– Так вот, если так, то реформировал Ян Гус. Больше века с тех пор прошло. Лютер не реформирует, Лютер уничтожает. На месте разрушенного строит нечто новое. Не совсем христианское, если посмотреть. Или, скорее, совсем не христианское. А помнишь, что сделали с Гусом?
– Ну?
– Его сожгли за ересь. Вот теперь пожинаем плоды “просвещенной” политики далекого Констанцского собора… Какой-то ты сегодня немногословный!
Все-таки Адам умнейший человек. Такую ясную манеру выражать свои мысли не часто встретишь даже в стенах моей родной академии. Даже среди профессорского состава. Когда герр Райсснер не блюет, поговорить с ним одно удовольствие. В качестве примера приведу наш обмен мнениями по поводу избрания нового дожа Венеции.
– Адам, мне новая имперская креатура не кажется надежной.
– Отчего, позволь полюбопытствовать? С каких пор ты стал разбираться в политике?
– Нечего и разбираться. Гритти и его прихлебатели уже получили кругленькую сумму. А ты вполне прозрачно пообещал еще, так что они, естественно, будут сдувать с тебя пыль и лить оливковое масло в задницы имперским дипломатам. А как получат все, что хотели, так снова примутся за старое, сиречь полезут воевать. Не доверяю я таким “благородным рыцарям”. Торгаш, он торгаш и есть. Взял свое, и гори все огнем. Пошлет он вас в скором времени, ой пошлет! А если французы предложат больше, так и еще скорее.
– Пауль, у тебя превосходный выпад в терцию. И удар unterhau несравненный. Вот и занимайся тем, к чему у тебя призвание. Дипломатию оставь знающим людям.
– Ерничаете, господин секретарь?
– Да, так как ты заслужил.
– Это чем же?
Тут Адам устало прислонился к стене дома, а дело было на улице, по дороге к замку Сан-Анжело, придал лицу и голосу поучительное выражение и молвил:
– Ты упустил очевидное. Во-первых, сейчас Валуа не в состоянии подкупить даже самого себя, не то что жадных венецианцев. Во-вторых, и это самое главное, пока наши пики щекочут им задницы, эти купчины будут мягче воска и сговорчивее жида, которому предлагают беспроцентный кредит. Война с нами невыгодна. В противном случае мир стоил бы гораздо более весомых сумм. И те не были бы гарантией. Так что наша задача: одной рукой набивать им кошелек, а другой покрепче закручивать яйца в тисках. Вопросы еще будут?
Нельзя не согласиться, подумал я и помотал головой. В том смысле, что вопросов больше не имеется. Каждое слово как полновесная гиря. Весомо.
…
Рим – город невероятный. На каждом шагу встречаются следы древней угаснувшей цивилизации, настолько мощной, что магия ее имени до сих пор жива. Этот мир обязан тому, ушедшему Риму многим, если не сказать почти всем.
Основы права, медицина, теория архитектуры… даже воевать здесь учатся по древним римским наставлениям. Я читал некоторые из них. Армия моего родного мира могла бы гордиться такими.
На собственном опыте я узнал, что воевать эти люди умеют. Но армия, как отлаженный инструмент, сейчас сильно уступает древнеримской. Вообще у меня сложилось впечатление, что все двенадцать веков, минувшие с момента заката старого Рима, Европа что есть сил пытается воссоздать утраченное когда-то величие. Чем больше я читаю, чем больше получаю данных об этом мире, тем сильнее мое убеждение.
Завтра мы заканчиваем дела в Риме и отправляемся во Флоренцию. Это союзный город, там уже десять лет правят Медичи, чей престол восстановили алебарды имперских войск. Скрываться и осторожничать особо нам не придется. Я рассчитываю там отдохнуть, прийти в себя, благо времени предостаточно – не менее трех месяцев. Адам не скрывает аналогичных желаний.
Бедняга. Говорит, что за всей этой несчастной свистопляской, закрутившейся с началом кампании, он был занят настолько, что уже четвертый месяц не видел женщины. Тяжеловато для здорового мужчины в двадцать шесть лет. Я его понимаю. Ибо сам просидел на голодном пайке еще дольше. Страшно подумать – больше года.
Кстати, мой друг не так нелюбознателен, как я полагал. Нет сомнений, что он пытался читать мой дневник. Теперь мы квиты. Ха-ха-ха, при случае я предложу ему поменяться шифрованными нашими записями. Он точно примет вызов. Его шифр против моего. Ну не сволочь ли я?!»
«Вот уже пять дней мы пребываем в этом замечательном городе. Наконец все письма отосланы, отчеты составлены и дела, требующие моего и нашего непосредственного участия, на время остались позади, так что мы можем вкусить заслуженного отдыха.
Отдых – относительное понятие, но в сравнении с суматошными днями, что так и мелькали мимо меня на всем протяжении этой поистине исторической кампании и путешествия нашего, плавное течение дел во Флоренции – настоящее отдохновение. Живу я со вчерашнего дня под гостеприимным кровом синьора Тассо, которого зовут редким именем Икар.
Это опытный солдат, который служил под имперскими орлами в нескольких войнах, превосходный знаток оружия и всего, что с ним связано. Наш хозяин состоятельный человек и тонкий ценитель искусств, его дом за площадью Сен-Галло похож на настоящий дворец – хранилище рукотворной красоты.
