцию, в результате которой у сына исправится зрение.
– И не надо будет носить очки? – почти прошептал Костя.
– Ты повесишь их над дверью, как память о прошлой, очкастой жизни, – снова расхохотался отец.
«Он же любит меня, – подумал Костя впервые в жизни. – О Господи! Этот нелепый смешной человек, оказывается, думает обо мне. И мои проблемы ему болят…»
Костя обнял отца, чувствуя, что вот-вот расплачется. Вернулся в свою комнату, не понимая, куда деть свой восторг. Жизнь не приучила его к бурной радости и оказалось: справиться с ней так же нелегко, как и с туманной печалью.
Он сел к столу, снял очки и посмотрел на них с удивлением.
«Может быть, из-за того, что я стану священником, папа тоже придет к Богу? – подумал Костя. – Отец Петр считает, что думающий человек непременно, ради или поздно, приходит к Богу, не важно даже какими путями. Вдруг отец всерьез заинтересуется тем, чем занимается его сын, и таким путем придет к Вере? Может, напрасно я боюсь говорить ему о своей узкой и светлой дороге? Конечно, поначалу он рассвирепеет, но, когда успокоится, может быть, встанет на мою дорогу и мы пойдем по ней вместе?»
Эта мысль обрадовала Костю, пожалуй, не меньше, чем перспектива «безочковой» жизни.
И все-таки говорить про свое решение стать священником решил после операции, а то вдруг отец разозлится и денег не даст?
А уже перед самой операцией вдруг пришла Маша.
Костя возвращался домой, и у подъезда на скамеечке увидел девушку.
«Как похожа на Машку», – подумал он, чувствуя, как в горле разрастается мешающий дышать комок.
А девушка сказала:
– Привет. Не узнаешь?
– Привет! – выдохнул Костя, стараясь не верить до конца в реальность происходящего.
Маша потянула его за руку, и Костя рухнул на скамейку.
– Злишься на меня? – спросила Маша.
– Нет, – буркнул Костя.
– Почему?
– Мне все равно.
– Врешь.
– Нет. – Костя подумал и еще раз произнес твердо: – Нет.
Маша отвернулась от него и так, отвернувшись, начала говорить.
Говорила тихо, спокойно и безостановочно. Про то, что иностранец оказался подлецом и она еле-еле смогла улизнуть от него; что сбежала она довольно давно, но все не решалась прийти, все думала и думала; и вот она все думала и думала и надумала, что никого и никогда не любила так, как Костю; и что никогда у нее не будет такого любящего и любимого мужчины; что она казнит себя за вранье ему; что не решалась прийти, потому что это вроде как унизительно: девушка сама лезет к парню; но потом она опять думала и думала, и поняла, что там, где есть любовь, там нет и не может быть унижения; что, разумеется, она совершила грех, но что Костя вроде как верующий человек, а верующий должен уметь грехи прощать; и что вообще его никто и никогда не будет любить, как она, а отталкивать от себя любовь – это и есть самый настоящий грех, потому что Бог есть Любовь…
Она долго бросала в Костю слова. Почти не повышая голоса, практически без эмоций.
Костя слушал ее и вспоминал почему-то, как рассказывал отец Петр о том, сколь изощрен дьявол в своих попытках увести человека от его истинного пути, истинного предназначения.