На варницах затихло. К полуночи по всем варницам кончилась варя. Соль соскребли на противни сушиться, а работники пошли по избам спать. Только в первой варнице голландец все мешал чего-то. И подварок подкидывал дрова, пересмеиваясь с Орёлкой и с Сысойкой.
Наутро сам Надейка пошел на хозяйский двор и рассказал Анне Ефимовне, что новый мастер с ума сбрел. Всю ночь чистую воду мешал. Анна Ефимовна позвала Галку и сама пошла к варницам. Подошли, а голландец стоит на пороге первой варницы и усмехается.
– Ты чего, Ваня? – заговорила Анна Ефимовна с опаской, – неможется тебе? Лекарь у нас есть. Хошь, полечит?
– Не надо, – сказал голландец. – Я здорова. Золь больной бил. Я лечил. Пробуй теперь. Лизай!
Он протянул Анне Ефимовне лист с орешника. На нем лежала кучка сырой, но чистой соли.
– Соль? – крикнул Надейка. – Ой, колдун, ведомо колдун! Не бери, Анна Ефимовна. Наговорная та соль, колдовская. С чистой-то воды!
– Золь не с чистой вода, – сказал мастер. – С раззола золь.
– Так ты ж рассол вычерпать велел, басурман! – крикнул Надейка.
– Золь на дно садился. Тогда черпать велел. Горьки раззол оставался. Если весь раззол выкипайт – золь горьки. Я горьки раззол вылил, а чистый вода налил. Золь хорошо вымыл, чтоб горьки не был. Теперь пробуй, не горьки золь. Совсем хорош золь.
Все слушали мастера, разинув рты. Анна Ефимовна взяла щепотку соли и попробовала.
– А ну-ка, Надейка, – сказала она, – подь, принеси, чего ноне выпарил.
Надейка неохотно пошел ко второй варнице и принес в горсти сырой соли.
– Вишь, Анна Ефимовна, – сказал он, – как цырени починили, соль-то вовсе без ржавчины, чистая. Как просохнет, белая будет.
– То так, Надейка, – сказала Анна Ефимовна и попробовала соль. – Ну, а та, что мастер варил, все лучше. Горечи в ей вовсе нет. Испробуй сам, Надейка.
– Ну уж, государыня, век прожил, не поганился, на старости не неволь колдовское зелье пробовать.
– Да пошто ж колдовское? – сказала Анна Ефимовна – Слыхал, что мастер сказывал – не из чистой воды варил. Из того ж рассола. Водой промыл лишь…
– Эх, вы, бабы! – прибавила Анна Ефимовна, поглядев на работников. – Неужли соль лизнуть забоялись?
– Я не боюсь, – крикнул Орёлка. Протиснулся к мастеру, взял щепотку и положил в рот.
– И мне дай, – выскочил за ним Сысойка.
– Ты куда? – крикнул на него повар и схватил за руку.
Но Сысойка увернулся и тоже сунул в рот щепотку.
– Правильная соль, – сказал он.
Нечистый
Голландец усердно принялся за работу. От варниц почти не отходил. Смотрел, чтоб так варили соль, как он научил. Работники скоро поняли, что по-новому выходит для них много хуже. Раньше они, как нальют рассол, так только и остается дрова таскать. Мешают и скребут повар с подварком. А теперь – раз налей, да потом вычерпай, да воды налей. Не передохнуть. Анне Ефимовне жаловались – не помогло. Мастеру пробовали жаловаться. А он совсем несуразное заговорил. Требуйте, говорит, чтоб больше платили вам. Не понимает, что холопы они. Ничего им хозяин не платит, только кормит. Кормить же больше не станет. Вольным одним платят по уговору. Но вольных на варницах мало. И все из-за того, что придумал оглашенный промывать соль. Правда, зато мастер затеял, чтоб после каждой вари день роздыху давать рабочим. Надейка и на то головой качал – все по-новому тот нехристь ладит. Но знал он, что в чести мастер у Анны Ефимовны, и не совался больше. Она и не слышала про те новые порядки.
Работники, понятно, рады были. Сутки работают, не разгибая спины, а сутки спят без просыпа или вина раздобудут, напьются, передерутся и опять спят. Голландец только удивлялся на них. Сам он, когда варницы не работали, на месте усидеть не мог. Очень любопытный был. Про Строгановых он много слышал еще в Вологде. И про богатство их, и про иконную мастерскую, и про шитье. Анна Ефимовна позволила ему всветлицу пойти, поглядеть, как девки шьют. В иконную горницу его Галка свел, познакомил с Истомой. Голландец много ему рассказывал про заморских мастеров. Так раззадорил Истому, что тот не отставал от него, все спрашивал про заморские края. Галка сводил тоже голландца в повети. Показал ему кубки, блюда, оружие, камни самоцветные. Мастер очень удивлялся, как могли Строгановы такие богатства накопить.
– Долго сбирали, – сказал Галка. – Деды еще почали. Задолго до раззора.
Голландец слышал уж, что во время войны поляки приходили разорять Соль. Затем, верно, и шли в такую даль, что слыхали про строгановские богатства.
– Как же уцелели они? – спрашивал он Галку. – И сам-то Строганов, слышно, убежал.
– То так, Максим Яковлич покойный убег в ту пору, – сказал Галка, – да богачества свои так припрятал, что не добрались ляхи.
– А куда? – спросил голландец.
– Подцерковье, вишь, у его было вырыто. Под собором, под тем вот, под Благовещенским. Туда все и стаскали. И замуровали, будто и нет ничего. Потом, как вернулись, разрыли, да сюда перетаскали. А ходы и по сей день остались.
Загорелось тут мастеру посмотреть те ходы. Но Галка ни за что не хотел.
