– Спят. Как есть спят. Полный бонсуар[61].
– Часовые? Наблюдатели? Разъезды? – раздался свистящий шепот одного из отряда, видимо, старшего.
– Никого.
– Точно?
– Мамой клянусь. Никого. Посты только на северной стороне. И в самом лагере.
Старший проворчал себе под нос что-то вроде: «Ну если кого проворонили, головы откручу», после чего повелительно взмахнул рукой и добавил для ясности:
– Веди! Быстро!
Пришелец, столь сноровисто преодолевший стену, хотел было спросить: «Сюда вести?», но прочел в глазах старшего такой недвусмысленный матерный ответ, что счел за лучшее без лишних слов раствориться в темноте.
– Вот овцы, – думал про себя старший, глядя, как густой утренний сумрак сомкнул невидимые крылья за спиной его подопечного. – Бар-р-раны. Ни черта сами не могут. За каждым ходить и подтирать, потому что если обосрутся, а они обязательно обосрутся без пригляда, начальство снимет голову именно с него. Сначала оттрахает во все дыры, а потом снимет. Фрундсберг – мужик резкий.
– Слышь, Рихард, а нам-то как быть? – прервал его невеселые думы даже не шепот – свист на грани слышимости.
– Заткнуться и сидеть на жопе ровно! – так же тихо, но совершенно непререкаемо отрезал тот.
– Так жопе-то холодно!
– Твою мать! – Рихард ухватил болтуна за край капюшона и подтянул к себе. – Еще хоть пикнешь, и я тебя приколю, понял? Лош-ш-шак геморройный. – С этими словами он с силой шваркнул подчиненного затылком об стену. Видимо, для понимания.
Понимание воцарилось абсолютное, соперничающее даже с божественной тишиной февральской заутрени.
– Katzendrek[62], с кем приходится служить, – подумал Рихард Попиус – ни много ни мало лейтенант роты мушкетеров, лично возглавивший разведку. Шайсе, дорогие камрады. Шайсе. При работе с человеческим материалом часто попадается полный шлак. И что печально, чем дальше, тем больше.
Рихард Попиус – исправный служака, тянувший трудную лямку наемника уже второй десяток лет, умел ценить послушание и дисциплину. Оно, конечно, можно и погулять, особенно когда дело сделано, а в кошельке весело и серебристо звенит. Но чтобы вот так на службе, да еще на задании препираться с командиром… В голове не укладывалось.
Надо сказать, что в голове у него вообще укладывалось немного. Кругозор его ограничивался безупречными ружейными приемами, искусной маршировкой в строю и отличной стрельбой с одной стороны, кабаком и борделем – с другой. Любимыми словами, помимо обязательных «шайсе, катцендрек», были «Смирно! Ма-а-а-лчать! Марш!», а также «Слушаюсь! Так точно! Отставить!» При помощи этого немудреного вокабуляра он ухитрялся образцово нести службу, образцово командовать ротой, образцово разбираться с жизненными неурядицами. Боялся он только профоса и оберста Георга фон Фрундсберга. Трепетал только перед полковым знаменем и словом «служба».
А вот теперь этот идеальный солдат тосковал по былым временам, когда ландскнехт на войне слова поперек командира сказать не смел, не то что теперь, когда в войска набралось столько отбросов и всяческой шелупони. Если в тяжелой пехоте еще наблюдался определенный порядок, то в стрелки нынче набирали любое дерьмо. Страшно подумать, даже французов и итальяшек, которые, как известно, умеют только жрать и трахаться.
Между тем даже исполнительная задница Рихарда Попиуса начала подмерзать вполне ощутимо, так что он невольно задумался, а где же, черт возьми, все? И не обосрался ли все-таки его солдат и не привел ли «всех» куда-нибудь не туда? К счастью, Господь обделил его фантазией, так что муками ожидания он терзался слабо.
Герр Попиус как раз начал размышлять над тем, что он сделает с тем недоноском, если он облажается, когда сумрак шевельнулся, а тишина подалась под напором топота нескольких сотен башмаков.
Живи пока, удовлетворенно решил он и встал навстречу вышедшему вперед черноколетному строгому испанцу в простой фетровой шляпе, под которой угадывались очертания каскета. Это был командир саперов.
Между тем тишины как не бывало. К восточной стене парка Мирабелло подползала невиданных размеров человеческо-лошадиная многоножка. Не было слышно песен, никаких лающих громких команд, никаких барабанов, труб и свистков. Но все-таки, судите сами, когда тридцать тысяч человек в доспехах и с оружием начинают одновременно «подкрадываться», шум образуется изрядный, причем сам собой, даже без особых стараний.
Попробуйте напялить латы, перевязь с мечом и кинжалом, взять в руки пику или аркебуз и куда-нибудь «подкрасться», а мы посмотрим. Нет-нет да лязгнет пластина о пластину, тяжелый башмак сокрушит сухую ветку на земле, пика или меч зацепится за что-нибудь. Кажется, что перемещаешься ты вполне тихо, но когда такие вот проблемы посещают тридцать тысяч человек одновременно, что тут начинается!
