– Я быть порученец Шарль Ланнуа. Он быть просит вспомоществовать. Правый фланг – пльохо. Бомбардо, много стреляц. Конница много рубиц, рубит… рубить. Наши не держать. Видел маркиз Пескара по пути. Пехот стоять хорошьо, но там тоже много бомбардо. Бомбардо делать много пльохо. Вы спешить.
Тут испанца согнуло чуть не пополам, насколько позволила кираса, и он с пуповинным надрывом блеванул прямо на великолепный Фрундсбергов подол. Досталось и Бемельбергу, и не только ему.
– Вот видишь, – как ни в чем не бывало сказал Георг, – мы спешить. Много рубить. А ты «втянуть, поглубже». А там бомбардо много пльохо.
– Да-да! – подтвердил испанец, мучительно исторгая желчь. – Да! Много бомбардо пльохо, конница много, мы не… бу-э-э-э-э…
– Все. К черту. Я посылаю приказ по баталиям. Мушкетеров – в огонь. Ударим разом. А то он нас утопит.
– Бу-э-э-э-э…
– Ты и ты! Приказ по полкам. Роты мушкетеров строем фронта на фланги. С двух сторон. Огонь не более чем со ста футов. Общий сигнал даст большая труба. Исполнять! Конрад! Ты слышал. Исполнять! Готовность доложить!
– Слушаюсь.
– М-м-м-бу-э-э-э…
– Где вас так приложило, юноша?
– Моя просить простить… э-э-э…
– Ничего. Не сахарный.
– Мой два друг убить по дорог. Француз колоть копье. Я только дойти. Сеньор простить слабость ваш пьокорный сльуга. Я отправляйся назад, доносить командир… бу-э-э-э.
– Куда вам. Найдем кому «отправляйся».
Тут голос испанца обрел твердость, и он сверкнул из последних сил черными очами. Встал прямо, размазал рвотные массы по нагруднику и, закаменев скулами, молвил:
– Долг честь. Я скакать конь.
Фрундсберг внимательно посмотрел на худое безусое лицо, совершенно серое от боли, впрочем, болезненный оттенок был прочно загримирован кровью и потеками желчи. За пеленой страдания опытный воин разглядел непреклонную волю и решимость. Этот умрет, но сделает. И спорить бесполезно. Такой взгляд Георг хорошо знал.
– Вы – герой, мальчик. Скачите. Да поможет вам Святой Георгий. – Он перекрестил его и спросил напоследок: – Сколько вам лет? Как вас зовут? Я запомню и отблагодарю.
– Пятнадцать. Франциско де Овилла к ваш усльуг.
– Удачи. Передайте, что мы скоро будем. Держитесь. Эй, кто-нибудь! Парню двух провожатых. А то, не дай бог, «француз колоть копье», – пробормотав последнюю фразу почти про себя, Фрундсберг отвернулся, окунувшись в давно привычную мешанину ломающихся пик, лязгающих доспехов и яростных кличей, из которой он, как опытный скульптор, лепил фигуру крылатой богини Победы.
Гийом де ла Круа потерял счет времени. Мироздание свернулось до его измотанного эскадрона, который он снова вел в атаку. В который раз? Счет атакам он тоже потерял.
Сперва – нелепое топтание перед испанцами под прицелом невероятных стрелков. С последними с Божьей помощью поквитались. Растоптали под сотню, когда те осмелились высунуть нос из кустов. Теперь – баталия ландскнехтов, с ней сцепились швейцарцы, а славный Пьемонт пытается прорвать им фланг. И каждый раз натыкается на пики.
Хорошо, что Шарль де Тьерселин привел подкрепление – два эскадрона жандармов, почти шесть сотен человек. Иначе давно бы тут полегли. Просто от усталости.
Гийом вспомнил, как зубоскалил накануне, отчего в армии столько Шарлей? Причем в имперской тоже, ха-ха-ха. Предатель Бурбон – Шарль. Ланнуа – Шарль. Тьерселин вот тоже. И император у германцев, как ни крути, – Шарль. Наверное, родители каждый раз хотели, чтобы получился новый Шарлемань. Но что выросло, то выросло. И опять, ха-ха-ха.
Нынче было не до вчерашних хохмочек.
«Битва при Павии». Гобелен по эскизу Бернара ван Орлея (один из семи гобеленов, созданных между 1528–1531 годами)
Дураку понятно, что бросать конницу на пики построенной пехоты, да еще такой, – лучший способ от конницы избавиться. Но ничего не поделать. Маршал Франции Робер де ла Марк, сеньор Флоранж, требует все новых атак. Ему вторит и Тьерселин. В бой! На пики! На прорыв! Ну а правы они или нет – не ему судить. Тем более что оба сражаются неподалеку и в головотяпстве их не обвинишь. Де ла Марк в строю швейцарцев, а Шарль лично водит эскадрон на баталию. Так что и мы не отстанем.
Он в сотый раз выровнял людей, захлопнул забрало и пришпорил коня. Пить Гийом больше не хотел. Глотка спеклась настолько, что даже «Монжуа» не могло прорваться наружу. Жажда мучила его час назад, теперь отболело. Жаль только гнедого, который того и гляди протянет ноги. Шутка ли, два часа смертельной скачки, не всякий человек сдюжит. А у лошадок сердце куда слабее, любой кавалерист подтвердит.
Эскадрон без всякой охоты пошел на баталию. С десятого раза ко всему привыкаешь, даже к такому. Ландскнехты, чуть не зевая, выставили пики. Конница подыграла, так же привычно остановившись футах в пятнадцати и завернув коней назад.
