После того как Уор и Гарет высадили меня у моей спальни, я целых полчаса разговаривала по телефону со своей кузиной, пытаясь убедить ее, что все в порядке и я действительно вернулась в свою спальню в целости и сохранности. Я знала, что она волнуется. То, что меня похитили из клуба в прошлом году, заставляло ее нервничать, и она постоянно следила за мной.
Я не так уж сильно возражала. На самом деле было приятно знать, что она так сильно заботилась обо мне. Мои родители никогда не проявляли ко мне такой любви. Они всегда были отстраненными и холодными, и мой отец был задницей с тех самых пор, как они с дядей Райаном поссорились. Сиренити и Шон были единственной семьей, которая у меня осталась, а с Шоном все еще был беспорядок. Хотя ему становилось лучше, но это был нелегкий процесс. Кристоф работал с ним над контролем его обращений и выполнял упражнения на то, как отделить его волчью сущность от человеческой. Пока Эстель и Райан держали его в плену, они ввели в его организм этот ужасный наркотик, заставляя его постоянно обращаться туда-сюда до такой степени, что он начал терять рассудок. Шон был так близок к тому, чтобы стать диким, что Кристофу потребовались все силы, чтобы стабилизировать его. С помощью Бастиана, конечно. Парень-чернокнижник моей кузины был ключевым игроком на черном рынке магии, и я знала, что он помогал доктору во всем, в чем тот нуждался. Я была рада, что у моего кузена была такая поддержка после того, через что он прошел.
Это не было похоже на то, что мое заточение было лишено ужасов. Они не были такими же, как у него, но были вещи, которые эти монстры сделали со мной, о которых я до сих пор не рассказала Сиренити, и не знаю, расскажу ли когда-нибудь.
Я встала на закате как раз вовремя, чтобы увидеть, как свет исчезает за городским горизонтом. Мы были окружены небоскребами, но это создавало великолепный черный силуэт только до тех пор, пока не начали зажигаться огни, сверкая в темноте. Город ожил после захода солнца, улицы заполнило больше дарклингов, чем я когда-либо видела в Нок-Сити.
В моей спальне был маленький балкон размером не больше пожарной лестницы, но я была благодарна за это. Я вышла на прохладный воздух, глубоко вдыхая и плотнее натягивая свитер на плечи.
Сегодня была первая ночь суда над Эстель. Я впервые увидела эту ведьму во плоти после того, что она сделала со мной. Не уверена, что я чувствую по этому поводу. Боялась ли я ее? Не думаю. Не после того, как у нее отняли магию. Теперь она была так же бесполезна, как и человек.
Но она была древней ведьмой. Одной из старейших, и была находчивой. Хотя, пока была в плену, я даже не знала, что за чарами стоит она. Доктор Беллами был семейным врачом Харкеров с тех пор, как мы с Сиренити родились. Я знала его мельком, потому что Сиренити всегда жаловалась после своих визитов к нему.
Райан был приверженцем ежегодных осмотров, чтобы убедиться, что у Сиренити идеальное здоровье. Всегда сохранял видимость совершенства вплоть до мельчайших деталей. Моя двоюродная сестра всегда считала доктора жутким и немного отталкивающим человеком. Думаю, в этом ее инстинкты были правы. Беллами все это время был замаскированной Эстель, сблизившейся с Райаном, ее богатым благодетелем, которого она могла использовать как пешку, чтобы делать за нее грязную работу.
Я видела знаменитую Эстель Найтингейл только по телевизору. Она так долго была политическим противником Райана, и все же они постоянно сталкивались лбами. Интересно, что бы подумал мой дядя, если бы сразу узнал, что его любимый доктор на самом деле был его злейшим врагом.
Насколько помню, она была красивой ведьмой. Смуглая кожа цвета ночного неба и растрепанные рыжие волосы. По телевизору она всегда улыбалась. Выражение ее лица говорило миру, что она знала больше, чем они, и была достаточно уверена в себе, чтобы использовать это в своих интересах. Она была ужасающей, но красивой. Осознание того, что она еще и сумасшедшая, ни в малейшей степени не утешало.
Я наклонилась вперед, желая выглянуть на пышную лужайку перед консульством, откуда уже доносился топот сапог, выстраивающихся на утреннюю тренировку. Но когда я взялась за кованое железо, что-то укололо мою ладонь. Судорожно втянув воздух, я сжала руку, наблюдая, как в центре раны собирается лужа крови.
Вода капала с моей ладони, и с моим обостренным слухом каждый отдельный шлепок по каменному балкону был подобен грохоту волн, разбивающихся о скалистый берег. Бешеный стук моего сердца отдавался в ушах, а желудок скрутило от тошноты. Мой взгляд стал далеким и расфокусированным…
Кап, кап, кап…
От звука этих чертовых капельниц мне захотелось выколоть себе глаза и биться головой о стену. Шум не прекращался. Я могу слышать это через стену, как пакет с неизвестной жидкостью вливался в вены бедного дарклинга, в данный момент прикрепленного к нему. Скоро снова настанет моя очередь.