А добавьте лошадей, которым не втолкуешь ни черта, потому что они тупые и волосатые, командиров, которым приходится управлять всем этим столпотворением, пусть и шепотом, скрипучие лафеты пушек и несмазанные оси зарядных ящиков, и вы поймете, насколько тихо может подкрадываться армия, растянувшаяся во все стороны на мили.
Попиуса и его разведчиков после короткой команды испанца унесло в сумрак, как сухие листья на ветру. Видимо, побежали к своей роте срочно напяливать снаряжение. Было на дворе пять утра 24 февраля.
Под стеной начались возня и суета. Скрипели ворота, стучали кирки, сыпался изнуренный временем камень. Минут через пять от саперов отделился солдат, который бегом направился туда, где в темноте угадывались зачехленные древки главных знамен. Быстро определив начальственные фигуры на конях, он подбежал, уважительно вытянулся и доложил:
– Стена очень толстая. Два – два с половиной фута. Отличная кладка. Если разбирать вручную, на три бреши нужного размера уйдет не меньше полутора часов.
Дель Васто, Фрундсберг, Ланнуа и де Бурбон, а это были именно они, мрачно переглянулись.
– Везет как утопленникам, – проворчал Ланнуа, – стенка – тьфу, а попробуй перетащить на ту сторону всю нашу братию? Да еще незаметно?
– Шарль, я ведь предупреждал, – отозвался дель Васто. На «Шарля» командующий имперской армией в Италии заметно сморщился. Он терпеть не мог манеру маркиза, которому не так давно стукнуло двадцать три года, называть его по имени, упуская все имеющиеся титулы и звания. Тем более что Шарль был старше его на пятнадцать лет и справедливо почитал себя умудренным ветераном.
– Нечего болтать, – подал голос Фрундсберг, – взрывать надо! И так и так прощай скрытность. Но полтора часа чесать сраки под стеной – не здорово. Держу пари, что французы нас уже заметили или вот-вот заметят. Так что хватит жевать сопли, строим людей, взрываем к такой-то матери стену – и вперед!
Эта тирада перекосила лица обоих его коллег. Аристократическая натура с трудом переносила манеру Фрундсберга выражать свои мысли.
Только де Бурбон молча ухмылялся.
Но сколь они ни куксились, а Георг был прав, и попрекать его грубостью не стали. Он был старше и опытнее их всех, и хоть не командовал армией официально, всегда оставлял за собой последнее слово. Так что дело пошло по-фрундсберговски.
Заиграли дудки, рассыпались трели капральских свистков, развернулись знамена, и вся огромная армия с похвальной быстротой распалась на три эшелона. Впереди мушкетеры дель Васто и легкая испанская конница, потом пушки, позади четыре баталии пехоты и тяжелая конница на флангах. Ну и саперы под стеной, как же без них. Открыватели путей, туда их растуда.
Три дымных столба выросли разом, пощекотав клокастыми бородами низкое брюхо зимнего неба. Недолгое сверкание огня. Фонтаны обломков. К черту стену! Под сорванным покрывалом утренней тишины родились три бреши, грохот и жуткий переполох в лагере французов, где наконец сообразили, что атаковать их будут вовсе не с севера, как ожидалось, а с востока.
O-la-la, и так тоже бывает, господа военные.
Над расположением французского воинства повис вопль «Alarm!» Вооружались солдаты, разворачивались орудия, ржали перепуганные кони. Матерились командиры, ведь им еще предстояло угадать, откуда именно выйдет имперская армия – покров рощ и кустарника теперь играл на стороне врагов, так как перехватить их в невыгодной позиции они не успевали.
– Мон дьё, – сказал тогда король Франциск в своем шатре, – господа! А вот и гости, я начал бояться, что они проигнорируют наше любезное приглашение. Но нет, все в порядке. Бал состоится. – Теперь уже не узнать, изображал ли он хладнокровие или искренне радовался предстоящей битве, но лицо его описывали как веселое, а голос уверенный.
– С Богом, господа. Вооружайтесь, идите к своим людям. Сегодня мы взвесим удачу имперских шавок на наших весах.
Мгла войны упала, и вперед выступила роковая определенность неизбежного кровопролития. В проломы двинулись конница, мушкетеры и пушки. Было шесть часов утра. Вставало солнце.
«Первым в бой вступил авангард, как и положено. Мушкетеры со всей скрытностью вышли к опушке рощи и укрылись за кустарником, так что французская конница попала под смертоносный залп и вынуждена была отойти. В это время легкая конница испанцев атаковала их, а пушки принялись стрелять в сторону лагеря. Французы беспорядочно отвечали, но в темноте никуда не могли попасть. Наши выстрелы были немногим успешнее, так как расстояние оказалось весьма значительным.
Король Франциск I Валуа (1494–1547)
На поле начиналось кровавое дело. Эскадроны конницы налетали друг на друга и раз за разом расступались. Бросаться в решительную атаку в самом начале командиры не рисковали, ибо благоволение судьбы было более чем туманно.
В конце концов испанцы вынудили французских кавалеров отойти. Отдадим должное, сражались они храбро и превосходно, но постоянный огонь мушкетеров, до которых невозможно было добраться из-за густого кустарника, здорово проредил им левый фланг, так что убраться из-под прицела было решением более чем разумным.