– А приемами ты хорошо владеешь, – неожиданно для себя улыбнулся Санька.
Раздался звонок в дверь. Дребезжал многократно, требовательно, по-хозяйски.
Вмиг Санька и Николай исчезли в комнате отца Тимофея. Настоятель пошел открывать входную дверь.
У замка уже возился отец Константин.
Отец Тимофей усмехнулся:
– Дай-ка я открою. А то у тебя что-то руки дрожат.
Пока возились с замком, появилась Ариадна, встала за спиной отца Тимофея.
Отец Константин с такой силой вжался в стену, будто и вправду хотел раствориться в ней.
На пороге стояли трое полицейских с автоматами. На лицах стражей порядка решимость боролась с растерянностью. При виде двух священников с крестами на груди растерянность, очевидно, стала побеждать.
– Мы эта… – начал один, опуская автомат. – Тут сигнал поступил.
Отец Тимофей приветливо улыбнулся:
– Да вы заходите, заходите… Храни вас Господь… Какой же от нас может быть сигнал?
Полицейские нерешительно топтались в дверях – заходить не торопились.
Как и все, даже неверующие, забавинцы полицейские испытывали перед священниками страх и уважение.
Кто-то из жителей Забавино знал, в чем суть работы служителей Храма, кто-то – нет, большинство же вообще об этом не думали. Однако любой житель городка понимал: священники – это какие-то совсем другие люди и жизнь у них явно какая-то совсем иная. В недавние совсем времена партийные работники тоже были иные, но далекие. А эти – близкие: к ним запросто можно было зайти на работу, безо всяких пропусков и охраны. Поэтому это была совсем новая инакость, досель забавинцам неведомая, а потому вызывающая уважение.
– Да вот… – буркнул полицейский. – Звонок был. Мол, подозрительный у вас шум…
– Шумок у вас тут, – неловко улыбнулся второй полицейский и зачем-то попытался спрятать автомат за спину.
Тут вступила в разговор Ариадна:
– Так то знакомые мои приехали из Москвы. Из столицы то есть. Ежели и пошумели, то извините. Не виделись просто с ними давно…
– Может, чайку? – спросил отец Тимофей.
Полицейские нервно закивали головами в знак отрицания, один из них буркнул:
– Спасибо. Служба.
– Идем, как говорится, охранять порядок общественный, – подтвердил второй.
И они ушли.
Настоятель подошел к отцу Константину, глянул на него быстрым, буравящим взглядом и пошел в свою комнату.
Николай и Санька плечом к плечу сидели около стола, испуганно глядя на дверь.
– Почему не сдал нас? – спросил Санька, едва отец Тимофей открыл дверь. – Тебе бы благодарность дали…
Отец Тимофей не ответил.
Поставил на стол баранки, конфеты, хлеб, буркнул:
– Сидите тут тихо. Сейчас чай пить будем.
Чайник на плите закипел быстро.
Ариадна металась по кухне, не понимая, куда себя деть.
Отец Тимофей велел ей сидеть на кухне, взял чайник, вернулся в комнату.
Санька ломал сушки и языком слизывал крошки с ладони.
– В Бога, значит, не верите? – спросил отец Тимофей, разливая чай. – Нет таких людей, которые бы не чувствовали, что Господь есть. Потому что Он – Отец, и дети просто не могут Его присутствия не ощущать.
– Слышь, батя, – Санька с шумом отхлебнул чай, – ты мужик вроде нормальный. Спасибо, конечно, что не выдал. Только лечить нас не надо, хорошо? Нас кто только не лечил – от прокурора до своих пацанов. Леченные мы. А вот девку твою, уж и не знаю, кем она тебе приходится, полечить надо. Просто-таки очень это необходимо…
– Это уж обязательно, – подтвердил Николай. – Ты прости, конечно, бать, но это, как говорится, сам Бог велел. Воровка потому что…
Отец Тимофей посмотрел на Николая сверлящим взглядом, от чего тот даже сушкой поперхнулся. Однако возражать ничего не стал.
Старик продолжил говорить так, будто в пустой комнате разговаривал, вовсе не обращая внимания на незваных гостей:
– Вера – это смелость, вот что я вам скажу. Одни боятся верить в Бога, а другие смелость имеют. Вот и весь ваш атеизм: трусость, да и только.
Старик вздохнул.
Мужики не смотрели на него. И было неясно: слушают они, нет ли…
Впрочем, настоятеля, казалось, это не слишком волнует.
Он продолжал:
– Верить – это ведь не так просто… Тут вот именно смелость нужна, вот оно что. Бог есть Любовь, слышали об этом? А любовь требовательна. Знать, что за каждым твоим шагом… Да что за шагом… За каждым помыслом твоим следит Всевидящее Око… Боязно, конечно. Для верующего Божье Око – невероятное, немыслимое благо. Без него и жить невозможно. Просто нет жизни без Бога – вот и все. Как без воздуха. Или без света. Ибо сказано: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». – Отец Тимофей поднял голову, посмотрел открыто: – Вы про себя подумайте. Разве не темнота беспросветная вся жизнь ваша? Разве не темь?
