Принимая во внимание, что «кайзера Франца» завалил ваш верный повествователь, хоть распространяться об этом не рекомендовалось, де Ланнуа отписал нашему обожаемому монарху в длиннейшей победной реляции о моем «неоценимом вкладе», «доблестном служении», «беззаветном самопожертвовании» и тому подобном говнище. Ну и Фрундсбергу настоятельно рекомендовал. Отметить. Отблагодарить. Повысить.
Хотя Георг класть хотел на всякие рекомендации, меня в самый короткий срок произвели в гауптманы. Становой хребет офицерства, который назначался оберстами и не подлежал обычным солдатским выборам.
Денег мне отсыпали с полведра.
Я даже невольно задумался – за что?
За «неоценимый вклад» или за молчание? А еще я получил именное приглашение на королевский турнир в Вене по случаю великой победы и все такое в том же духе. Так хамское рыло вашего покорного слуги оказалось в столице империи в самой блестящей компании.
Разнообразных «де», «де ла», «да», «делла», «дель» а также «фонов» и «ванов» в Вену ехало столько, что язык чуть не сломался по дороге. О Фрундсберге и говорить нечего. Душа нашего изысканного общества. Если бы не он, можно было скиснуть, хотя с ним мы чуть не спились.
Ну и Адам сопровождал папу ландскнехтов, куда же без него.
Весь наш путь с шикарным поездом победоносных сеньоров можно описать одной фразой моего верного друга и собутыльника герра Райсснера. Он сидел на скамеечке во дворе одного замка близ города Кнительфельда, где нас принимали, и сыто отдувался.
Еще бы. В обед мы так обожрались, что просто неприлично вспоминать.
– Положительно. Путешествовать задарма с прославленными аристократами гораздо лучше, чем на своих двоих и без денег.
Невозможно не согласиться.
Я слишком поспешно зачислил всех родовитых спутников наших в зануды.
По дороге мы близко сошлись с неким Райнхардом фон Матчем, побочным отпрыском безобразно богатого рода, что владел замком в Южном Тироле, и чопорным бургундским рыцарем Рене де Монмартеном, обладателем холеных усов и невероятного запаса стихотворного старья на все случаи жизни.
Последний, невзирая на мнимую неприступность и сухость, оказался скорым на шутку и улыбку и совсем не чванился принадлежностью к древнему роду.
Оба рыцаря много воевали, причем Райнхард часто сражался в полку ландскнехтов, не чураясь пехоты и, напротив, отзываясь о нас со всем уважением. Де Монмартен, чей дед служил еще несчастному Карлу Смелому, закономерно оказался знатоком сложной турнирной науки и охотно просвещал нас по поводу грядущего события.
Я-то, глупый, думал, что турнир – нечто сродни спортивному состязанию в высшей лиге, но прав я был лишь отчасти. Я про себя недоумевал, какого дьявола император в честь победы устраивает соревнования? Не самый очевидный способ отпраздновать это дело. Но Рене меня просветил.
Мог бы и Адам, но он, как оказалось, был «не в теме» и только мямлил что-то про «старые почитаемые традиции».
Оказалось, что турнир был сплавом народного гуляния, фестиваля, вычурного театрального представления, спортивного соревнования; причем все составляющие были замешаны на густом бульоне игры в древность и подогреты на огне азартного соперничества.
– Понимаешь, Поль, – поучал бургундец, коверкая мое имя на французский манер, – турнир придумали, чтобы даже в мирное время рыцари не ленились и всегда были готовы скрестить копья. Но это было давным-давно. Нынче мы в основном развлекаемся.
– Здоровья и денег на такие развлечения уходит уйма, – скептически отозвался Райнхард, который вечно был на мели.
– Вот я к тому и веду, – продолжил Рене. – Дорогие игрушки не вызывают более трепетного почтения ни у рыцарей, ни у простолюдинов. Что теперь победитель на джостре? Так, разукрашенный павлин. А раньше это был сам архангел Гавриил и святой Георгий в одном лице. Уважение мы потеряли. Уважение.
– Зато умелый боец может неплохо заработать, – добавил огоньку хитрый Адам, – призы и выкупы от пленников…
– А что бы я туда поперся?! – удивленно воскликнул фон Матч. – Вышибу дух из пары-тройки расфуфыренных зазнаек и увезу кучу талеров. Не думаю, что это труднее, чем ходить на пики швейцарцев. – При этих словах бургундец едва заметно прищурился и неодобрительно покачал головой.
– Не скажи, друг мой. Ты ведь первый раз будешь на турнире? Вот то-то и оно. Император собирает самых лучших бойцов. Это тебе не «длинным коли» и «вперед марш».
– Поглядим.
– Конечно, поглядим. Но это все суета. Какие там женщины, ох!
– Э-э-э, толку-то? Эти придворные крали всю душу вымотают, а потом не дадут, тьфу! А если и срастется… скорее всего – бревно бревном, только и умеет что глаза закатывать да в обморок хлопаться. И стишки одни на уме. Лучше уж итальянку сграбастать на сеновале. От это я понимаю! Итальянки горячие!
