Но это их непосредственно не касалось. Навстречу шли швейцарцы! Вот сейчас они сойдутся! С Бикокка райслауферы накопили такой счет ландскнехтам, что и подумать страшно. После битвы они насочиняли песен и анекдотов про то, как те зарылись в землю, подобно кротам, вместо того чтобы выйти в поле. Опозорили свою честь кригскнехтов, и все такое в том же духе. Немудреные вирши легко объясняли поражение и обещали, что сделают швейцарцы при следующей встрече. Он запомнил окончание одной из песенок примерно так:
Я буду срать тебе на нос,
Чтоб стекало дерьмо по усам.
Я буду мочиться на бороду,
Пока не усрешься ты сам!
Незатейливо, правда? Вряд ли это дословно, но смысл и рифмы точные. Чего еще ждать от солдатни: «усам-сам» и «дерьмо-говно-мочиться». Но расстроились парни по-настоящему. И обиду затаили лютую. Ну что же? Теперь у них все шансы исправить ошибки прошлого и исполнить обещание насчет «срать-мочиться», ведь Фрундсберг наконец вывел кригскнехтов в чисто поле, как велит древняя честь солдатская.
Адам вспоминал ночь перед боем, что провел он в компании Конрада Бемельберга, который теперь оберст, подумать только, Курта Вассера, рядового алебардиста-ветерана Ральфа Краузе и Пауля Гульди. Они мерзли возле потушенной ради скрытности жаровни, стучали зубами и в сотый раз проверяли оружие.
– Засиделся ты, Райсснер, в секретаришках у Георга нашего дорогого, – сказал тогда Конрад, – давай уже к нам! С твоей башкой дорога тебе прямо в оберсты. Оберст Райсснер, каково звучит! Тебя сам император знать будет.
– Император меня и так знает, – ответил он, – а командовать – не мое это. В строю я с вами. А командир какой из меня? Я же так – студент недоучившийся. Студентом и остался. Вот Гульди у нас – другое дело.
– Я тоже студент, и тоже недоучка, какое совпадение.
– Во набежало, так и прут в армию, так и лезут, – криво усмехнулся Курт, поправляя точильным камнем лезвие кинжала, – скоро не продохнуть будет от ученых.
– Толку мало от ученых! – убежденно отозвался Ральф. – А зато какие парни получились, как в солдаты пошли. И не вспомнишь, что Гульди всего три года назад был сопляк сопляком. Я уж про Адама молчу. Его-то мы поболе знаем. Золотой парень сделался. Золотой… Слушай, а вы с Гульди не родственники?[66] Бу-го-га!!!
– Га-га-га, – дружно заржали все.
– Еще бы жалованье выплатили. Наконец. А то тоскливо.
Часа три назад сидели и мирно болтали. Н-да. А кажется, что год прошел. Вот летит время на войне?! А сейчас «золотой» Адам, временно забыв о невыплаченном жалованье, смотрел, как перед строем скачет Фрундсберг, а за ним следуют знаменосцы с большим имперским стягом и его личным штандартом.
Георг несся перед замершими баталиями, воздев вороненую рукавицу. Его прекрасный серый конь с роскошной сбруей, словно специально подобранный в тон высеребренным полосам на латах оберста, нервно закидывал голову, словно ждал нехорошего.
А чего хорошего?
На левый фланг, откуда спешно отъезжали испанские хинете, нацелилась баталия швейцарцев и не менее тысячи рыцарей. Во фронт шли еще два полка. Минуты через три здесь разверзнется ад. Правый фланг уже погрузился в пекло по самые ноздри. А скоро там схлестнется испанская пехота и Черная банда. Тогда над адским варевом войны и макушек не разглядишь. Ха-ха-ха.
Между тем Фрундсберг резко осадил храпящего жеребца, уверившись, что все его видят и слышат. Тут же замер и его личный стяг с двумя перекрещенными мечами на черно-белом поле, отбрасывая неверную морозную тень на железную фигуру полковника.
– Солдаты! Братья мои! Наше время пришло! Враг перед нами, Бог над нами! Идем и затопчем всех, кого встретим! В лагере золото, вино и бабы! Если кого убьют, Господь позаботится, чтобы в раю выплатили жалованье и привели лучших шлюх!
– Георг!!! – взревели полки так, что небеса закачались. – Наш Георг!!! Любая телка в лагере твоя!!! Веди нас!!! Вперед!!! На смерть!!!
– Парни! – отозвался он, спешиваясь. – Парни!!! Сегодня мы победим, и у меня будут лучшие кони французского короля!!! А если проиграем, конь мне не понадобится!!!
Георг выхватил меч и по самую рукоять вогнал клинок в горло несчастного животного. Бедняга, не ожидавший такого предательства от обожаемого господина, как-то совсем по-человечески вскрикнул и упал, перебирая точеными ногами, словно пытался и дальше скакать по полям этой недоброй земли. В самом деле, как оказалось, ничего хорошего коню сегодня не светило.
«Кому-то из великих древних подражает, – подумал Адам. – Вот только кому – не помню».
Ну а ландскнехты словно обезумели, колотя оружием в нагрудники и завывая по-звериному. Жертва принесена. Марс принял кровь. Можно начинать.