– Нечисто то место, – говорил он, – бесу в собор ходу нет, вот он под землей грешников-то и сторожит. И не проси, Ваня, не пойду.
Все у Строгановых звали мастера Ваней, хоть имя его было Питер. С самого приезда так пошло. Ваня Дергун. Сам он себя называл – ван-дер-Гун. Так голландец и ушел ни с чем от Галки. Не согласился тот показать ему подцерковье. На другой день поутру – понедельник то был – Анна Ефимовна вышла во двор в поварню, слышит – крик во дворе, люди бегут к воротам, а оттуда кого-то несут во двор. Пошла и она в ту сторону. Глядит – голландца-мастера тащут, а на голове у него кровь. Анна велела внести его в естовую челядиную избу и послала за лекарем. Вошла и сама за ним. Голландца положили на лавку под окно, повариха принесла свое изголовье и сунула ему под голову. Мастер открыл глаза, и Анна спросила его:
– Кто тебя убил, Ваня? Назови. Тотчас наказать велю.
– Нэ знай, – сказал мастер тихонько.
– Как так не знаешь? Да ты не покрывай убойцу, не бойся. Выпороть велю и к воеводе отошлю. Он в темную посадит.
– Не знай, сам не знай, – повторял мастер.
Тут как раз пришел лекарь и стал смывать с головы голландца кровь. Анна ушла. Во дворе она встретила Галку. Он шел тоже проведать мастера. Анна велела ему расспросить голландца и притти ей сказать, кто смел нужного человека покалечить. Неужли варничные работники злобятся на него, что соль велел промывать?
Перед обедом пришел Галка к Анне Ефимовне и сказал ей:
– Вишь ты, Анна Ефимовна, матушка, не иначе, как нечистый его уволочь норовил, да, видно, встречу кто попался, он и кинул.
– Чего зря болтаешь, Галка. Какой нечистый? Ведомо, холопы, – не взлюбили, видно, немчина.
– Каки холопы, государыня? Вишь, непокойный тот немчин. Залез куда не надобно. Подцерковье, слышь, поглядеть норовил. Сказывает, после вечерен притаился в соборе и фонарь, вишь, забрал. Как сторож ушел, он и стал ходу искать. Ну, в притворе и увидал дыру. А под ей ступени, а там ход. Пошел и пошел. Страху у их, у немчинов, нету. Далеко, сказывает, зашел. И вдруг – ровно кто человечьим голосом говорит да стонет, да будто железо брякает. Ему б скорей взад, уж видно – нечисто дело. А ему, вишь, неймется. Он дале. А тут, сказывает, сзади быдто загремело что, затопало, ровно нагоняет его кто, да как налетит со спины, да по голове его. А боле и не помнит ничего. Очнулся уж на берегу под утро.
– Да правду ли он молвит, Галка? Может, выпивши был, попритчилось ему.
– Не пьет, государыня. Попробовал было нашего вина – плюется. Сказывает, у их пиво больно хорошо. У нас-де такого нету.
– Надо бы сторожа церковного поспрошать, – сказала Анна.
– Приходил сторож, государыня. Сказывает, посля вечерен запер собор, так и не заглядывал до утра. Сказывает, нипочем-де в подцерковье не пойдет. Нечистый-де там озорует. Человечьим голосом кричит. Да ништо, Анна Ефимовна, получше мастеру. Голова-то не проломлена, лекарь сказывает. Кожа лишь во многих местах до кости разодрана. Ох, государыня, не иначе как нечистый когтями его уцепил, да и поволок.
– Ну, мотри, Галка, вели за варничными приглядывать. Не будет ли похваляться кто в кружале, что мастера поучили. Да скажи, коли наново что с немчином приключится. Даниле Иванычу скажу. Он их всех перепороть велит. Тот Дергун сильно ему надобен.
Орёлка – бунтовщик
Вскоре после того случая и Данила вернулся из Перми. Веселый приехал. Пришел он сейчас же к Анне Ефимовне и стал ей рассказывать, что он там видел. Богатый край – и соль, и железо есть. Одно ему обидно было: лучшие, земли по Чусовой реке за Шориным оставались. И варниц по Чусовой много, да и не в варницах одних дело – по Чусовой главный торг с Сибирью шел. Пушнину по ней везут вогуличи.
– Ну, да ладно, и иной тоже путь есть, – говорил Данила, – прознал я. По Вишере. Отсюда с Соли нам тем путем и сподручней. Я уж и наладил там кой-чего. Холопы там есть старые, что при деде еще служили, велел я им вогуличей разыскать, с коими дед торг вел. Ноне же пошлю Федьку в Вологду обменного товара закупить. К ледоставу он оборотится, а я по первопутку с тем товаром на Пермь и съеду да и наменяю у вогуличей пушнины. А тем временем батюшка воротится. Не иначе как и он тож пушнины навезет. Вот мы всю ту пушнину и сплавим в Вологду заморским купцам. Вот кабы им и соль продать – весь бы долг Шорину выплатили. А, матушка? Ну, а с варницами тут как?
Анна рассказала Даниле, что тут мастер без него надумал.
Данила, как услышал, вскочил и по горнице козлом запрыгал, забыл, что и хозяином стал. А потом кинулся Анну обнимать.
– Да неужли правда, матушка? – закричал он. – Вовсе без горечи? Ох, как бы так! Ну, и молодец мастер! Тотчас побегу туда.
Данила, как был, не переодевшись, выскочил во двор и побежал. К бабке поздороваться не зашел. А мастер и сам к нему навстречу идет. Данила тут же у ворот сел на завалинке и велел мастеру все по порядку рассказать, как у него работа идет.