Весть о кончине Аввы Исидора на следующий же день разнеслась по Сергиевскому Посаду, а затем достигла и Москвы. 5-го февраля, часов в 8 утра обширная духовная семья Старца собралась для последнего прощания в скитском храме Филарета Милостивого. Тут был и Епископ Е., и кое-кто из Московской иерархии, монастырская братия, некоторые студенты Духовной Академии и другие миряне; каким-то образом вошли в храм даже и несколько женщин, хотя им нет доступа в Скит. Было торжественно, но и тоскливо, потому что болезненно чувствовалося всеми, что ушла отсюда такая помощь, какой больше уж не видать в жизни. Кое-где плакали горькими слезами. Отпевание совершал Епископ.
Когда Старца отпели, то епископ подозвал ко гробу людей, наиболее близких к Усопшему. Тесным кольцом был окружен гроб Старца; и тогда Епископ слегка приподнял черный воздух с лица Батюшки.
Старец лежал как живой, — осунувшийся, с уменьшившимся лицом, но без малейшего признака тления. Рука смерти будто и не коснулась его. Легкая улыбка озаряла сомкнутые уста; грудь, казалось, еще дышала. Глубоким миром и тишиною веяло от этого гроба — не холодом могилы, а благоуханною прохладою ясного вечера. Как закатное солнце над побелевшими зрелыми нивами был Старец в гробу своем. Не величавое безмолвие мертвеца и не торжественную отчужденность умершего можно было видеть тут, но блаженство покоя в Боге: Отец Исидор был тут, спящий, нисколько не страшный, нисколько не жуткий, — тихий-претихий, кроткий-прекроткий. Своим взором, при жизни, он всегда давал утешение и мир. Но никогда еще Отец Исидор не был таким. В низко надвинутом на лоб клобуке, с головою чуть склоненною влево, ясный и светлый (но не мертвенно-бледный, не восковой), он лежал невыразимо-хорош, — так что хотелось попросить у него благословения и слезы сами капали, — уже не от тоски и горечи, а от одного чистого умиления и восторга пред красотою, победившею смерть. Это был первый виденный нами гроб, от которого не было жутко. И в нем лежала “плото-носная красота духовная”, - если читатель позволит вспомнить слово святого Григория Нисского, — красота субботствовавшая[29].
Когда кончилось отпевание и все присутствовавшие простилися со Старцем, то Епископ Е. сказал над этим сосновым некрашеным гробом, над этим сокровищем, доставшимся Гефсиманскому Скиту, надгробное слово. Он рассказал вкратце то, что знает уже читатель о Старце Исидоре, а потом стал определять значение покойного Старца для истории монашества. Епископ указывал, что этот Старец был последним цветком из древней Фиваиды, последним представителем монашества. “У нас, — говорил приблизительно так Епископ, — теперь нет монашества; его надо еще создавать. Отец Исидор был провозвестником этого, грядущего монашества, которое уже когда-то начиналось в далекой Фиваиде. Аминь”.
Возлили елей. Гроб быстро заколотили., Раздались рыдания некоторых стариков — сподвижников покойного. И понесли Батюшку к последнему его жилищу, по дороге пройдя мимо его деревянного домика и отслуживши тут панихиду. Было холодно, снежило. На короткий срок небо объярыщилось, а потом снова завила погода. Но, несмотря на холодный ветер, никому не хотелось уходить от этого желтого холмика, насыпанного возле часовни на братском кладбище. Прошла зима. Прошла и весна, — весна без Батюшки Исидора. К лету могилу его приубрали, обложили дерном, насадили цветов, поставили деревянный белый крест с черными надписями и неугасимую рубиновую лампаду. Вот каков крест на бесценной могиле.
С лицевой стороны креста написано: “Под сим крестом погребено тело Р. Б. Иеромонаха о. Исидора. Пост, в Скит в 1852 г., сконч. в 1908 г. 4-го февраля. Жития его было…” (цифра намеренно стерта, ибо была написана неверно).
Тут же висят дешевые иконы: Серафима Преподобного, св. Феодора, Ченстоховской Божией Матери, медное распятие и иные — все добровольные приношения от неведомых чтителей благостного Старца. На обороте креста написано: “Господи приими дух мой с миром”. На кресте висит стеклянный фонарь из жести, окрашенный в зеленую краску. В нем горит лампада, — так же неугасимо, как горел неугасимою лампадою пред Господом Иисусом Христом Старец Исидор.
ГЛАВА 21,последняя, которой читатель, за недосугом, может не проглядывать, ибо из нее он не получит новых сведений о Старце Исидоре
Однажды некий брат вопросил святого Нифонта Цареградского[30]:
“Как ныне Святые умножились во всем мире, будет ли так же и при кончине века сего?”
