На привалах, особенно по ночам, наполненным непривычными звуками и запахами, туркмена, привыкшего к вольному раздолью, охватывал суеверный страх. Таган поднимался тогда с нарубленных, согретых телом веток и шел к лошадям. Он должен был что-то делать, но только не оставаться наедине со своими мыслями.
К исходу третьих суток второй эскадрон 54-го полка шел впереди и вместе с саперами прорубал в пуще дорогу. Густой ельник неожиданно запестрил березой и ольхой. Лес поредел, и перед глазами Тагана возникли барханы Каракумов…
Старший сержант — на погоне Тагана уже красовалась широкая лычка вместо трех узких — огляделся: кругом все по-прежнему усердно работали. Удивление он прочел лишь в глазах Ораза.
— Что случилось? — спросил Григорий Жулинский, только что поваливший на землю объемистую липу.
— Каракумы, товарищ парторг! Пески! — обрадованно сказал Таган.
— Нет, Каракумы — это там, у вас, — ответил, улыбаясь, бывалый солдат. — А это дюны.
Таган, увлекая за собой Ораза, побежал к дюнам, нагнулся. Жесткий песок неприятно заскрипел, обжег холодом руки. Таган убедился, что перед ним не теплые барханы Аралак-Кума, вплотную подступающие к родному аулу. На дюнах не росли ветвистый саксаул, плакучий, как ива, сёзен, колючий кустарник черкез, не было видно ни ползучего кандыма, ни ершистого аджибиона[10]. Тщетно среди красильного дрока и русского ракитника в пожухлом, опаленном первыми морозцами и слегка присыпанного снегом травостоя глаза Тагана искали икерык: твердый, как орех, домик жучка на пустынной колючке. Взрослые собирают его и вешают на шею детям как талисман.
Эскадрон двинулся дальше по кромке песка между лесом и дюнами. Конники не знали коварства «шагающих» полесских песков.
Тачанке Байрамдурдыева первой предстояло выезжать из леса. Ездовой Репин провел лошадей с полсотни метров по песку, как вдруг кони захрапели, забили нотами и вместе с тачанкой стали быстро погружаться в болото.
Репин спрыгнул с тачанки, но тут же провалился по пояс. Таган бросился сперва к ездовому, но, увидев, как тачанка уходит в ставший вдруг мокрым песок, ухватился за колесо и сам по грудь погрузился в болотную жижу. Он не знал болота, но если б даже и знал — потерять тачанку средь бела дня в песке, — это как-то не укладывалось в его сознании.
— Держи веревку, — услышал он спокойный голос парторга.
С трудом передвигаясь в перемешанной с песком черной вонючей жиже и не чувствуя твердой опоры, Таган закрепил конец. Из лесу поднесли бревна, лапник. Бойцы налегли на веревки, вытащили из трясины Тагана и Репина, тачанку и выбившихся из сил коней.
Дальше дорогу пришлось прокладывать лесом.
На пятые сутки люди заметно осунулись, устали, но долг вел их вперед. С рассветом стало известно, что путь преградила обширная топь. Высланные вперед разведчики доложили обстановку. Они видели, как по незамерзшему болоту уходило на другую сторону небольшое стадо лосей. Солдаты пометили звериную тропу, и было решено использовать ее для продвижения в пешем строю, а рядом проложить гать. По ней должны были пройти три танковых полка, вся артиллерия, штабные и госпитальные автомашины, корпусной обоз.
Головная походная застава, ведомая разведчиками, пошла по дышавшей паром топи. За ней цепочкой, ведя навьюченных до отказа коней под уздцы, потянулись взвод за взводом. Таган, оставив пустую тачанку с Репиным до наведения гати, разобрал «максим», распределил части пулемета между бойцами расчета и ступил на тропу. Было непривычно и жутко идти — трясина плясала под ногами, чавкала, хватала за сапоги.
Нараставший гул вначале не насторожил — то мог подходить к переправе танковый полк. Но вот над болотом заметалась команда: «Воздух!» Те, кто был близко к твердому берегу, заспешили, а тем, кого команда настигла посреди топи, пришлось принять все меры, чтобы замаскироваться.
Молодой боец-казах шагнул в сторону осоки, оступился и тут же провалился в яму по горло. Никто не успел прийти к нему на помощь, и трясина поглотила его. Связист, тянувший провод, прыгнул на кочку. Тонкий ледок вокруг треснул, кочка пошла из-под ног и перевернулась. Боец выпустил из рук катушку, стал тонуть. Кто-то успел бросить ему жердь. Он вцепился в нее и замер.
Высоко в небе шли на восток звенья вражеских бомбардировщиков. Их сопровождали «мессершмитты».
Движение по болоту прекратили. Работали только саперы и те, кто помогал им валить деревья, укладывать поверх трясины бревна и обрубленные ветки.
Прокладку гати закончили вскоре после обеда, но движение по ней было запрещено. Ждали наступления сумерек.
Ближе к вечеру путь открыл повар Гриша. Кашевар прикатил с дымящимся ужином и принялся за свое излюбленное: «Раз-раз — следующий». Однако не успел он обслужить первый взвод, как со стороны охранения донесся собачий лай и тут же послышалась автоматно-пулеметная стрельба.
Эскадрон занял оборону. Выяснилось, что лес прочесывают цепи карателей с собаками. Завязался бой.
