Мнения касательно происходящих событий высказывались самые разные – от невероятных до скептически осторожных. Но главное было понятно всем: армия уходит! На днях ждали приезда императора.
Император лично должен был принять присягу и провести строевой смотр. А потом – поход!
В лагере непрерывно раздавался перестук молотков, визг напильников и надфилей – это кузнецы в походных мастерских последний раз подгоняли и правили снаряжение. Туда-сюда сновали гонцы, адъютанты и вестовые, которые связывали части огромного организма воедино.
Отовсюду тянулись обозы. Скрипучие телеги везли для армии провиант, боевой припас и всякие незаметные мелочи вроде пресловутых пеньковых канатов, без которых, однако, не живет армия и не выигрываются войны.
И деньги. Золото – кровь войны, как говорил известный флорентийский политик Никколо Макиавелли. Под особым конвоем в полковые казначейства поступали золото, серебро и медь, которые на войне были так же необходимы, как пушки и алебарды.
Важность этого звонкого ручейка отлично знал и сам Карл, и его испытанные полководцы. Ландскнехты – отменные воины, храбрые и верные, но и у их терпения есть предел. Если задержать жалованье слишком долго, достаточно будет одного неосторожного слова, и армия станет неуправляемой. Сколько раз командиры становились заложниками своих солдат?!
Однако в этот раз все было продумано и тщательно подготовлено. Немалую помощь оказал даже сам папа римский Лев X, хотя совсем недавно Рим был злейшим врагом императора. Теперь же дипломатия Карла заставила смотреть на него как на защитника обездоленных и борца с лютеранской ересью. И наместник апостольского престола не замедлил наполнить императорский кошелек из своих объемистых закромов.
Нельзя забывать, что папа собирал десятину со всех приходов католической Европы, а его эмиссары бесстыдно торговали индульгенциями во всех закоулках христианской ойкумены. Служение Богу стало доходным делом, и император, вполне в духе своего прагматичного века, считал возможным этим доходом пользоваться.
Золото текло в жилах армии, разгоняемое могучим сердцем императорской воли. Армия начинала оживать и уходила в поход, навстречу своей исторической судьбе.
Горожане, конечно, вздохнули с облегчением. Еще бы! Не самое спокойное соседство – два десятка тысяч отпетых головорезов и живодеров под боком! Однако живодеры, помимо головной боли, приносили несомненную выгоду.
Рынки выметались начисто, солдаты скупали провиант, запасаясь в дорогу. Все кабаки и таверны за месяц сделали пятилетнюю выручку, ибо армия – это население очень большого города, собранное в одном месте. Причем, в отличие от городского населения, где есть и дети, и старушки, и просто святоши, которым не требуется прикладываться к кружке, в армии, естественно, собирались только зрелые мужики, не обремененные моральными запретами и мучимые вечной жаждой. Настоящий подарок для разномастных городских шинкарей.
Если в городе были оружейные лавки, а в Мюнхене они, конечно же, были, постой армии превращался в затяжной денежный ливень. Офицеры покупали себе дорогое оружие, фельдцехмейстеры запасали снаряжение на целые полки, хитро перемигиваясь с поставщиками и отваливая им неслыханные суммы из казенных кладовых. Среди ландскнехтов, кстати, было немало вполне обеспеченных людей, так что и рядовые солдаты регулярно захаживали к оружейникам, стремясь как можно лучше подготовиться к грядущим опасностям.
Город богател, деловые колеса его вертелись все быстрее. Особенно на последних порах, когда войско снималось и когда предпринимались последние судорожные приготовления перед походом.
И тем не менее горожане, начиная с почтенного бургомистра и заканчивая последним кабатчиком, тихо облегченно крестились, подсчитывая барыши. Право, хорошего понемножку и тише едешь – дальше будешь.
Солдаты приносили прибыль, но были уж очень взрывоопасным материалом. В самом деле, кто согласится размахивать факелом, стоя на пороховой бочке, даже если его озолотить? То есть если ты не робкого десятка и вознаграждение весомо, то почему бы и нет, но только совсем недолго, ведь иначе некому будет это вознаграждение тратить. Поэтому, когда замаячил исход, весь город и окрестности его умиротворенно вздохнули.
Георг фон Фрундсберг в сопровождении своего поверенного лица, секретаря и соратника Адама Райсснера, в очередной раз лично объезжал лагерь, проверяя и вникая в каждую мелочь, как и положено опытному полководцу. Его интересовало все: питание в кантинах, качество ткани на солдатских палатках, смазка тележных осей, корм лошадей и волов, приписанных к артиллерийскому парку… ничто не ускользало от его острого глаза.
Несмотря на разгульный нрав, он был настоящим отцом солдат. Многих знал в лицо и помнил по предыдущим походам, для каждого находил слова ободрения. Но и спрашивал строго. Особенно с офицеров. И тут не было различия между давними соратниками, друзьями и собутыльниками. Нагоняи за дурную службу сыпались на всех, наравне с милостями за службу добрую.
