– Но ведь это неправда! – Обостренное чувство справедливости не позволяло ему промолчать. – Люди видели стрелка из зала… и убийства!
– Это другая сторона вопроса! – Начальник одесской милиции, прищурившись, смотрел на него. – Мы займемся этим расследованием. А вот пугать людей и сообщать об этом в газете совершенно не обязательно.
– Но люди не идиоты! – Сосновский был возмущен до глубины души. – Все говорят о случаях, которые уже были в городе. Убийство гадалки в районе Жеваховой горы, расстрел в «Канители»… Везде было одинаково – убийца умер, едва нанес удар. В городе происходит что-то нехорошее. Люди волнуются. Нужно их успокоить хотя бы тем, что идет расследование!
– Ваше успокоение вызовет в городе панику, а это совсем не в интересах следствия, – заявил начальник милиции.
Председатель ЦК Компартии в Одессе внимательно слушал их перепалку.
– Значит, так, товарищ Сосновский, – в конце концов резюмировал он, – придерживаться официальной версии. Вам будет выдана бумага, чтÓ публиковать в газете. О том, что произошло в Оперном театре на самом деле – ни слова! Если хоть одна лишняя строчка появится – ответите головой! И учтите, ваша буржуйская самодеятельность закончилась. Мы здесь не в игрушки играем. Вы редактор партийной газеты и обязаны придерживаться политики партии. Отправляйтесь писать нужный нам материал!..
Глава 12
Сосновский открыл дверь своим ключом и остановился на пороге квартиры. Ему мучительно не хотелось возвращаться домой. С каждым днем он все сильней и сильнее ненавидел затхлый запах этих комнат, унылую, однообразную Спиридоновскую и дом, вернее одноэтажный флигель, похожий на перевернутое корыто. Странно было думать так о доме, и Володя сам не понимал, с чем связана такая непонятная ассоциация, но ничего поделать с этим он не мог.
Вот уже не один месяц Алена пилила его, требуя переехать в более приличную квартиру, соответствующую его новому положению главного редактора самой крупной газеты в городе. Но Сосновский страшно противился этому – и совсем не потому, что был так привязан к тесным и унылым комнатам на Спиридоновской. Просто ему всегда было сложно принять решение. И он не выносил, когда на него давили. Сколько Володя себя помнил, так было с самого раннего детства. Когда на него давили и что-то резко требовали, он всегда делал наоборот.
Но и сам, каждый раз возвращаясь в эту квартиру, думал, что хотел бы уехать отсюда. А в последнее время пришло и осознание – ни комната, ни квартира, ни Спиридоновская были вообще ни при чем. Он мучительно хотел уехать из своей жизни.
В этот холодный весенний вечер Володя возвращался из командировки по области. Время от времени его как редактора газеты отправляли в такие поездки – в окрестные села для встречи с местным руководством, чтобы сделать бравурный репортаж о жизни красного села. Поездки были делом ответственным, поэтому их нельзя было передоверить никому из рядовых сотрудников. Приходилось отдуваться самому.
К счастью, Володя выработал беглый шаблон, по которому и штамповал такие материалы. Писались они в хвалебно-бравурном тоне и были отвратительны до тошноты. Нужно было изменить только название района и фамилии, все же остальное было одинаковым. К удивлению Володи, подобные статьи страшно нравились и сельскому руководству, и его начальству, поэтому писать их было быстро и легко.
В ответ на это начальство разрешало Сосновскому заниматься его любимым криминалом и время от времени публиковать художественные рассказы в газете. И вот в этом как раз Володя и находил главную отдушину.
Ездить по деревням было не так уж плохо, как могло показаться на первый взгляд. Начальство его всегда встречало очень радушно, кормило как на убой. Он также получал богатейший жизненный материал, упоминание о котором никак не могло попасть на страницы газеты.
Так Володя прекрасно видел страшные вещи, которые происходят в селе, – крестьянские бунты, голод, замалчиваемый большевистским начальством. Несмотря на то что продразверстке дали другое название – продуктовый налог, смысл остался тем же самым.
Страшный неурожай 1924–1925 года породил голод. Отряды солдат отбирали у крестьян последнюю еду. Самые состоятельные и предприимчивые крестьяне, сумевшие сориентироваться в условиях нэпа, становились фермерами. Они нанимали на работу своих односельчан и платили им деньгами или едой. Самые бедные либо бежали в город, пытаясь найти там любой заработок, в том числе и криминальный, либо умирали с голоду целыми семьями.
Страшно было видеть людские трупы на фоне бравурных репортажей о жизни красного села. Именно из-за этого Володя, мучительно переживавший из-за того, что нельзя говорить правду вслух, в конце концов невзлюбил эти поездки и стремился сократить их до минимума. Так произошло и в этот раз.
