«Такое» началось гораздо раньше. Кто там вопит не вовремя? Уши совершенно онемели от постоянных звуковых ударов, даже подшлемник не спасает. Ну в чем дело?!
– Пли! – Раздражающие крики и вообще все остальные звуки теряются за дружным «ба-бах» двадцати стволов, которым откликается весь фанляйн, да не один! Радость наполняет исполнительную душу при виде того, как переламываются и падают человеческие тела на той стороне. Как валятся из рук ненужные и не опасные более пики, как брызгает кровь по воле ужасающей силы страшного, но такого любимого оружия…
– Кругом! Марш! – Вот теперь можно оглянуться. Так и думал: Жан Артевельде – молодой выскочка из Антверпена, которого он здорово не любил. Еще бы! Черт знает откуда принесло, без году неделя в армии, и на тебе – лейтенант! Никакой дисциплины. А еще дворяни-и-ин. Ну не военный народ, что говорить!
Стоп. Стоп! Куда, мать его, его понесло?! Со всей ротой?!
Артевельде галопировал впереди своих людей куда-то назад, оголяя фланг родного фанляйна. И кричал изо всех сил юной глотки, показывая шпагой себе за спину.
– Лом без смазки тебе в жопу!!! – заорал Рихард. – Куда?! Наз… – Он хотел крикнуть: «Назад!», когда вдруг ясно понял, что лом без смазки сейчас достанется ему. Причем скорее всего не лом, а тяжеленное рыцарское копье.
Прямо на фланг летел стальной клин всадников. Тех самых, что они так славно пощипали ранним утром. Им вроде бы подкинули подкрепление, но над такими мелочами он не думал. А зря. Оставалось до смертоносных копий всего ничего.
Бежать? Куда? За спиной целая баталия! Не успеть. Да и смешивать ряды братьев-пикинеров, бросаясь к ним, нельзя.
– Пику на конь! – донеслось из баталии. Ландскнехты уперли свое оружие в землю, выставив навстречу громыхающей волне кавалерии четыре ряда стальных наконечников.
– Задняя шеренга! Под пики, марш! – страшно заорал он и повернулся вперед, не видя, как часть его солдат послушно нырнули под древки и улеглись перед ногами тяжелой пехоты.
Он разворачивал роту для последнего залпа.
– Правое крыло, вперед, марш! – Железные черепа коней все ближе, от черт, успеть бы!
– Первый ряд, на колено! – Хе-хе, перезаряжать нынче не скоро придется и не всем, хе-хе…
– Цельсь! – Господи, еще чуть-чуть…
– Пли! – Есть залп! Валятся сбитые в упор рыцари… Ну теперь…
– Стоять! – Сиплый голос срывался, он видел, как его рота разваливается и дрожит, совершенно бессильная перед приближающейся мощью. – Ста-а-а-ять!!!
Рыцари врезались в мушкетеров, мстя за давешний позор. Копья протыкали тела, а кони валили их и втаптывали в землю, превращая белоснежный иней в красно-коричневую грязь.
Рихард стоял среди обреченной роты, подняв двумя руками длинную шпагу. Он успел увернуться от копья и вслепую вонзить клинок в наваливающуюся злую судьбу. Больше он ничего не успел и ничего не увидел. Лязгнув железом, в его кирасу врезался конский форбух.[67] Мир завертелся, перевернулся и исчез. Стало совсем темно и тихо.
«Невиданное побоище разыгралось в охотничьем парке. Пушки не умолкая стреляли, и благодарение Богу, что французы не успели выставить свою несравненную артиллерию на позиции как положено. Конница императора – испанцы и мы – атаковала со всем бесстрашием превосходящую кавалерию французов, чтобы не позволить той фланкировать наступавшую позади пехоту.
Нас вел в бой сам Шарль де Ланнуа – блистательный бургундский сеньор, храбрый и умелый рыцарь. Мой эскадрон столкнулся с врагом в первой линии. Боже, что за лютый случился бой! Не надо наград и королевской милости, если можно так воевать! Прекрасные французы шли на нас и не отворачивали коней, как обычно случается при встречных атаках, когда одна из сторон оказывается слабой духом. Но в тот день слабых надо было поискать! А как могло быть иначе, ведь французов вел сам король Франциск!
Я до сих пор вижу во сне, как мы, словно самоубийцы, врубились в шеренгу французов, а они врубились в нашу, и тогда я вскакиваю с криком. И пусть кто-то посмеет сказать, что это крик страха, и я, хоть и слабый старик, вспорю его лживую глотку, ибо это вопль восторга!
Когда могучие кони сталкивались на всем скаку, всадники вылетали из седел, прямо под копыта. Копья метко били в кирасы и шлемы, древки ломались и трещали, а наше “Gott mit uns” наваливалось на их “Монжуа” впереди мечей.
Мне посчастливилось усидеть в седле, и конь мой, которого я ласково называл Тучкой за дымчатую масть, не подвел, хотя и осел на задних ногах до земли. Как славно громыхнули латы! Как славно заржал конь! Я пришпорил его и, выхватив меч, бросился на моего благородного визави, которого и убил с Божьей помощью с третьего укола под мышку.
