Подполковник Кобяков кратко доложил, и комдив распорядился наиболее отличившихся представить к правительственным наградам.
В именинниках ходили пулеметчики. Подносчик Костя уже на другой день мог похвастать новенькой медалью «За отвагу», Ломакин и Юдин получили ордена Славы III степени, второй номер, Ораз Чарыев, был награжден орденом Красной Звезды. Байрамдурдыеву объяснили, что и он получит награду, соответствующую совершенному им подвигу. Таган ходил и думал, где это он совершил подвиг, — то ли, когда форсировал реку, то ли когда сражался в траншеях на берегу, то ли когда меткой стрельбой помешал удрать машине генерала…
Тем временем кавалеристы 7-го корпуса, получившего в эти дни наименование Бранденбургского, передали плацдарм подошедшим пехотным частям 8-й гвардейской армии и получили новую задачу.
Специальным деревянным ножом Байрамдурдыев расчищал копыто коню и что-то ему говорил. Буланая с золотистым отливом красавица Азбука, совсем недавно привыкшая к этому имени, уже чистая и сухая, подергивала головой, подбирая зерна овса со дна торбы. Трофейная полукровка ольденбург-гольштинской породы была, пожалуй, самой красивой лошадью в полку. Нарек ее и отдал Тагану в присутствии всего эскадрона замкомполка Клименко.
— Никто другой, как Дурдыев, так хорошо не понимает, что конь бойцу — товарищ в походе и друг в бою, — сказал при этом подполковник, поправляя на плече новенький погон. — Черт возьми, вы видели, как Дурдыев сражался за Одером! А возвратился в полк — первым делом спросил, где его лошадь и тачанка.
Покончив с лошадьми, Таган вместе с ездовым стал прилаживать новое колесо к тачанке. Ораз, Ломакин и Костя чистили пулемет.
Командир пулеметного взвода Щипанов, получивший очередное воинское звание — еще одну звездочку на погоне, — пришел от Каскова заметно взволнованный.
— Товарищи, час на подготовку, обед и отдых. Перед вечером выступаем. Проверить коней, особенно ковку. Предстоит дальний поход, — объявил он.
Конногвардейцы гадали. Поднимался весь корпус, со всем своим хозяйством. Предстоял поход. Но куда? Лишь перед самым рассветом, оставив за спиной более семидесяти километров, конники увидели на открывшемся небе перевернутый ковш. Над ним ярко мерцала Полярная звезда.
— Идем на север, — сказал Ломакин и, подумав немного, добавил: — А немец-то еще на востоке…
Солдат был прав. Огромное скопление войск 2-й ударной армии Гитлера находилось далеко от той кратчайшей прямой, по которой корпус двигался к Балтийскому морю.
Первый серьезный бой завязался у города Штаргарда. Полки 14-й Мозырской дивизии сбили противника, с ходу форсировали реку Ину и, совершив тридцатикилометровый марш-бросок, нависли вместе с танкистами и пехотинцами над городом Наугардтом. Противник быстро был смят, сильно потрепан и отброшен.
На подходе к городу Грайфенбергу 2 марта в дивизию прибыл командир корпуса генерал-лейтенант Михаил Петрович Константинов. Вместе с командиром дивизии он проехал в штаб 54-го. Полк остановился, был повернут фронтом на запад. Встреча с командиром корпуса была короткой, но торжественной, особенно для второго эскадрона. Шестерым из его состава за подвиги в рейде за Одер было присвоено звание Героя Советского Союза.
— Гвардии старший сержант Байрамдурдыев Таган, — громко произнес начальник политотдела корпуса полковник В. А. Степаненко.
Таган словно коснулся неба головой. Горло перехватило, стало трудно дышать. Но вот он взял себя в руки и, чеканя шаг, направился к генералу Константинову.
— Отвагой и доблестью вы прославили свое имя. Правительство высоко оценило ваши боевые заслуги перед Родиной и присвоило вам звание Героя Советского Союза! — Генерал говорил, и каждое его слово навсегда врезалось в память Тагана. — Поздравляю вас с высокой правительственной наградой. Уверен, что и впредь вы будете служить достойным примером для гвардейцев-кавалеристов. Помните, что в боях за полный разгром фашистской Германии Родина ожидает от вас новых славных дел. Еще раз поздравляю вас и желаю новых боевых успехов.
— Служу Советскому Союзу! — отчеканил старший сержант, и вновь перед глазами всплыло лицо отца.
Золотой Звездой и орденом Ленина наградили также гвардии старшего сержанта Кайкина Василия Матвеевича — посмертно; гвардии старшего лейтенанта Каскова Леонида Александровича; гвардии подполковника Клименко Ивана Кондратьевича[12]; гвардии старшего сержанта Кардашенко Юрия Борисовича и гвардии старшего лейтенанта Щипанова Николая Константиновича[13].
Полк двинулся дальше, а Таган то и дело доставал из-за голенища тюйдюк и, сжимая его в руке, тихонько напевал родные мелодии. Он вспоминал аул, молодую жену, поля, цветение весны, сладкие дыни.
Бой за Грайфенберг был тяжелым, но Байрамдурдыев сражался с еще большей отвагой. Таган теперь знал: войне скоро конец. На отдыхе, засыпая, он часто думал о встрече с родными после войны. А спать приходилось всего по два-три часа в сутки. Полк каждый день вел бои с гитлеровскими частями, пытавшимися прорваться на запад.