Николай вздохнул:
– Красиво говоришь, отец, красиво. Только тут такое дело: у нас – свои законы. У вас – свои. Мы к вам не лезем, и вы мимо нас шагайте. То, что ты нас не сдал, – за это низкий тебе поклон, но, если человек деньги украл, тут уж надо…
Отец Тимофей не дал ему договорить:
– Мстить решили? За Богу работу делать? Не человеческое это дело – мстить! – закричал старик, но тотчас успокоился. – Если б деньги у нее были, она отдала б вам. Ну, нет у нее ничего – что с нее взять? Она и так намучилась не меньше вашего! – Отец Тимофей замолчал и сидел, глядя на дно чашки своей, будто пытаясь разглядеть там что-то особенное, важное. – Господь любовь всем дает, а вы ее брать не хотите. Как же так, а? Господь людям любовь несет, а они отворачиваются… Не надо, говорят, проживем и так… Как же можно, а? Бог говорит: возьмите любовь мою, а люди не берут… – На глазах отца Тимофея появились слезы: соленые капли отчаяния маленького человека перед несправедливостью Вселенной. – Сказано же вам, сказано: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».
Услышав эти евангелические слова, Санька аж вскочил:
– Ну-ка, скажи еще раз, что сказал.
Отец Тимофей повторил.
– Что это такое? – спросил Санька.
– Евангелие от Иоанна, – немного растерянно ответил отец Тимофей, не умея понять, чем так поразили этого огромного человека именно эти слова.
– Библия типа? – удивился Санька. – Так это ж наш закон. Вроде как за друга не жалко и жизнь отдать. Только сформулировано уж больно ловко.
Помолчали.
Серая некрасивая тьма опускалась на Забавино. Вдалеке зазвучали пьяные голоса и стихли. Залаяла собака и тут же заскулила – видимо, кто-то ударил ее, чтобы своим лаем не портила тишину жизни. Женщины с сумками, набитыми невкусной, но привычной едой торопились домой. Подростки шумной стайкой шли на старые развалины – попивать пиво и искать приключений.
Наступал вечер.
– Жить, знаете, как надо? – спросил отец Тимофей.
– «Чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы»! – расхохотался Николай.
– Жить надо так, чтобы не страшно было умирать, – тихо произнес отец Тимофей. – Вы вот всякий миг под смертью ходите, от того и куражитесь, чтоб про смерть не думать. От того и страшно вам. Жить же вообще не страшно. Но вот ежели смерти боишься, тогда другое дело.
Он замолчал.
И два мужика молчали. В том, что говорил отец Тимофей, люди чувствовали правду. Они никогда бы не признались в этом своем ощущении даже самим себе. Но ощущение бередило их души, и никуда было от этого не спрятаться.
Два человека молчали потому, что не привыкли говорить о том, о чем рассказывал этот старик с крестом на груди. Но всей своей дремлющей душой люди понимали: это очень важные слова, которые до этого никогда и никто не вносил им в уши. Эти слова нельзя было не услышать, и не думать о них уже было невозможно. Эти были какие-то другие слова – новые, неведомые, прорастающие.
Два человека молчали, придавленные грузом чужих слов. Они не ведали никогда такого груза. И не знали, что с ним делать.
– Смертный час к каждому придет, к каждому. – Отец Тимофей говорил тихо, словно ни к кому не обращаясь, словно просто произнося вслух свои мысли. – Тогда либо смиренное облегчение человек ощутит, либо страх бездонный… Страх бездонный… Представляете ли, что это такое? Страх, у которого дна нет… Страх, в котором тонет человек, чтобы не выбраться никогда. Никогда!
Они сидели еще час, слушая отца Тимофея. Почти не спрашивая ничего, просто слушая.
А потом ушли, уверенные, что не возвратятся в Забавино больше никогда.
И все же Санька вернулся. Через время. Когда отец Тимофей уже не был настоятелем Храма. Ариадна испугалась, когда увидела гиганта на пороге дома. Но оказалось, что Санька приехал проситься жить при Храме, потому что устал бояться бездонного страха смерти, а как по-другому от него избавиться, не ведал.
Николай же завертелся в тряской суете жизни. И погиб непонятно почему, как и жил неясно зачем.
Отец Тимофей в ту ночь долго стоял перед иконой, молился, а потом просто разговаривал с Богом – отмаливал свой грех: поднял руку на человека.
Отец Тимофей помнил каждого человека, которого унизил этим своим приемом. Лица этих людей были вбиты ему в душу, глаза их царапали сердце… И священник знал: это навсегда уже. Это никуда не уйдет.
Долго молился в своей комнате и отец Константин. Молил Бога, чтобы понял его, чтобы дал забвения сегодняшнего дня; чтобы забылось все – как не было.
И понимал, что Господь не услышит его. Знал, что двигали им греховные помыслы. Но как победить бесов, поселившихся в его душе, кроме как избавлением от Ариадны, не ведал.
Страдал от этого. Плакал.
Но все равно поглядывал на дверь– не войдет ли Ариадна, от которой он так хотел избавиться сегодня…
Глава седьмаяДожди и солнце
На следующий день пошел дождь. Дождь струился – мелок и бесконечен. Лениво сползал с неба на землю и погружался в им же самим приготовленные лужи.
Дождь был настолько мелок и беспомощен, что забавинцы предпочитали его не замечать и ходили под мелкой водичкой так, словно и не было никакого дождя, ленясь даже раскрывать зонтики или натягивать на голову капюшоны курток.