– Ты груб и неотесан, Райнхард! Тонкость! Тонкость, друг мой! Подход и маневр важен, тогда самая холодная красавица заиграет в твоих руках как хорошо настроенная мандолина! Если умело подкрутить колки, она сама будет ночи напролет слагать в твою честь поэмы.
– Надо очень.
– Надо, мой недалекий товарищ! Когда рифмы сплетаются из страстных объятий, сладкой боли и криков восторга! Надо! Эх, жду не дождусь… – и он мечтательно продекламировал, почти пропел:
Услады я не знаю слаще
И не хочу отрады вящей:
Приятно сердцу моему,
Когда моей любви просящий
Охвачен думою томящей —
Пристало тосковать ему.
И самый стойкий не пройдет
Без огорчений и забот
Такой искус;
Но кто и вправду любит, тот
Веселье чувствует, невзгод
Подъемля груз.
Один, с друзьями ли – грустящий,
Покорный мысли цепенящей,
Он не внимает никому,
Но эту муку настоящей
Зовет он сладостью все чаще,
А отчего – лишь я пойму.
Услады я не знаю… и т. д.
Раздумье точит и гнетет,
Но в нем покой он некий пьет,
Чей сладок вкус.
Не прав, кто те мечты прервет:
Едва ль влюбленный проживет
Без милых уз.
Он грезой тешится манящей,
Ласкающей и веселящей,
Довлеющей его уму:
В нее он погружен, как спящий.
Желания огонь палящий
Ему неведом. Потому
Услады я не знаю… и т. д.[72]
Стоит ли говорить, что я и Райнхард слушали всю эту тираду, дегенеративно открыв рты. Годы в окружении простых в обращении наемников сказались.
А Рене уже вовсю мчался по зеленеющему майскому лугу, горяча коня шпорами. Дело было на охоте, мы травили кабана, и рыцарь опасался уступить добычу кому-либо. Адам проследил его путь смеющимися глазами и негромко сказал:
– Насколько я знаю, этому молодому охламону в обличье романтического рыцаря больше подходят немного другие вирши:
Не мудрено, что бедные мужья
Меня клянут. Признать я принужден:
Не получал еще отказов я
От самых добродетельных из донн.
Ревнивца склонен пожалеть я вчуже:
Женой с другим делиться каково!
Но стоит мне раздеть жену его —
И сто обид я наношу ему же.
Муж разъярен. Да что поделать, друже!
По нраву мне такое баловство.
Не упущу я с донной своего,
А та позор пусть выместит на муже![73]
Пока мы дружно хохотали, из лесу выскочил матерый секач, за которым бежали гончие, заливаясь лаем. Позади звенели дудки да рожки, и к обреченному зверю со всех сторон бросились охотники. Но Монмартен опередил всех, взяв кабана на острие меча, легко и изящно, как опытная вышивальщица иглу в пяльцах.
Императорский турнир – это что-то. Под стенами Вены был выстроен настоящий городок из шатров, загородок, турнирных площадок, трибун и разнообразных декораций. Я там даже заблудился однажды. Конечно, по пьяному делу.
Не буду рассказывать, как мы там отдыхали. Не всё, по крайней мере, рассказ не о том ведь, а о том, как нас занесло в Альпы. Турнир же этот злосчастный напрямую с сей историей связан, так что придется немного здесь задержать ваше внимание, м. л. ч. (мой любезный читатель).
Квартировали мы в самой Вене от щедрот нашего обожаемого оберста Георга фон Фрундсберга.
Я и Адам манкировали всяческими скучными, на наш взгляд, церемониями, где «прекрасные дамы» осматривали гербы, герольдмейстеры проверяли родовитость участников и тому подобное. Надо сказать, что этот «увлекательный» процесс занял целый день! И это был второй день турнира, так как первый был посвящен вносу знамен и шествию участников.
Только грандиозные пиры каждый вечер заставляли мириться с наскучившим церемониалом.
Фрундсберг непрерывно зевал и слал в королевский дворец письмо за письмом, которые выводил своим каллиграфическим почерком Адам. У меня рябило в глазах от всеобщего сверкания, от гербов и бейджей, золотых шелков, а в ушах не прекращался звон – эхо громких клятв, здравиц и тостов. Надо ли говорить, что Монмартен оказался в своей стихии и плавал в этом великолепии, как рыба в водах Мирового океана?
– Друзья мои, – посетовал он в ответ на наши утомленные жалобы, – друзья, друзья… Это разве церемониал? Настоящий блеск был когда-то при дворе герцогов Бургундии, сейчас вы видите только его жалкую тень.
– На том спасибо! – сказал недовольно Райнхард. – Я, кажется, скоро с ума сойду от всего этого. «Шлем мессира де Мелюна, шлем сеньора де Бальбоа»… задница Райнхарда фон Матча… «не посрамил ли кто, не отзывался ли дурно о благородной даме, не опорочил ли?» Да если бы эти расфуфыренные бабы знали, что мы вытворяли всего три месяца назад, гы-гы-гы! Конечно опорочил, гы-гы-гы!!!