На рассвете 18 марта в полку был получен приказ двигаться на город Трептов, выбить из него противника и расчистить путь дивизии к городку и порту Дееп. Кровопролитным было сражение за Трептов. Многие боевые товарищи Тагана сложили там головы. Погиб и заместитель командира полка Герой Советского Союза И. К. Клименко. С востока к городу беспрестанно подходили в полном боевом составе все новые части, стремящиеся пробиться сквозь окружение, чтобы не остаться в «мешке».
Чуть в стороне, пытаясь обойти город с запада, эскадрон Каскова обнаружил концлагерь. Перебив охрану, конники освободили узников — это были люди разных национальностей. Многие из них тут же потребовали оружие. Было роздано более трех тысяч трофейных автоматов.
У первого дома рядом с «максимом» Байрамдурдыева залег француз, в галифе, сапогах немецкого офицера и в полосатой куртке узника. Маленький, с живыми глазами и подвижным ртом, он не переставал улыбаться. Когда ближайшие огневые точки были подавлены пулеметом Тагана, француз уставился на него и спросил, жестикулируя:
— Мосье, вы русский?
— Мосью нет. Я камрад русский.
— О да! Хорошо, хорошо! Товарищ есть русский? — И француз показал рукой на лицо — очевидно, имея в виду смуглую кожу Тагана.
— Я туркмен, русский, советский! Понимаешь?
Француз радостно закивал.
— Да, да! Понимаешь. Интернационал.
— Хё, хё! Интернационал, — ответил, смеясь, Байрамдурдыев, и они вместе — француз схватил худой рукой хобот — покатили «максим» за угол.
Глава VI. ПОБЕДА
Дул свежий ветер. Крупные белые волны обрушивались на бетонную дамбу, далеко уходившую от пляжа в море. Серые чайки кружили над водой, пикировали и взмывали ввысь, заглатывая на лету добычу. Неподалеку от берега покачивалось затонувшее немецкое судно.
Проворно соскочив с коня, Таган бросил поводья, вошел в полосу прибоя и опустил руки в накатившуюся шипящую воду. Зачерпнул ее ладонями, поднес к лицу, понюхал, попробовал на язык. Поглубже втянул в легкие напоенный соленою влагою воздух.
Нет, неповторимы и ни с чем не сравнимы родные запахи воды, земли, воздуха, солнца! «Дома уже удод прилетел — весна, цветут яблони, абрикосы, персики, на полях распустились ромашки и мак. Скоро пойдут тюльпаны», — думал Таган, а конь волновался, тревожно прядал ушами — Азбуке незнакомы были шуршащие в прибрежных камнях и песке морские волны.
Таган тоже видел их впервые в жизни. Чтобы успокоить коня, он сел в седло, тронул шагом, опустил поводья и погрузился в свои думы.
Впереди показались дюны. Скудная растительность напоминала родные пески Аралак-Кума зимой. Но вот на ветку молоденькой сосны вспорхнула с земли серая птичка. Тагану показалось, что на голове у нее хохолок.
«Молла-торгой, — подумал он и тут же усомнился. — Нет, ему не вынести такого холода, и кто видел, чтобы торгой садился на ветку?» Сколько раз молла-торгой был единственным спутником в тяжелых и изнурительных переходах по пустыне. Таган еще мальчишкой, лежа на горячем песке, мог часами наблюдать, как торгой свечой стремительно взмывал ввысь. Таган следил за полетом с затаенной мыслью: «Вот сейчас молла-торгой не забудет ни одного из богов и навечно останется на небе».
У туркмен есть легенда, давшая название торгою — птичке с хохолком, песочного цвета, размером чуть крупнее воробья. В поисках пищи, мошек и жучков торгой, часто махая коротенькими крылышками, поднимается в небо и будто бы перечисляет в это время имена мусульманских богов. Их тысяча, а торгой называет только 999, всякий раз забывая имя последнего, и поэтому вновь спускается на землю, чтобы его вспомнить.
Азбука осторожно переступила через бревно, выброшенное волнами на берег. А Таган размышлял. В последнем письме Алтынджемал писала, что в ауле придумали вместо чая заваривать кожицу, снятую с молодых веток цветущих яблонь. «Астагфурулла![14] Надо быстрее кончать войну!» Война… А как смешно он и его сверстники мальчишками играли в войну, бегали к развалинам древней крепости Шахры-Хайбар, окруженной песками Эмин-Кум, что подходят к аулу с северо-востока.
Азбука занервничала, затопталась на месте, забила копытом. Впереди, за дюной, показался колпак подорванного дота-великана. Из железобетонной глыбы торчали скрюченные стальные прутья. На одном из них развевался на ветру красный флаг. Вокруг дота валялись трупы в немецкой форме. «Они начали. Смерть, концлагеря, рабство. Их надо уничтожить, искоренить зло — это справедливо», — подумал Таган, удерживая коня, и повернул обратно.
«Туркмены раньше тоже много страдали. От разных набегов. Арабы, персы, татаро-монголы, снова персы. Отец помнил, как его отец спасал семью от набега иранцев в крепости Геок-Тепе. Набеги кончились, когда пришли русские. При царе, правда, хорошо жили только богатые. После революции народу стало хорошо. Советская власть раздвинула границы моего аула, моей Туркмении, и теперь я, туркмен, на берегу Балтийского моря защищаю свой дом», — рассуждал Таган, подведя Азбуку к кромке воды.