Естественно, вождь ландскнехтов заглянул и в оружейное хозяйство, и на плац, где ему показали нового бойца из фанляйна Конрада Бемельберга. Искушенный воин только крякнул от удовольствия, глядя, как новобранец управляется с его любимым оружием – двуручным мечом.
Он похлопал его по плечу, узнал имя и даже произнес несколько одобрительных слов. После чего – неслыханное дело! – подарил двуручный меч из собственной коллекции и приказал занести в ведомость на жалованье доппельзольднера[28].
В скором времени не замедлил появиться и сам император. Без всякой пышности, с малым кортежем он ураганом влетел в город. Занял лучшие покои в лучшем доме, принял доклады, разобрал текущие дела и назначил строевой смотр. Который и состоялся через два дня.
Армия выстроилась на поле. Солнце вызолотило стальной панцирь бесконечной змеи броненосной конницы, заиграло на остриях пик и алебард трех огромных пехотных ежей, ласково согрело смертоносные орудийные стволы и облило светом маленькую фигурку императора, который сидел на коне, с восторгом осматривая собранную под его рукой мощь. Потом была всеобщая присяга, был салют из всех орудий, были дружные крики: mit Gott fur Keiser und Fatterland! Hoch Keiser! И марш всей армии, грохот шагов которой был так же оглушителен, как орудийные залпы. А потом, как-то незаметно, солдаты свернули лагерь, погрузились в телеги, сели на коней и ушли. Остался только вытоптанный луг, прогоревший дерн на местах костров, неубранный мусор и чуть присыпанные выгребные ямы. И воцарилась тишина.
Глава 4В которой Пауль Гульди пробует крови первый раз
Война… Всю свою безусую юность я мечтал оказаться в армии, а значит, рано или поздно, на войне. И вот теперь я нахожусь в рядах наступающей армии. Ничего приятного, хотя некоторое время все было тихо и мирно, насколько это вообще возможно. То есть до поры непосредственно меня никто не пытался убить. И мне никого убивать не приходилось.
Мечталось и грезилось, конечно, совсем о другом. Геройский подвиг, всеобщая любовь и уважение, отвага, самопожертвование, патриотизм и любовь к родине, гражданский долг, стремительная атака – вот примерный список понятий, с которыми я ассоциировал это недоброе, гавкающее слово «война». Недоброго оказалось гораздо больше, чем я мог себе представить, при том что я историк, хоть и недоучка, и много-много читал о настоящей войне.
Оно, конечно, представлял я себя совсем в другой армии, но если быть честным с самим собой до конца… какая разница? Лететь в межзвездном мраке на огромном крейсере и гвоздить по мирным городам ничего не ожидающих планет ракетами с плазменными БЧ или вот так пешком наматывать мили и своими руками грабить и лишать жизни незнакомых и тебе ничего плохого не сделавших людей? Второе, по-моему, выходило честнее.
Что приятнее, или, лучше сказать, не так ужасно: гореть заживо в штурмовике с заклинившей катапультой, мечтая только о том, чтобы рванул маршевый реактор, положив конец боли и страху, или получить в живот полметра ржавого железа; дрожать от ужаса, вжавшись в землю, глядя, как истребители заходят для атаки, чтобы пустить тебя в распыл зарядом позитронной антиматерии, или оказаться под копытами и жадными до крови копьями чужой конницы? Трудный выбор, в любом случае не очень здорово. Прямо скажем – на любителя.
Если рассуждать с точки зрения этики, а последнее время я оказался весьма склонен к самокопанию, видимо, обстановка настраивала, моя война… человечнее, что ли? Если так вообще можно сказать.
По крайней мере, никто из моих нынешних коллег не мог погубить нажатием кнопки несколько тысяч человек. А уж если припрет погубить кого, то жертве придется взглянуть в глаза, услышать последний ее вздох и ощутить последний трепет уходящей жизни.
Такая перспектива заочно накладывала персональную ответственность за содеянное именно на тебя. Нельзя ведь сказать, что это не я убиваю, а алебарда или, скажем, пика?
Хотя и здесь начали буйно цвести целые заросли прежде не знакомых для этого мира слепых орудий войны вроде пушек и мушкетов. Когда-то мы тоже прошли этот путь, и, учитывая молодую свирепую страсть новой цивилизации, скоро, очень скоро они улучшат их, усовершенствуют. А там, глядишь, выйдут и на межзвездные трассы.
Вот поэтому мудрые наши повелители и рассылали наблюдателей по планетам, погруженным в счастливые пучины архаики. Если отжать прекраснодушную розовую водичку из общих положений, делалось это для того, чтобы точно представлять, чего именно ждать от молодых дикарей, если они из этих пучин вынырнут.
Ведь для овладения космическими технологиями требуется смешной срок, а вот чтобы перестать быть дикарями, иногда и ста тысяч лет цивилизации не хватит. Моя родина, во всяком случае, хоть и гордилась респектабельным донельзя обличием, но, говоря честно, была весьма беспокойным звездным соседом. В смысле весьма далеким от счастливого созерцательного гомеостаза.