Для собственного удовольствия он держит фехтовальную школу, которая пользуется большой известностью благодаря воинскому искусству и педагогическим талантам сказанного синьора Тассо.
Мой друг и товарищ Пауль Гульди вчера выехал в его загородную резиденцию. Не могу раскрыть его странную нелюбовь к городам, в этом есть что-то патологическое. Пауль всегда жалуется на скверные запахи, которые якобы донимают его внутри городских стен. Или обоняние его тоньше собачьего, или он просто ищет предлог, чтобы как можно меньше находиться за каменными забралами.
Я склонен подозревать в нем некую ослабленную разновидность клаустрофобии – боязни закрытых пространств, ибо никаких других разумных объяснений для столь странного поведения не могу найти.
Без сомнений, свежий воздух полей и лесов куда милее городской духоты, но, право, никакой страшной вони, на которую не устает жаловаться мой компаньон, здесь не ощущается.
Теперь Пауль вынужден каждый день проезжать полторы мили от местечка Чинкьяветто до Римских ворот, чтобы попасть в город, впрочем, это его дело.
Пауль и Икар Тассо быстро сошлись. Пауль увидел прекрасные шахматы черного дерева и слоновой кости, вырезанные с замечательным искусством, и сказал: “Не сыграть ли нам, высокочтимый и гостеприимный хозяин?” На что сеньор Тассо откликнулся с воодушевлением.
Они весь вечер провели за фехтованием на клинках холодного разума, а назавтра уговорились встретиться в школе Тассо для обмена опытом в фехтовании на клинках холодной стали, так как оба имеют к этому занятию склонность превеликую. Не премину взглянуть, ведь я, не хвастаясь, могу сказать, что и сам не последний знаток сего ремесла».
«Я не разделяю педантичного отношения к ведению дневника, подобно Адаму. У него день всегда заканчивается обязательным ритуалом заполнения своей книжечки и короткой молитвой. Если по каким-то причинам до пера и чернил добраться в срок не получается, мой друг неизменно приходит во фрустрирующее настроение, как будто ему жмет башмак или донимает бурление живота. Тем не менее пора и мне приняться за писанину.
Сегодня насыщенный день. С утра великолепно прогулялся верхом. Очень доволен, что могу спать на свежем деревенском поветрии, не вдыхая кошмарных миазмов, коими пропитан в городе каждый мельчайший квадрат пространства.
За шахматами я разговорился вчера с маэстро Тассо и сегодня посетил его школу фехтования; чрезвычайно колоритный персонаж, и школа его более чем познавательна. Но обо всем по порядку.
Маэстро – крепкий малый лет тридцати, насколько я научился определять на глаз возраст аборигенов. Одевается не без щегольства, что, впрочем, не редкость среди людей военного сословия. Он широколиц, смугл, горбонос, что является прямым следствием нескольких переломов. Переломы, в свою очередь, происходят от его вспыльчивости и склонности к кулачным боям в трезвом и нетрезвом виде, а выпить Тассо совсем не дурак.
Адам просветил меня, что алкоголь производит на нашего хозяина двойственный эффект: он или погружает его в пучину пафосного настроения, в котором он может часами разговаривать о мужестве, доблести, воинском этикете и понятиях отношений в мужском коллективе, или же сообщает неисчерпаемый заряд бодрости, которая подвигает его к немедленным поискам приключений мордоразбиватель-ного свойства. Оба этих состояния могут незаметно и резко сменять друг друга.
Другое свидетельство бурной биографии украшает левую сторону черепа Тассо, куда в свое время воткнулся топор пикардийского наемника во время разудалой кабацкой драки. Лекарь ловко запечатал дыру в кости серебряной пластиной. Так что Тассо очень легко отделался. Эту историю он мне сам рассказал за шахматами и выпивкой.
В полдень я приехал в школу фехтования. Собственно “фехтовальной” в узком смысле она не являлась, так как здесь учили и борьбе, и кулачному бою, а также занимались физической подготовкой, увлеченно поднимая каменные гири, метая мячи, набитые песком, вращая тяжеленные палицы и металлические ломы.
Маэстро задерживался – он был очень занятой человек и часто пропадал по делам торговым. Ваш скромный повествователь немедленно познакомился с распорядителем школы, воспользовавшись рекомендацией хозяина, и проследовал в храм смертоносных искусств, что располагался по случаю теплой погоды во дворе.
Там кипела работа. Несколько пар с воодушевлением шваркали друг дружку на песок, отрабатывая броски. Под колоннадой раздавался звон стали. Юные дворяне учились протыкать себе подобных. Фехтмейстеры заставляли их обрабатывать мишени: соломенные чучела или деревянные щиты, расчерченные на сектора и зоны. Трое или четверо кололи маленькие деревянные плашки, подвешенные на шнурках к перекладинам. При каждом попадании легкие плашки начинали раскачиваться, так что поймать их на острие становилось все сложнее. Другие топотали на размеченных дорожках или шагали в кругах на полу, осваивая искусство фехтования во всем пространстве: укол – уход – укол, защита – укол – уход. И все такое прочее. Знакомая каждому фехтовальщику рутина.