На меня тут же свалилось множество разнообразных и очень утомительных обязанностей. Почти месяц я мрачно охреневал от караулов, учений и прочих радостей маленького начальника, когда Адам вытащил меня из этой болотины. Ехать ему с кем-то было надо, а образованных людей вокруг раз-два и обчелся.
Миссия деликатная, нужен не просто боец. Хороших рубак вокруг хватало с избытком, но были они в большинстве очень недалекими людьми. Н-да, все-таки в классическом образовании, пусть и неоконченном, есть свои преимущества. Даже на войне.
И вот, вывернувшись из солдатской лямки, я превратился в имперского шпиона – или разведчика, называйте как хотите. Официально я был прикомандирован к интендантской роте, ну а суть настоящего задания обрисована выше. Собственно обязанностей никаких, только присматривать, чтобы Райсснера не пристукнули ненароком в какой-нибудь подворотне. Жалованье капает, причем повышенное, а мне досталась отличная возможность выполнить мою главную работу. Я же наблюдатель, а задание наше именно в наблюдении и состояло. Удача! Настоящая солдатская удача.
Вступление к дневнику, пожалуй, можно считать оконченным, и я перехожу к нормальным подневным записям…»
Бедная моя Германия! Сегодня дошли вести о разгроме крестьянского войска под Мемингеном. Сколько же христианской крови должно еще пролиться, чтобы на эту несчастную землю снизошел мир и Божье благословение?
Нельзя не написать несколько слов о спутнике моем Пауле Гульди. Все еще не знаю, верно ли поступил я, взяв его с собой для совершения этого важного и в высшей степени непростого задания?
Человек он, безо всяких сомнений, достойный и храбрый. До сих пор вспоминаю, как он орудовал спадоном при Бикокка! Зрелище было столь прекрасно, что я поневоле возрадовался, что он воюет на нашей стороне. Есть, однако, в нем ряд странностей. Он умен и превосходно образован.
Глубина знаний его меня поражала еще во время бесед наших от мюнхенского лагеря до Италии. Где мог простой саксонский мещанин получить такое прекрасное образование? Особенно если принимать во внимание его неоднократные заверения, что ни один из знаменитых университетов не является его alma mater. Расспросы более подробные в нашем кругу неприличны, так что раб Божий Адам пребывает в частичном неведении относительно биографии своего товарища.
Это первая странная черта.
При своем уме и эрудиции Пауль иногда поражает полным бессилием в самых простых делах, с нашей обыденной жизнью связанных. Казалось, час назад он открывал мне воззрения свои на тонкости небесной механики и устройство Вселенной, которые сделали бы честь почтенному доктору Галилею, а потом выяснилось, что он не знает, что такое райхсталер и почему серебряная монета называется гульдинером.
Право, даже какой-нибудь престарелый профессор Сорбонны более находчив, чем мой спутник, и не столь наивен в житейских вопросах.
Однажды я даже воскликнул в великом смятении: “Господи, Пауль, а не с Луны ли ты к нам свалился?!”, чем вызвал долгий и безудержный смех сказанного Пауля, ничем не объяснимый, на мой взгляд. Это вторая странность.
Пауль Гульди двадцати лет от роду. Не самый юный возраст для солдата, мне казалось, что в такие годы горячность молодости должна бы начать уступать место рассудительной хладности, свойственной зрелым мужам. Но спутник мой совершенно беззаботен. Вижу, что он склонен относиться к путешествию нашему как к некоему разряду рыцарского подвига или приключения, будто он начитался древних “chanson de geste” о деяниях короля Артура и его выдуманных рыцарей Круглого стола и тому подобной вредоносной чепухи.
Все это заставляет меня приглядываться к нему с немалой опаской, ведь миссия наша требует хладнокровия, выдержки и немалого опыта. А ну как он выкинет что-нибудь из своего репертуара в Венеции? Но отступать уже поздно. Кроме того, сказанный Пауль очень быстро учится и впитывает знания столь энергично, что я с надеждой смотрю в будущее и смело передоверяю нас Божьему Провидению и его превосходной шпаге, которой я был бы совершенно рад, случись ей защищать мою спину в переделке…
О феррарских делах и моих опасениях.
…Вечером сего дня мы прибыли в Феррару. Остановились у моего друга Лукки Джованьолло в его загородном доме. Лукка этот льет пушки для герцога Феррарского и весьма преуспевает, являясь одним из почтенных граждан. Досточтимый Лукка, увидев меня, со всей любезностью принял нас, сказав: “Я счастлив, дорогой мой Адам, что ты почтил мое жилище своим присутствием”.
Пауль Гульди учтивейшим образом поздоровался и представился хозяину нашего временного пристанища, каковой ответил: “Досточтимый мессер Гульди, я первый раз встречаю столь прекрасно воспитанного и учтивого ландскнехта”, ведь он в полной мере был осведомлен об истинной цели нашего приезда и отлично понимал, кто мы на самом деле. Пока мы ужинали с превосходным сладким вином, Лукка излагал интересующие меня сведения, ведь он много путешествует по окрестностям и вхож в самые почтенные дома. Все его очень уважают и стремятся заполучить у него орудийные стволы. Он сказал как бы невзначай, с обычной для него тактичностью: “Герцог Феррарский, мой уважаемый сеньор, продал две недели назад дюжину фальконетов моей мастерской французскому поверенному мессеру Жерому де Перпиньяку по восемьдесят золотых скудо за ствол”, на что я промолчал, но подумал, что и три дюжины фальконетов французам не помогут и им скоро придется убираться из Ломбардии.