На таковое вопрошание Блаженный ответил ему: “Сын мой, до самого скончания века сего не оскудеют Пророки у Господа Бога, равно как и служители сатаны. Впрочем, в последнее время, те, которые поистине будут работать Богу, благополучно скроют себя от людей и не будут совершать среди них знамений и чудес, как в настоящее время, но пойдут путем делания, растворенного смирением, и в Царствии Небесном окажутся большими отцов, прославившихся знамениями; потому что тогда никто не будет делать пред глазами человеческими чудес, которые бы воспламеняли людей и побуждали их с усердием стремиться на подвиги. Занимающие престолы священства во всем мире будут вовсе неискусны и не будут знать художества добродетели. Таковы же будут и предстоятели монашествующих, ибо все будут низложены чревоугодием и тщеславием и будут служить для людей более соблазном, чем образцом. Посему добродетель будет пренебрегаем”: еще более; сребролюбие же будет царствовать тогда, и горе монахам, богатеющим златом, ибо таковые будут поношением для Господа Бога и не узрят лица Бога Живого… Посему, сын мой, как я сказал прежде, многие, будучи одержимы неведением, падут в пропасть, заблуждаясь в широте широкого и просторного пути”.
Таковое пророчество дал Цареградский Святитель. И се, воспоминая Отца Исидора, невольно повторяешь себе древнее пророчество: “В последние времена святые благополучно скроют себя от людей”. Еще же более властно встает оно в душе, когда задумываешься над словами Аввы Исидора, что приходят, что близки последние времена и что скоро будет такое гонение, от которого христианам снова нужно будет скрываться в недрах земных.
Ведь Отец Исидор богомудрою простотою своею сумел сокрыть себя не только от мира, а даже и от ближайших собратий своих и сообитателей-иноков. У Батюшки ведь у Исидора не было ничего замечательного, но то-то и замечательно, что не было ничего замечательного.
Он был воистину носителем Духа Божия. Вот почему замечательное Аввы Исидора было и продолжает быть неуловимым для наших слов, неосязаемым для нашего рассудка. Цельный и единый сам по себе, — Авва делается противоречивым весь насквозь, когда мы пытаемся выразить его в словах, сказать: вот, он таков-то и таков-то. Да, он — постник; но он же — и нарушитель поста. Да, он смиренный, но он же — и независимый. Да, он отрешенный от мира; но он же любит всю тварь, как никто. Да, он — живущий в Боге; но он же — читающий газеты и занятый стишками. Да, он кроткий; но он же — и строгий. Одним словом, для рассудка он — одно сплошное противоречие. Но для очищенного разума он — единый, как никто. Духовное единство и является как рассудочное противоречие. Он был в мире-и не от мира. Не пренебрегал ничем; и всегда оставался в горнем месте. Он был духовным, духо-носным, и на нем можно было уразуметь, что есть христианская духовность, что есть христианское “не от мира”. Недаром же почитаемый и опытный Старец Гефсимайского Скита о. Варнава имел его своим духовным отцом и даже называл “вторым Серафимом”, а Старец Авраамий, подвизавшийся в “пещерах” и вот уже 55 лет живущий в Скиту, говорит про о. Исидора, что он “вообще являл голубиную кротость”. “Я этому Старцу в нынешнее время подобных не встречал”, - таково признание многих из братии. Многое можно было бы и еще сказать об Авве Исидоре Грузинском, но долгое повествование, вероятно, давно уже истощило терпение твое, снисходительный и кроткий читатель. Прости же меня, недостойного собирателя сего Сказания, за то, что, по скверному неумению моему, благоуханный образ Старца так и не запечатлен в сих письменах. Восхвалив Господа Бога за чудное знамение, дарованное нам в Старце Исидоре, я полагаю. перо с братскою благодарностию тебе, как некоему верному сопутнику сего совместного пути по лугу духовному, на чистом воздухе, благорастворенном превыс-пренными ароматами. Да снизойдет в душу твою, читатель, тихий мир, подобный тому, какой неослабно и неоскудно теплился в Старце Исидоре, и да светится в тебе немеркнущий свет радости. Аминь.
Примечания
Со старцем Гефсиманского скита Троице-Сергиевой Лавры иеромонахом Исидором Флоренский познакомился в 1904 г. Первую характеристику о. Исидора встречаем в письме Флоренского к матери от 8 ноября 1904 г.: “Ходил навестить своего старца Исидора. Пошел к нему с недоумением, а вернулся легко и радостно, — с силами. Он — совсем простой, из бывших крепостных графа Толстого (не писателя), но понимает многое гораздо лучше ученых богословов, так что мысли, самые дорогие мне, с радостью выслушиваешь от него, — мысли, которые многие не понимают. …Отец Исидор весь белый, ласковый и радостный — будто светится… Меня особенно восхищали его детскости. Например, писал Александру Ш карандашом большое послание о том, что Церковь Единая и Святая, — что нам больно видеть, как эту Мать делят из-за “канцелярщины”, из-за одной буквы, — это о том, “по мы, православные, — кафолики, а сторонники Западной Церкви — католики…” Старец Исидор скончался 4 февраля 1908 г. и во все время учебы Флоренского а МДА наставлял его в жизни.
Значение старца Исидора в жизни Флоренского столь велико, что позднейшие исследователи отмечали: “Сочетание руководств двух старцев, — пишет игумен Андроник, — ученого богослова святителя (епископа Антония) и простеца (иеромонаха аввы Исидора) — дало для творчества П. А. Флоренского тот характерный духовный аромат, по которому легко узнаются строки его книг. В жизненном пути эти два духовника составили для него ту единственную благодатную почву, вне которой он, при исключительных дарованиях, мог не устоять. …С кончиной отца Исидора безвозвратно ушла полоса духовного вскармливания П. А. Флоренского (Игумен Андроник (Трубачев). Павел Флоренский — студент Московской Духовной Академии (рукопись)).