Я рубил и колол еще и был счастлив, невзирая на то, что сам получил немало добрых ударов и доспех мой испещрили зарубки. Но труба звала назад, и я вывел своих людей строиться, так как нам угрожали новые эскадроны французов. Отвернули и наши непосредственные оппоненты, повинуясь тем же неумолимым резонам. И была новая атака. Много атак. Меня ранили в ногу, пробив набедренник прекрасно нацеленным уколом копья. Но я остался в седле и продолжал сражаться, вдохновленный примером нашего полководца, который воевал впереди всех, не отдыхая.
В один прекрасный миг мне показалось, что враг начал тесниться назад, но то была ловушка, так как мы всего лишь вышли под прицел французской батареи, что и угостила нас несколькими хорошими залпами со столь малого расстояния, что потери были ужасными. С фланга нас расстреливали пушки, а во фронт навалилась кавалерия. Тогда-то де Ланнуа и приказал не отступать и лишь послал к Георгу фон Фрундсбергу, чтобы тот поспешил с помощью.
Испанская пехота не могла нас выручить, ибо лоб в лоб билась с Черной бандой Франсуа Лотарингского, по левую руку от нас».
– Ральф! Ральф! – заполошный хрип Адама раздался прямо в ухе Ральфа Краузе. – Посмотри, что с моей ногой! Что там, чертов шлем мешает… не разглядеть…
– По-по-порядок, – отозвался одышливо тот, слегка наклонившись к кровоточащему бедру товарища. – Вспороли шкуру, ну и штаны того…
Оба только что выбрались из очередной схватки с райслауферами на переднем краю баталии.
Те в своей неподражаемой манере очередной раз бросились вперед и прорвались через пики, так что алебардистам пришлось вступить в дело. Который раз за сегодня! Бой шел более получаса, встречные атаки следовали одна за другой. А тут еще на левом фланге нарисовался полк пьемонтских жандармов, который начал с того, что почти начисто вытоптал целую роту мушкетеров. Спасибо, что остальные успели отойти и теперь злобно отплевывались огнем.
Собственно, мушкетерам мы и были обязаны успешному натиску. Они настреляли множество швейцарских пикинеров, так что райслауферам приходилось нелегко. Иначе до сих пор и шагу вперед бы не сделать. Не то что сейчас, когда ландскнехты уверенно оттесняли противника. Хотя и с трудом. Вот еще бы конница на фланге не мешала.
Адам, как обычно, воевал с пикой и уже две схватки выстоял в передних шеренгах. Последний раз пришлось тяжеленько. Какой-то резвый швейцарец пронес мимо «скорпиона»[68] и рванул назад, основательно попортив Райсснеру бедро крюком. Хорошо еще, что снаружи. Порвал бы артерию изнутри – и всё. До свидания, товарищи, и прощай, молодость.
– Конрад, посылай вперед мушкетеров. Пусть выйдут вбок и ахнут в упор. Иначе мы до завтра провозимся. – Фрундсберг поучал новоиспеченного оберста Бемельберга, который командовал левофланговой баталией. Георг находился тут же и осуществлял общее руководство. Где-то в центре сражался его сын Каспар, постигавший науку воевать с самого, так сказать, букваря.
– Какое там, на фланге конница, чтоб им сдохнуть! Нарисовались так не вовремя!
– На войне все не вовремя. Посылай справа, там конницы нет. – Георг имел в виду, что мушкетеры должны подойти к вражеской баталии развернутым фронтом, а не так, как сейчас, когда они беспорядочно постреливали с боков, точнее, с одного бока, так как слева настырно наседали пьемонтцы.
– Справа – риск. Там целая баталия швейц… Алебарды вперед! Курт, держи центр, Адольф – правый фланг! – Конрад отвлекся, так как райслауферы вновь попытались прорвать строй. Засвистали капралы и фельдфебели, алебардисты, водительствуемые своими гауптманами, принялись исправлять положение. По всему фасу баталии вновь зазвенело, затрещало и загрохотало. Боевые кличи «Берн!» и «Готт мит унс», а также «Сука!» и «Блядь!» почти не заглушали криков умирающих и раненых. Вместе эти звуки сливались в неповторимую симфонию рукопашной, век бы ее не слышать. Пикинеры остервенело кололи, а алебардисты заняли места в промежутках между рядами и поддавали жару всем, кто пытался подойти ближе.
– Ну вот, – молвил Фрундсберг, рассматривая из-под рукавицы положение дел на поле, – ну вот. Это который раз за сегодня? Десятый? А как ты думаешь, надолго людей хватит? Нам еще хер знает сколько драться. Посылай мушкетеров, и чтоб никаких.
– Ты думаешь, пора? Надо бы втянуть их поглубже. Чтоб увязли. А там и вдарить из всех стволов. – Конрад кричал во весь голос, силясь перекрыть музыку войны.
Георг намеревался рявкнуть повелительно, для чего набрал воздуху в свою могучую грудь, покрытую непроницаемой скорлупой рифленой аугсбургской стали, когда сзади к нему протиснулся некто.
Некто оказался изрядно помятым кавалеристом из испанских дворян. Он был окровавлен, тяжело дышал и смотрел на Фрундсберга глазами побитой собаки. Молоденький мальчик, скорее всего паж, был на последнем издыхании. Не понять, от страха или от потери крови, что ручьем лилась по наголеннику, пробитому наручу и рассеченной щеке. На тулье бургиньота красовались вмятины, в одну из которых можно было положить два пальца.
– Ну? – спросил Георг. Грубовато, но в тот момент было не до любезностей. Испанец принялся докладывать, безбожно ломая язык о неподатливую материю чужой, неласковой речи.