– Синьор, вам холодно? Вы весь дрожите, – прошептали ее полные губы, и девушка опустилась перед кроватью на колени.
– Госпожа, я очень удобно устроен и не стою ваших забот, право. Не подумайте, что я пытаюсь от вас избавиться, вы же в собственном доме, но я хочу сказать, что со всем уважением к вам и вашему почтенному батюшке, не желая обидеть, но я устал и хочу спать… – Я мямлил что-то еще, тщетно плетя защитную завесь из сложных великосветских построений, когда она смела ее одним касанием, погладив мои коротко стриженные волосы.
– А ты красивый! Ты всегда спишь голый?
– Я не голый… я под одеялом…
– У тебя сильные руки, – и она провела своей теплой маленькой ладошкой по плечу, чуть сдвигая вниз покрывало.
Так. Меня форменным образом… клеили, к чему я совсем не привык.
Это следовало прекратить. Во избежание политического скандала.
– Мы уже на ты? – поинтересовался я, отодвигаясь. Девушка неверно истолковала мое движение и легко переместилась на освободившейся край кровати. Ее крепкие ягодицы четко вырисовались под натянувшимся шелком. Она перехватила мой взгляд и усмехнулась.
– Я же хозяйка, как ты верно заметил. Мне все можно.
– Послушай, хозяйка. Ты девочка пятнадцати лет. Зачем ты это делаешь? Тебе не стыдно? Что бы сказал твой почтенный отец?
– Во-первых, мне шестнадцать, – смешно нахмурилась она. Потом перекинула руку на другую сторону кровати, буквально нависнув надо мной, так что я мог легко созерцать почти вырвавшиеся из шелкового плена совершенные полушария ее бюста. Очень немаленького, надо сказать. Гораздо больше, чем у Гелиан (тьфу, черт, опять), и очень упругого! – Во-вторых, я разве делаю что-то не так? В-третьих, мне совсем, совсем не стыдно. В-четвертых, мой почтенный отец нализался с Адамом вина и раньше полудня не проснется. – Она хитро улыбнулась, отчего ее хорошенькое личико сделалось просто очаровательным: – И потом, где ты видел девочек в шестнадцать лет?
– Я… я…
– Господи, когда ты смущаешься, ты еще краше. Смотри, весь покраснел. – Ее губы оказались напротив моих. Совсем близко. Совсем. – Только не говори, что ты еще девственник, а то я совсем зазнаюсь.
– Нет, но нам не следует продолжать, – придушенно сказал я. И душило меня вовсе не невесомое тело Порции.
– Почему, глупенький? – прошептала она совсем тихо. Я собрал все свое мужество и волю в кулак и изрек, как мне показалось, весомо:
– Потому что. Нельзя. Это раз. И я не хочу. Это два.
Порция вскинулась, вскочила на ноги одним ловким и слитным движением. Ее густые брови были сведены в грозную дугу, а карие глаза сверкали. Она ответила мне в тон:
– Для меня нет слова “нельзя”. Я беру все, что хочу. Или кого. Это раз. Сейчас я хочу тебя. Это два. – Юная хозяйка большого дома резко выкинула руку вперед и в миг сорвала одеяло, оставив меня совершенно голым, как есть. Я и в самом деле спал без одежды, так как предельно устал за долгие месяцы похода спать не раздеваясь. Она опустила взгляд в геометрический и, так сказать, физиологический центр моего тела. Лицо ее засияло в торжествующей улыбке:
– Ну вот. А говорил “не хочу”! Врушка!
Какое там “не хочу”.
Мое естество буквально вопило обратное, направив к небесам свой… э-э-э… рупор.
– А ты и в самом деле хорош. Каков жеребец!
Не сделав попыток прикрыться – теперь это было бы глупо, я запоздало прибавил голосу военного металла:
– Развернись и выйди из комнаты, малолетка!
– Развернуться? Да пожалуйста! – Одно неуловимое движение, и белый шелк стек к ее ногам, а девушка осталась во всем своем смуглом великолепии. Не знавшем косметики, химии и пищевых концентратов. Это невозможно, но “рупор”, будем его так называть, сделался еще тверже и уже, казалось, звенел.
Она удовлетворенно обозрела дрожь моей плоти и, танцуя, раскинув в стороны руки, в самом деле развернулась ко мне спиной. О! До чего же она была красива! В полумраке и колеблющихся ночных тенях душный сумрак феррарской ночи обволакивал ее молодое, ждущее тело прозрачным покрывалом желания. Она, не прекращая своего медленного танца, легко оседлала меня, словно умелая наездница необъезженного коня. Больше она ничего не говорила.
Да и я тоже, потому что все мои слова она запечатала долгим поцелуем.