Пехота сходилась. Три сияющих стальных слитка двигались навстречу трем таким же. Пики и алебарды смотрят в небо, но долго ли их опустить? Барабаны рокочут, в такт им стройно отвечают тысячи ног, сотрясающих холодную февральскую землю. Плачут флейты, отпевая заочно тех, кто не увидит заката. Сколько их будет? Никто не знает. Все они – ландскнехты, швейцарцы, неважно, – переступили такую грань, за которой не разберешь – живой ли, мертвый ли. Армии мертвых идут навстречу друг другу и навстречу судьбе.
Первыми выступили мушкетеры. Каждая баталия словно раскрыла крылья, выведя с флангов стрелковые роты. Стрелков у нас было много. Так что швейцарское пах-пах-пах – у них тоже было кому пострелять, а как же – совершенно потонуло в могучем говоре мушкетных стволов.
Безупречная «улитка», которую исполняли мушкетеры, после каждого залпа откатывалась назад ровно на одну шеренгу, выпустившую пули и четко ушедшую в тыл для перезарядки. Швейцарцы шли вперед, а мушкетеры назад, стремясь выкосить как можно больше страшных людей с пиками в голове баталий. Аркебузиры горцев ничего не могли поделать против подавляющей мощи тяжелых мушкетов, да и было их ощутимо меньше – швейцарцы всегда презирали смерть на расстоянии. За что и платили нынче по высокой ставке.
Дун-дун-дун! – разносилось над полем, и дым вздымался вверх вместе с отлетевшими душами райслауферов. Они падали десятками, но упорно маршировали вперед, словно не знали, что такое смерть.
Дун-дун-дун! И в ответ такое слабое: пах-пах-пах!
Все-таки пять тысяч мушкетов с расстояния пятьдесят шагов оказались даже страшнее, чем несколько десятков орудий при Бикокка. Тяжелые пули легко находили мишени в густом пехотном строю. И если аркебуз мог и не пробить легкую кирасу пехотинца, то мушкет пробивал! И не только кирасы. Безжалостные куски свинца и камня головы отрывали вместе со шлемами, чуть не начисто. Дробили руки и ноги. Убивали и калечили, валя тела друг на друга, перемешивая мертвых и еще живых.
Но швейцарцы равняли шеренги, вставали на место павших и неумолимо надвигались. Их стрелки не выдержали первых залпов и отбежали на фланги, подставив страшной громогласной косе хрупкие стебли, что связывали души и тела доппельзольднеров.
Над полем стоял бы стон, если бы не дружные раскаты выстрелов, что носились с края на край, заливая зимний пейзаж кровью, трупами и вывороченными кишками.
Рихард Попиус стоял со своей ротой на левом фланге, прикрывая крайнюю баталию. Все шло по распорядку. Он, конечно, болезненно морщился всякий раз, когда его подопечные неловко выполняли команды «на плечо» или «кругом», но все-таки не мог не признать, что парни изо всех сил стараются.
«Ага, стра-а-ашно, – злорадно думал он. – Как только отпустила смерть покакать, так сразу на людей стали похожи. Вон как маршируют да палят. Лучше, чем на плацу. Почаще б вас так».
– Заряжай! – Взмах шпаги, и шеренга взводит курки.
– Цельсь! – Мушкеты падают на подсошники. Надо же, почти одновременно!
– Пли! – Шпагу вниз, и шеренга закутывается в дым и грохот. Ты смотри! Всего одна осечка! Ру-у-уперхт, недоносок фламандский, конечно он. Ну только попробуй дожить до конца. Землю жрать будешь!
– На плечо! – Мушкеты взлетают вверх.
– Кругом! – Шеренга разворачивается.
– Марш! – Солдаты уходят в промежутки между рядами и занимают место позади строя, где начинают быстро забивать порох-пыж-пулю-пыж в стволы.
Рихард доволен залпом. Двадцать, нет, девятнадцать выстрелов (Руперхт – сволочь), и козопасов стало на двух человек меньше. Отлично!
Едва пополнив запас пороха, который почти весь расстреляли, сидя за кустами и отваживая французских рыцарей от легкой испанской конницы, мушкетеры выбежали на фланг полку ландскнехтов и теперь садили что есть сил по ненавистным трахателям овец, чтоб им в гробу перевернуться. Рота Рихарда Попиуса была там же во главе со своим зорким лейтенантом.
Аркебузирам швейцарским насыпали перцу под хвост. Шагов с двухсот. Не выдержали. Тряпки.
Среди его людей тоже были потери: один убит – голова треснула, как спелая тыква (то-то смеху было); один валяется на земле – непонятно, дохлый уже или просто без сознания (один черт, толку от него теперь не дождешься); еще один заработал пулю в бедро, но стреляет и марширует, хотя и охромел. Молодец! Сразу видно старую закалку!
Самого Рихарда приласкало в грудину, но спасла добрая кираса. Он еще подумал, что, слава богу, с той стороны аркебузы. Был бы мушкет – все. Отвоевался бы. А так – только ребра болят да вмятина в нагруднике. Так он для того и придуман. Чтоб, значит, его мяли, а не Рихарда.
– Заряжай!
– Цельсь!
– Пли! – Дьявольщина, голос здорово осип. Попробуй поорать вот так, на морозце, вдыхая вместо воздуха пороховой дым, перекрикивая выстрелы с шести утра. Да еще разведка эта дурацкая…
А швейцарцы между тем все ближе. Сорок шагов и ни шагом меньше. Еще залпа три-четыре – и пора отступать на фланговый фас баталии. Оттуда еще постреляем. А то тут сейчас такое начнется… Вон уже морды видать. Морды злющие, пики острые-преострые. И очень длинные.