Наши тюремщики никогда не говорили о своей работе. Я знаю, потому что каким-то образом могу слышать прямо сквозь стены. На самом деле я слышу все. Плачущих заключенных рядом со мной. Тяжелое дыхание, скрежет ногтей и эта чертова капельница. Вечно эта чертова капельница!
Не могу решить, жарко мне или холодно. Скорее, и то и другое одновременно. Мое тело казалось каким-то совершенно другим существом, и я просто плыла туда-сюда, всегда сбитая с толку, всегда усталая.
В углу моей камеры стояла тарелка с заплесневелой буханкой черствого хлеба и стакан тепловатой воды. Она простояла там нетронутой два дня. Не могу заставить себя съесть это. Каждый раз, когда я думала о том, чтобы положить что-нибудь в рот, мой желудок скручивало. Иногда я ела. Мне нужно было как-то поддерживать свои силы, но их было мало и они причиняли боль.
Первые несколько дней моего длительного пребывания здесь я провела, барабаня в дверь камеры, крича на всех, кто мог меня слышать. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что, где бы я ни была, меня никто не искал. Я была в этом аду по меньшей мере три недели.
Однако не могу быть уверена, так как там не было ни окон, ни часов, ни какого-либо способа определить время. Я пыталась спать с перерывами, используя циклы приема пищи, чтобы следить за днями, но все начинало расплываться.
Я провела последние несколько недель, прокручивая в голове свою последнюю ночь свободы. Я рассматривала каждую деталь со всех сторон, но все еще не могла вспомнить, как здесь оказалась. Я вспомнила, как танцевал в «Ру» с Сиренити и двумя моими друзьями из моей группы активистов. Они ушли еще выпить, так что я просто продолжала танцевать.
Я беспокоюсь о своей кузине. С тех пор, как умер Шон, она вела отшельническую жизнь, редко покидая свой особняк, за исключением обязательных занятий, которые мы посещали вместе. Это было все равно что вырывать зубы, пытаясь заставить эту девушку улыбнуться. С ней что-то происходило, и я придумывала способ заставить ее открыться. Что-то дома было не так. Могу поклясться, что не раз видела синяки у нее на шее, но никогда не спрашивала о них.
Однако той ночью в «Ру» она была счастлива. Я видела, как она танцевала с тем вампиром, которого легко узнала, и надеялась, что она знает, что делает. Атлас Ноктюрн был лидером ковена и яростным врагом отца Сиренити. Я просто надеялась, что никто не был настолько глуп, чтобы сфотографировать их вдвоем, прижимающихся друг к другу на танцполе.
Затем я вспомнила, что вышла из толпы и направилась к бару, чтобы выпить еще. Когда повернулась, чтобы сказать Рен, что скоро вернусь, ее нигде не было. Алкоголь, бурлящий в моей крови, витал в облаках, так что я не придала этому особого значения.
В тот вечер я уехала без нее. Ее телохранители заверили меня, что знают, где она, и доставят ее домой в течение часа. Они были новичками, но я могу сказать, что были способны, и они не сводили глаз с моей кузины так, что я покачала головой. Хотя, хорошо для нее. Могу сказать, что ирландец хотел сделать с ней плохие вещи. Это было написано у него на лице. Сиренити заслуживала мужчину, который действительно мог бы доставить ей удовольствие, а не этого придурка Карсона Бэйджли.
Той ночью я поехала домой на городском такси, но все, что было дальше, было как в тумане. Я даже не могу вспомнить, как вышла из машины или как дошла до своего общежития. Только что я смотрела в окно, наблюдая за пролетающими мимо огнями города, а в следующее мгновение проснулась с головной болью на грязном бетонном полу.
Каждый раз, когда кто-то открывал тяжелую железную дверь, пахло мочой и блевотиной. Я была одна в маленькой темной комнате, но слышала звуки за стенами. Плач, вопли и еще раз вопли. Слышала приглушенный мужской разговор и скрежет металла по бетону. Слышала тяжелые шаги, ругань и даже тихий смех.
Первый раз, когда меня выпустили из камеры, была середина ночи, когда чьи-то руки схватили меня и с силой потащили из комнаты. Я пыталась бороться с ними, но мое тело было слабым. Двое мужчин в костюмах потащили меня по длинному коридору. Они привели меня в стерильно выглядящую палату с больничной кроватью, подставками для капельниц и маленьким столиком на колесиках, заваленным шприцами, серебристой металлической коробкой и несколькими бутылочками с прозрачной жидкостью.
У меня скрутило живот при виде всего этого медицинского оборудования, и я изо всех сил боролась, чтобы освободиться, но это не остановило мужчин. Они привязали меня к этому столу, а затем быстро вышли из комнаты.
Именно в этот момент вошел мой дядя.
Я узнала его знакомые светлые волосы, всегда идеально уложенные. Он ухмылялся, когда встретился со мной взглядом, но, как всегда, за ним была пустота. Что-то в нем было пустое. Мое сердце ухнуло куда-то в желудок при виде него. Я всегда ненавидела своего дядю. Он был ублюдком, позором, с которым я пыталась притвориться, что не имею никакого отношения. Я уже несколько лет работала с группами по защите прав дарклингов и старалась держать в секрете тот факт, что состою в родстве с сенатором.