А потом Порция показала, что она и в самом деле опытная наездница и, что из этого следует логически, давно не девочка. Ушла она только под утро. Все это время мы не спали ни секунды…»
«…готов биться об заклад, что Гульди все-таки познал сеньору Порцию Джованьолло, презрев настоятельные мои остережения. Остается молиться, что Лукка ничего не знает и не узнает, так как большинство феррарок к этим годам давно лишаются невинности, так что неуемный нрав Пауля ничего не испортил. Иначе мы рискуем потерять ценного осведомителя и хорошего друга. В одном я совершенно спокоен: даже напившись пьяным, Пауль не станет трепаться о своих амурах, что выгодно отличает его от большинства наших соратников.
Мы пришли в земли Республики. В самом скором времени нас ожидают город на море, коему покровительствует святой апостол евангелист Марк, и наше задание, а вернее сказать, часть его. После, если Бог даст и будем живы, мы направим коней в Рим, а потом во Флоренцию.
Феррарскую миссию нашу можно считать выполненной. Предварительный отчет составлен и отправлен ко двору императора с верным человеком. Полные и подробные сведения хранятся у меня, и отвезу их только я или Пауль, если по Божьему попустительству со мной что-либо приключится.
По настоянию моего спутника мы попросились на ночлег в один францисканский монастырь, который очень ему приглянулся. Он сказал, что давно не видел такой совершенной и лаконичной архитектуры. А я ответил, что его вкус весьма состоятелен и что это в самом деле древняя постройка от конца двенадцатого столетия. Я очень хорошо знал эти края и эту святую обитель, посвященную пресвятому апостолу Марку, как многое в землях Республики.
Отец-настоятель фра Альберто, в прошлом тирольский мелкопоместный дворянин, принял нас ласково и предоставил кров. Выспавшись, я и мой товарищ подошли к мессе, а после с наслаждением осмотрели превосходные фрески и иконы. Многие из них, как рассказывал нам настоятель, принадлежали кисти несравненного Амброджо Лоренцетти – из почтенной школы старых мастеров четырнадцатого столетия.
Великолепное распятие вызвало настоящий восторг Пауля, который и на миг не мог от него оторваться, созерцая блеск итальянского живописца с полчаса, чем чрезвычайно растрогал фра Альберто, не ожидавшего подобной чуткости от случайного путешественника. Спутник мой и товарищ не преминул задать несколько тонких и умных вопросов о манере живописи и традиции изображения.
Часть разговора, в коем я принимал непосредственное участие, заслуживает точного пересказа. Пауль спросил: “Отчего римские солдаты, охраняющие Святой Крест, вооружены и одеты столь странно? Я не знаю, как выглядели легионеры кесарей, но вряд ли они могли одеваться так, как они изображены”. Фра Альберто нимало не смутился и продолжал отвечать спокойно и рассудительно, что выдавало знающего и образованного человека: “Дорогой мой гость! Твоя правда, солдаты, и горожане, и крестьяне, и весь прочий чин изображаются на иконах, в священных книгах и прочих духовных произведениях так, как видит иконописец или миниатюрист в момент создания полотна или миниатюры. Я сам, просмотрев множество превосходных работ по всей Италии, Бургундии и Германии, изумлялся, отчего старые произведения изображают, скажем, римлян, в платьях и оружии своего времени? На полотнах кватроченто мы видим латы того же времени, а картины наших современников показывают нам тех же персонажей, одетых точно как рыцари или пехотинцы одеваются в наши дни. А ответ в том, мой дорогой гость, что духовное полотно – не более чем символ, не требующий точной передачи деталей, но служащий возвышению духа в молитве. Детали же служат возвышению разума, который в гордыне своей может победить дух, что в служении веры недопустимо”.
Так он говорил, а я вспомнил весьма к месту, что знаменитые византийские мастера никогда не употребляли и по сей день не употребляют в своих иконописных работах перспективу, показывая тем, что изображенное имеет надмирное значение и бытие, неподвластное нашим земным суждениям и правилам.
Наш разговор так понравился и так растрогал доброго фра Альберто, что он благословил нас на дорогу и подарил по меху доброго монастырского вина. Из этого происшествия я вынес, что путешествию нашему это доброе предзнаменование и знак милости Господней, после чего вознес в сердце своем горячую молитву, и мы тронулись в путь…»
«Венеция! Удивительный памятник человеческому упрямству и гению. Посреди морских вод на сваях и насыпях, под защитой дамб стоит прекрасный город, улицами которому служат каналы, а средством передвижения – гондолы. Строения непередаваемо красивы и изящны, а вода в каналах непередаваемо смердит. Говорят, будто весной с дождями вся грязь и вонь уходит. Не берусь судить. Первое впечатление такое, что не любоваться этим сказочным городом и, более того, не восторгаться им так же невозможно, как и жить в нем.
Адам целыми днями пропадает у своих агентов. Кажется, он знает тут всех, от офицеров городской стражи до сенаторов. Я постоянно при нем, что совершенно не утруждает меня, так как Адам человек умный и глубокий, а сведения, что текут полноводным ручьем, бесценны как для императора, так и для моих наблюдений.
Если отжать ненужные подробности, картина складывается вполне удовлетворительная. Никому в Республике война с Карлом не нужна, более того, всем осточертела. Выгод никаких, а расходы и опасность огромны.