Вояки наши кичились постоянно обновляющимися коллекциями нашивок за боевые вылеты, штурмовые атаки и ранения. Откуда бы им взяться в мирном космосе? «Огневые» списки убыли личного состава никогда не отличались стабильностью, становясь все длиннее. А рейдеры дальней разведки рвали неподатливую материю пространства в самых отдаленных уголках галактики. Кто бы назвал наши рейдеры мирными кораблями? Ха-ха-ха, таких глупостей я не слыхал даже на Центральном канале государственного вещания…
Кстати, интересно, местные, оказывается, уже дали название нашему общему космическому дому, понятия не имея, что говорят о галактике. Видимый в ясную ночь блестящий рукав огромного спиралевидного скопления звезд, на окраинах которого и ютилась эта неприметная планетка, здесь назывался Млечным Путем.
Метко.
В самом деле, мириады светил, лентой пересекавшие небосвод с заходом солнца, здорово походили на разлитое неведомым шалуном молоко. Яркое, серебристо-белое молоко на черной скатерти небес.
Если бы они только знали, если бы могли хотя бы вообразить, как прекрасен и как грозен этот пейзаж, если прорвать жалкую кожуру атмосферы и уйти на пару миллионов километров от плоскости планетной системы!
Тем не менее звезды здесь любят. Они манят людей, которые мечтают летать подобно птицам. Даже самые грубые и неотесанные солдафоны, с которыми я имею удовольствие общаться, нет-нет да и поднимут глаза к небосводу. И во взгляде тогда нетрудно прочитать, что место этого курта-адольфа-генриха именно там. Среди звезд. А ведь симптом недвусмысленный. Надо бы не забыть записать в отчет.
Но что это я все о звездах, о галактике, о рейдерах наших доблестных? Они вона где! Высоко!
А я – простой солдат, и я здесь. Попираю задницей зеленую травку красивой и теплой итальянской земли. И мне очень хреново. Прямо-таки словами не передать как. Аж душу выворачивает.
Содержимое желудка вывернуло немного раньше, и тоже основательно. Я первый раз в жизни убил человека. Самым приземленным, честным, воспетым мною несколькими строками выше, самым что ни на есть персональным способом. Со всей личной ответственностью. И ответственность эта меня беспощадно мучает. И будет мучить, наверное, все отпущенное мне время… Дело в том, что я убил не просто человека. Я убил женщину. Зарезал. Так получилось. Я, можно сказать, вовсе и не виноват, но мне от этого не легче.
Случилось это так.
Мы попали в засаду в деревне, куда шли на постой. Мы – это рота Курта Вассера и рота полусписс[29], которой командовал эльзасский дворянин Марк де ля Ги. Сто семнадцать человек ландскнехтов и шестьдесят пять – легкой конницы.
Эту страшную силу отрядили на разведку.
Чем мы и занимались на протяжении последних трех суток. Только разведкой. Мы никого не грабили, не насиловали женщин, не убивали крестьян, словом, по меркам армии на чужой земле, вели себя очень пристойно. Даже на постое за еду платили. По твердым ценам, которые, правда, устанавливали войсковые интенданты, то есть очень далеким от справедливых.
В основном местные были и этому несказанно рады, так как прекрасно знали, что мы могли бы делать и что мы могли бы себе позволить. Они хорошо помнили бесконечные походы, прокатывавшиеся по этой измученной земле уже два поколения без перерыва. И хорошо представляли, на что способна наемная солдатня, которой давно не платили жалованья или которой приказано устрашать население. Или не приказано. Достаточно молчаливого согласия начальства.
В данный момент вся наша армия дисциплины не нарушала и шла в образцово-показательном порядке. Во-первых, и в самых главных, нам регулярно платили звонкой монетой. Никаких долговых расписок. И очень прилично кормили. От этого солдаты охотно подчинялись приказам. А приказы, это во-вторых, были недвусмысленны: никаких грабежей, насилия и мародерства. Мы идем по императорской земле! То есть по нашей земле; и крестьяне эти, и горожане, и дворянчики мелкие – все суть подданные Божьей Милостию императора Карла V.
А значит, всякое насилие будет караться смертью через повешение или, в самом легком случае, побиванием розгами. Так мы и двигались. Не чиня безобразий, хотя руки у многих чесались. Крестьяне с тревогой слушали, как по улицам сел и деревень шли нескончаемые ряды солдат, распевавших свои веселые грозные песни, которым согласно вторили барабаны и флейты.
Über die Heide wehen die Fahnen,
wehen und wehen von Ort zu Ort.
Über die Heide schallet es weithin,
schallet und hallet es fort und fort:
Die Landsknecht kommen an,
hab’ acht du Bauersmann.
Landsknechte bringen Tod und Verderben,
sengen und brennen die ganze Heid.
Wo sie gehaust ist Klagen und Trauer,
allerorten Kummer und Leid.
Drum wart auch Hab und Gut
vor Landsknechts Übermut.
Fliehet all wenn die Landsknechte kommen,
Landsknechte schonen nicht Weib und Kind.