Он должен был вернуться на следующий день, а заночевать в небольшом селе в Николаевской области. Все свои дела и разговор с сельским головой Соколовский завершил еще до обеда. А потом с оказией подвернулся автомобиль начальства из соседнего села, который вечером ехал в Одессу. Володя не видел никакого смысла сидеть в богом забытой деревушке лишние сутки. Лучше было тайком вернуться в Одессу, выспаться и поработать над материалом о массовых убийствах, взяв за основу расстрел в Оперном театре. Он собирался самостоятельно раскрутить эту историю – но нужно было решить, с чего начать. Вот этим, обдумыванием, было бы очень хорошо заняться на досуге. И Володя попросил подвезти его в Одессу. Просьбу выполнили с большим удовольствием, довезли до самой Соборной площади. А оттуда до Спиридоновской было рукой подать.
Сосновский шел и думал о том, что Алены наверняка нет дома, несмотря на поздний час. Все свое время она проводила в театре, в артистических кафе, клубах – да где угодно. Володя не знал большинства ее друзей – тех, с кем она предпочитала проводить все свое время, особенно по вечерам. Но его это устраивало: можно было поработать в тишине, когда никто его не трогал. Присутствие Алены страшно тяготило его, и началось это сразу же после свадьбы.
Они оказались совершенно разными людьми. Им не о чем было разговаривать. Им нравились разные люди, разные книги, разные вещи. Алена не понимала его, да и не могла понять – сводная сестра покойного красного комиссара Патюка, она слишком отличалась от Володи воспитанием, уровнем культуры. В результате жена стала Сосновского раздражать.
Вначале она устраивала жуткие скандалы, сцены ревности и бурные выяснения отношений с истериками, битьем посуды и диким, площадным матом, сочности которого позавидовал бы любой коренной обитатель Молдаванки. Все это страшно коробило тактичного, спокойного Володю. В силу своего характера и воспитании он не мог отвечать ей тем же, то есть оскорблениями и битьем посуды. И он стал ее игнорировать. Алена все чаще и чаще уходила из дома, пропадая в компании новых друзей. Сосновский пытался объяснить все это самому себе тем, что она изо всех сил пытается добиться успеха как актриса, но у нее ничего не выходит, оттого и жуткие срывы. Он не желал признавать очевидные вещи – то, что его брак дал крен.
Думая обо всем этом, но больше о том, как не хочется ему возвращаться в комнаты, которые больше не были его домом, Володя застыл в прихожей, вдыхая спертый запах.
Алена оказалась жуткой хозяйкой. Сосновский же, как и большинство творческих личностей, тоже не был склонен к поддержанию порядка и чистоты. Поэтому постепенно дом стал запущенным и грязным. В квартире появился постоянный отвратительный запах, страшно раздражавший утонченного Володю. В этом запахе была целая смесь самых жутких ароматов – пыли, пригоревшей пищи, спиртного, дешевой парфюмерии Алены, соседских котов, запахов с улицы, которые коренные одесситы называли «тхнет амбре», и прочего, что было даже сложно разделить на мелкие основные составляющие, но что вместе создавало общую вонь.
Сначала Володя пытался с этим бороться – убирал мусор, проветривал комнаты. Но бороться было сложно, когда, возвращаясь по вечерам после работы домой, он заставал уставленный объедками стол, одеколон, разлитый по туалетному столику, ком грязного белья, валяющийся возле кровати, раскупоренную бутылку дешевой водки, не закрытую крышкой, и соседского кота в раскрытой форточке, который, восседая как птица на жердочке, смотрел на Сосновского с надменным и каким-то укоряющим видом.
Трудно было бороться. И Володя постепенно махнул на все это рукой. Выбросив объедки в мусорное ведро, вылив водку в унитаз и шуганув наглого кота, он занимался своими делами, больше не пытаясь наводить ни порядок, ни чистоту.
Но то, что заставило его замереть посреди прихожей, как столб, было не запахом. Это были звуки – мерзкие звуки, которые доносились из раскрытой двери. Отвратительное пыхтенье, гадкий, вульгарный смешок, скрип пружин дивана, хриплая одышка – так дышат пьяные грузчики после разгрузки вагонов, какое-то нечленораздельное бормотание… Володя почувствовал, как вся кровь отхлынула от его лица, когда он услышал эту отвратительную, пугающую смесь.
Как и все чувствительные, творческие, утонченные натуры, он всегда идеализировал окружавшую его жизнь. Свойство писателя – быть наивным до бесконечности, впитывая все обнаженной, ничем не защищенной душой. Но иногда жизнь врывалась со всей своей ужасающей грубостью, нанося мучительный удар на поражение в самое сердце, и тогда Володя испытывал просто мучительную боль.
Он замирал, чувствуя, как кровь, превратившись в лед, вдруг застывает в его жилах, и эта отвратительность жизни пудовыми гвоздями прибивает ступни к земле. В такие жуткие моменты сложно не то что дышать, просто пошевелиться.
Это был именно такой момент. И отвратительное пыхтенье, в котором была только грязь и пошлость и не было никакой гармонии, просто прибило его к земле, заставив закрыть глаза.
Пыхтенье, сопение, одышка загнанных зверей усилились, согнав Сосновского с места. Он медленно пошел к комнате, широко раскрыл дверь.