Господин Лукка Джованьолло оценил мой такт, что не позволил мне сказать ни одного плохого слова о сеньоре его, и так наша беседа имела самое отличное течение и плавность и несомненную пользу, так как ценные факты сыпались вроде бы сами собою, и даже если бы нас подслушали, никто не мог бы отличить наш разговор от разговора старых приятелей, которыми мы в самом деле являлись.
Все идет хорошо, но взгляды, которые бросает младшая дочь мессера Джованьолло на моего спутника, очень тревожат меня. Ведь Пауль превосходно сложен и силен, а его светлые волосы и серые глаза, столь редкие в этих местах, не могут не тронуть и не притянуть молодую итальянку.
Скажем прямо, что и Гульди на нее поглядывает, так как она отличается всей прелестью невинных пятнадцати лет. А сказанный Лукка человек самых строгих взглядов. Боюсь возможной ссоры. Хотя, признаться, что и я вот уже три месяца не был с женщиной и очень от этого страдаю…»
«Сутки прошли с тех пор, как мы покинули Феррару, а точнее, загородную резиденцию, или, как здесь говорят, “пьяццо”, Лукки Джованьолло. Лукка – болтливый толстяк, впрочем, весьма обходительный, под вкусный ужин и вино за час выболтал Адаму столько стратегических сведений, что хватило бы на пожизненную каторгу. Лукка – мастер-оружейник. Он льет пушки. Не сам, конечно, он владелец крупной мастерской и исполняет государственный подряд. Так что этих самых сведений у него в голове немало.
Перед отходом ко сну у нас с Адамом состоялся примечательный разговор:
– Ты что делаешь, кретин? – осведомился у меня Райсснер, взяв за пуговицу.
– А что такого я сделал? – честно не понял я и аккуратно высвободил плененную пуговицу. Не люблю, когда меня вот так хватают. Даже друзья.
– Не делай мне тут круглых глаз! Невинность ходячая! – зашипел Адам, внимательно поглядывая по сторонам, не видит ли нас кто, но коридор на втором этаже перед нашими спальнями был пуст (о да, нас поселили в разных спальнях с настоящими кроватями и простынями). – Ты видишь, скотина, как на тебя смотрит дочка Лукки?
– Ну… вижу, не слепой, а при чем здесь я? Я же на нее так не смотрю?!
– В общем, считай, что я тебя предупредил. Не вздумай даже дышать в ее сторону! Мало того что Лукка свою Порцию обожает сверх всякой меры, так она еще и завиднейшая невеста! А если ты ее… испортишь… кому она будет нужна? Тогда Лукка не просто обидится. Он будет в ярости. Со всеми вытекающими. Ты понял?!
– Да понял я, что я, тупой? Ей и лет маловато. Не мой вариант в любом случае.
– Ей пятнадцать. Самый возраст. Значит, так. Запри дверь изнутри. А то она придет “пожелать спокойной ночи”, а там я вашего брата знаю. Все. Марш спать!
Надо ли говорить, что дверь я не запер? Нет-нет. Ничего такого я и в мыслях не держал. В самом деле, я даже представить себе не мог, что девочка, почти ребенок, сама полезет в постель к здоровенному солдафону. И потом, я что – педофил какой? Младенцы меня не интересуют. Совсем.
Дверь не запер я совсем зря. Проницательный Райсснер оказался прав, как всегда, впрочем.
– Синьор, – раздался тихий шепот, когда я уже готовился задуть свечу. Проклятый балдахин мешал рассмотреть, кто же там у двери, но на всякий случай я выхватил шпагу, которую по привычке положил спать рядом с собой.
– Синьор, не пугайтесь, это я, Порция. Простите, что потревожила ваш покой. Я хотела пожелать вам спокойной ночи и добрых сновидений.
Вот черт, Адам как в воду глядел. Я быстро юркнул под защиту одеяла, спрятал клинок и сурово нахмурился:
– Спасибо, синьора, нижайше благодарю за заботу. И вам спокойной ночи и спасибо за гостеприимство. – Я постарался, чтобы мой голос звучал как можно почтительнее и в то же время холоднее.
– Что вы, синьор, – тихо сказала она, приближаясь, от ее шепота и мягких уверенных движений у меня начали бегать мурашки по спине. – Это лишь малая толика того, что мы могли вам предоставить. Я-то вообще, – тут она подошла совсем близко к кровати, – ничего для вас не сделала. – Сказала и мило потупила очи.
Я рассмотрел ее поближе. Она была невероятно хороша в неверном свете свечи. Невысокая ладная фигура была скрыта только невесомой преградой шелковой материи нижней камизы на двух лямочках. Некстати или, наоборот, очень кстати вспомнилась моя далекая Гелиан, которая отродясь не носила никакого нижнего белья. Под пристальным взглядом Порции Гелиан делалась все призрачнее, а я начал заметно дрожать.