Таган, оставив Ораза у «максима», с которым в густом лесу тяжело было передвигаться, стал преследовать немцев. Уложив гитлеровца меткой очередью из ППШ, Таган помчался за ломившимся сквозь чащу здоровенным детиной в тулупе. Тот яростно отстреливался, а когда кончились патроны, поднял руки.
— Меня насильно взяли в полицию. Я не хотел! — прокричал парень.
— Молчи, сволочь! Руки на голову. Поворачивай обратно, — приказал Таган.
Пленный не двигался. Пристально глядел на старшего сержанта.
— Зачем? Ты ж нерусский! Отпусти. Что тебе? Чего ты их защищаешь? Ты ж нерусский? Отпусти, говорю. Тебе свою родину защищать надо. Идем со мной. Ты же нерусский, брат!
Таган не сразу понял, о чем шла речь, а когда сообразил, как кошка, прыгнул и сунул дуло автомата верзиле в живот. Человек согнулся, и Таган ударил его прикладом по спине.
— Это я нерусский? Ты нерусский! Ты предатель, сволочь! — Таган стал неумело ругаться, мешая русские и туркменские слова.
Взятый Байрамдурдыевым оказался заместителем командира отряда карателей, которые были посланы из Мытвы на подавление партизан.
Конники на своем пути еще не раз встречали карательные отряды — все они высылались на подавление действовавших в лесу партизан. Противнику не могло прийти в голову, что в диких, заболоченных лесах, с тыла к Мозырю продвигаются не партизаны, а в полном составе кавалерийский корпус.
К исходу 9 января соседний полк вышел в район крупной деревни Прудок. Мела сильная пурга. Разведчики подобрали в лесу замерзавшего старика. Одели его, накормили. Он проводил передовые подразделения полка к постам охранения немцев, указал, где размещались штаб и склады. Бесшумно сняв часовых, конники начали атаку. Она была настолько неожиданной, что гитлеровцы не смогли оказать сколь-нибудь серьезного сопротивления.
Второй эскадрон должен был захватить склады, оборудованные неподалеку от Прудка в лесу. У землянок, обнесенных колючей проволокой, к которым подошел Байрамдурдыев со своим расчетом, стояли танкетки.
Метель не унималась. Ветер с посвистом швырял хлопья мокрого снега в лицо, за голенища сапог, за ворот шинели. Автоматная очередь сразила часового. Таган принялся устанавливать свой пулемет.
— Разворачивай, заряжай! — скомандовал он.
На крыльцо избы, стоявшей перед длинными землянками, вышел офицер в наброшенной на плечи шинели. Он окликнул часового. Раз, другой — тот не отвечал. Тогда офицер схватил железный ломик и торопливо застучал им по висевшему рядом с дверью обрубку рельса. Одновременно со стороны Прудка донеслись звуки частых выстрелов и взрывов. Через минуту-две из избы и близлежащих землянок стали выскакивать солдаты с автоматами в руках. Конники открыли огонь, но Таган ждал. Он верно рассчитал, что главная сила в обороне складов — танкетки. К ним он не должен был допустить ни одного врага. И его очередь настала!
В Прудке и его окрестностях, где размещался штаб тыла 3-й немецкой армии, было захвачено 2500 пленных, 2000 лошадей, 500 грузовиков, танков и бронемашин. В лесных складах находились запасы трехмесячного довольствия 100-тысячной армии.
После похорон погибших в бою товарищей, уже перед самым выступлением на Мозырь, в полк прибыл гвардии полковник Коблов.
— Товарищи! Фашисты нос боятся высунуть на улицу — греются на печке. Мы и нагрянем им, как снег на голову, и будем бить так же, как били в Прудке. Вперед, славные конногвардейцы! До встречи в Мозыре! — Комдив произнес свою короткую речь, не слезая с коня.
Однако чтобы прорваться к городу, необходимо было преодолеть сильный заслон, который выставили гитлеровцы. С рассветом 14 января заработала полковая артиллерия и минометы, на позиции врага поползли танки и прозвучал призыв:
— Коммунисты и комсомольцы, за командирами… первыми… вперед!
Эскадроны ринулись в атаку. Сопротивление врага было сломлено, и конники устремились к Мозырю.
Опережая отступавшие в панике вражеские части, кавалеристы ворвались в город. Но на улицах им пришлось спешиться: то здесь, то там фашисты оказывали сопротивление.
Полк майора Романенко проследовал к железнодорожной станции. На вокзале под парами стояли не успевшие уйти эшелоны, груженные техникой и награбленным добром.
Таган со своей тачанкой вылетел на привокзальную площадь. Там он увидел, как пожилая женщина, плача, говорила что-то военврачу гвардии капитану Бабаджанову.
— Таган, гель! За мной! Мать говорит — за депо в сараях заперты люди! — крикнул тот Тагану.
В пакгаузы было согнано несколько тысяч советских граждан для отправки в Германию. Гитлеровские артиллеристы прямой наводкой били по баракам. Таган развернул тачанку, что-то крикнул по-туркменски Оразу, и они потащили «максим» в двухэтажный дом, стоявший рядом. Самсонов с патронными коробками поспешил за ними. Вскоре с чердака застрочил пулемет, кося орудийную прислугу. Пушки замолчали, и в пробоины от орудийных снарядов из бараков стали выбираться люди.