Viele schon haben ihr Leben gelassen.
Über die Heide klagt es der Wind,
im Land ist große Not,
im Land herrscht KÖnig Tod.
В небе над пустошью взвились знамена,
Плещут по ветру они тут и там,
В небе над пустошью крики и стоны,
Ветер несет к деревенским домам:
«Ландскнехты к вам идут!
Крестьянин, жди беды!»
Ландскнехты приносят смерть и страданья,
Палят и жгут, ничего им не жаль.
Там, где они, лишь плач и рыданья,
Всюду от них только горе-печаль!
Добро скорее скрой!
Ландскнехт несет разбой!
Все убегают, завидя ландскнехта,
Жен и детей он, злодей, не щадит.
Многие света уже не увидят —
В небе над пустошью ветер скорбит.
Земля издала стон,
Здесь Смерть взошла на трон![30]
Так или примерно так пели ландскнехты. Но дальше вокальных упражнений дело не шло. Добро и сама жизнь аборигенов оставались нетронутыми.
Встретились с испанцами. Их вел знаменитый воин и проницательный военачальник – маркиз Пескара. С ним же пришел и военный чин из Рима – Просперо Колона. Армии объединились и пошли на юго-запад, покорные воле императора, который внял испуганным попискиваниям миланцев, придавленных железной дланью Франциска I и его венецианских и швейцарских союзников.
Кроме самих миланцев, в провинции стояли имперские гарнизоны, а их бросать на произвол судьбы было никак нельзя. Бог с ним, что сограждане, – это чувство, насколько я успел понять, было здесь мало знакомо и не в большой чести. А вот то, что это солдаты, члены одной корпорации, – меняло дело в корне.
Солидарность на уровне гильдии была на высоте. Сильнее, чем в иной стране среди единокровных родственников. То есть ландскнехты запросто могли передраться друг с другом, но при любой угрозе извне тут же сплачивались и ощетинивались во все стороны не хуже южного дикобраза или местного ежа. Обижать нас, ландскнехтов, могли только такие же ландскнехты. А с мнением солдат приходилось считаться даже императору. Ведь мы были его руками в большой игре, которая называется политикой.
Пойти-то мы пошли, да вот французов никак не могли отыскать. Все знали, что они рядом, но где именно? Вопрос… Полководец «кайзера Франца» Од де Фуа виконт Лотрек искусно маневрировал, не давая нам поймать себя за хвост.
Он ждал, что у наших полководцев кончатся деньги и ландскнехты сами разойдутся по домам, по пути натворив немало бед, возмещая недостачу в жалованье, разозлив и отвратив от императора жителей Милана и окрестностей. Это с одной стороны.
С другой стороны, Лотрек сам мог остаться с тощим кошельком, а швейцарцы были требовательны к золоту ничуть не меньше ландскнехтов. И Милан, хочешь не хочешь, а надо было отбивать, восстанавливая подорванный престиж французской короны. И еще: швейцарцы рвались поквитаться с ландскнехтами. А опытный полководец обязан пользоваться такими моментами.
Боевой дух, подогреваемый личной ненавистью, бывает сильнее любого оружия, любой выгодной позиции и маневра. В таком состоянии солдаты делают чудеса. Тем более когда речь идет о швейцарцах, для которых честь[31] райслауфера была превыше всего! То же самое можно было сказать и про нас. Ненависть к швейцарцам накалила войско, как ядро накаляют в жаровне перед выстрелом из пушки.
Выстрелом можно было бы считать решительное столкновение, битву, которой обе стороны страстно желали, по крайней мере на уровне рядового состава. Полководцы, естественно, не испытывали такого энтузиазма относительно возможного побоища.
Даже наш главнокомандующий, будучи фанатичным ландскнехтом, говаривал не раз: «Дай мне, боже, сто лет войны и ни одного сражения». Ведь в сражении можно было быстро потерять все. И победу, и жизнь, несмотря на, казалось бы, выгодные условия… А победа вовсе не гарантировала выигрыш войны или хотя бы кампании. Риск был огромен при весьма смутных перспективах выгоды.
Тем не менее командование осознавало необходимость решительной развязки. Но до поры не торопило ее. Естественно, это я о французах. Наши вожди, и Фрундсберг и Пескара, в этот миг стремились к бою, ведь враг уже ходил по имперской территории. Но вот враг пока ускользал, выискивая удобные условия и выжидая подходящий момент. А нам что оставалось? Конечно маневр и разведка!
Вот и слали во все концы лазутчиков, дозоры и дальние разъезды. И наказ был один: глядеть в оба! Слушать во все уши! Не вступать и не поддаваться (само собой, в боевой контакт и на провокации, ха-ха-ха). Кто первый вскроет положение и маневр французов – награда! Деньги! Золото! И всеобщая любовь, конечно…
Здешние военные не догадались еще, что маленький латунный кругляшок или, скажем, звездочка могут здорово удешевить процесс награждения. Солдаты рвались бы получить эти копеечные значки. Чтобы иметь, так сказать, зримый, четко определяемый количественный показатель их силы, о