Первый натиск был куда как веселее. Вдохновленные расправой над стрелками (что-то у них в руках было непонятное, аркебузы вроде, но здоровенные), Гийом разогнал жаждущих новой крови людей и бросил на замершие шеренги тирольцев.
И зачем?
Лошади сами начали храпеть и тормозить прямо перед частоколом пик, прядать ушами и пятиться назад. Тех, кто смог не потерять разгон, – приняли на пики, остановили и принялись со всех сторон колоть. Кое-кто все-таки прорвался в строй.
Почти всех стащили на землю и без всяких церемоний убили. Гийому повезло вернуться. Он въехал в шеренгу, раздвинув пики, насадил одного на копье и застрял. Спасли только прекрасные латы. Отмахиваясь мечом, он увидел, как в его направлении пробираются алебардисты, после чего стало ясно, что пора возвращаться на исходные позиции, а проще говоря, сваливать. Конь выполнил безупречный каприоль[69] и вынес его назад.
Итог атаки: шесть убитых. Нетрудно посчитать, что оставшихся двухсот шестидесяти бойцов хватит примерно на пятьдесят две схватки. Так что больше они не геройствовали. Умирать никому не хочется, да и сил осталось совсем не ого-го.
Зато баталия не могла вести наступление вперед. И с полторы тысячи человек вынужденно стояли и ждали новых атак. И стрелки эти непонятные не могли развернуться и обрушить огонь на пехоту.
Так и воевали.
– Пьер, что там у тебя? – Гийом отвел эскадрон и теперь жадно вдыхал морозный воздух через поднятое забрало.
– Пить хочешь? – отозвался любезный приятель Бомануар, потряхивая булькнувшей фляжкой, и пока командир маленькими глотками вливал в себя живительную влагу, доложил: – Еще один убит. Застрелили в спину. А так все по-прежнему.
– Спасибо, – де ла Круа вернул фляжку. – Эх, нам бы туда, – и он завистливо поглядел вдаль, где за месивом пехотных схваток мелькали знамена и сшибалась конница.
– Не говори. Долго нам тут гнить? – Два свежих эскадрона как раз отворачивали коней от стального леса имперских пик, а вслед им вразнобой хлопали мушкеты.
– Пока не прикажут. Что-то швейцарцы не шевелятся. А то, если послушать, они одни должны были всех убить еще час назад. Хвастались, как безумные.
В поле между тем что-то происходило.
В «их» баталии долго и надрывно запела труба, на миг перекрывая все прочие звуки. Гийом и Пьер с высоты коней могли различить, как между имперскими полками зашевелилась земля, покрытая шеренгами солдат, маршировавших к швейцарским построениям. Деталей было не разобрать, но предположения в душе возникли самые нехорошие. Все, что нарушает скучную рутину войны, пугает.
Имперцы разом пошли вперед, по всему фронту закипела кровавая каша. Пешки давили и резали друг друга, все перемешалось, только раскатывался в воздухе журчащий перезвон от тысяч сталкивающихся клинков.
И тут в мгновенной вспышке прозрения Гийом понял, что происходит. На фланги райслауферов вышли стрелки, все, что были у ландскнехтов. Очень близко подошли.
Бам-бам-бам, д-д-д-дун-дун-дун!!!
Что же это?! Швейцарцы подаются назад, а их словно подбадривают неумолчным «д-д-д-дун-дун-дун»!!!
Еще далеко до бегства и паники, но проклятое «дун-дун» путает ряды, валит людей, а по фронту напирают ландскнехты! Швейцарцы еще стоят и бьются, но число их тает, клинья тирольцев все глубже вонзаются, разрывая живую плоть шеренг.
Страшные глаза. Пляшущий конь, весь в крови. Сорванный голос:
– Вся конница в атаку! Смять пешек! Приказ маршала! Все вперед, разом!
Гийом много лет провел на войне и знал, что означает вот такое появление гонца. Это означает, как правило, смерть или победу.
Пора.
Он молча протягивает руку де Бомануару, встает на свое место во фланге эскадрона. Сигнал трубы. Копье к стремени, и:
– Эскадрон! Рысью, марш! – Перестук копыт. Мерное громыхание доспехов. Забрало вниз. Копье к стремени, повод набрать.
Конница медленно катится вперед. Ландскнехты уже сообразили, что балет закончился, и больше не зевают. Шеренги на глазах сбиваются плотнее, глубоко вонзают подтоки в землю, направив недружелюбные ряды наконечников им навстречу. Сзади высоко взлетают алебарды.
– Эскадрон! Галопом марш!
Поет труба.
Перестук нарастает. Шпоры вонзаются в бока коней, стальные ташки немилосердно стучат в набедренники, а крылья наплечников – о кирасы. Храпят кони. И грохочут, грохочут, грохочут копыта.
Последний миг.
Копье падает на фокр. Острие смотрит вперед, конь стрелой несется на пехоту, срывая за спиной ветер.
Весь мир снова в прорези забрала. Он дрожит и подпрыгивает в такт бешеной скачке. Глухо ревут люди, слышатся выстрелы.
Уже видны глаза врагов, их пики рядом, еще ближе, еще…
Удар!!!
Нагрудник коня упирается сразу в четыре пики, но инерция такова, что древки разлетаются в стороны! Топтать, топтать пешую мразь!
Кто-то ловко парирует удар его копья, в латы тычутся острия. Меч из ножен. И справа налево, получайте, канальи! Гийом вонзает шпоры в бока коня и страшно полосует клинком, не видя половины ударов.
Рядом бьется Пьер, кто еще смог прорваться? Не видно. Только лязг и скрежет насилуемого металла.