На войне – один человек. Который видит и делает такое, что гражданский не сможет вообразить, а вообразив – осознать, в силу отсутствия адекватного понятийного аппарата. Пришел с войны – другой человек. Почти такой же гражданский, что мыслит в терминах людей, не побывавших под кровавым резцом токарного станка бога Марса.
Как по-другому, скажите на милость, можно потом поцеловать жену, обнять детей, взглянуть в глаза матери? Только если там был не ты или не совсем ты.
Доппельгангер. Alter ego. Второе я. Все звериное, темное, инстинктивное, что есть в душе или что там у нас вместо нее? Глубины подсознания? Одна херня применительно к данному случаю.
Характерно, что легенду про доппельгангеров именно в Германии придумали еще в незапамятные времена. Это я к тому, что германцы повоевать любили и любят, и, стало быть, доппельгангер для них фигура более чем необходимая.
А почему же для них? Для нас, дорогой Пауль Гульди! Не забыл, что ты и есть доппельгангер хорошего человека Этиля Аллинара с Асгора?
Доппельгангер для доппельзольднера. Бу-го-га!!!
Мы топали по проселочной дороге. Сверху нас посыпал мерзкий мокрый снег, а снизу подбадривала холодная липкая грязюка. Если говорить с академической добросовестностью, топали мои солдаты, а я и еще три офицера уныло тряслись в седлах. Больше лошадок в фанляйне не осталось, кроме пяти изнуренных одров, что волокли пять обозных телег. Вместо двух лошадей и одной телеги на каждые двадцать бойцов согласно нормам положенности!
Дело было кисло. В Милане, на помощь которого мы ой как рассчитывали, нас форменно отбрили. Франческо Сфорца и Антонио де Лейва в голос клялись, что ни солдатами, ни фуражом нам пособить не смогут. Что сами еле сводят концы с концами. Денег тоже нет. Так что дальше – сами.
Я обрисовывал сложившуюся ситуацию трем своим ротмистрам. Адольф Киссельринг постоянно хлюпал носом и задавал дурацкие вопросы, Петер Трауб кашлял и вопросов не задавал, Леопольд Гейнц не сморкался и не кашлял, а вопросы задавал умные.
– Когда жалованье будет, я не знаю, так парням и передайте.
– А когда они скажут, что дальше не пойдут, что отвечать?
– Адольф, ты ротмистром на то и поставлен, чтоб, значит, на такие вопросы отвечать! И убедительно! Чтоб шли и дальше!
– Пауль, позволь, серебро серебром, но что прикажешь кушать? Пуговицы от штанов?
– А вот это, Лео, правильный вопрос. Ты назначен с этой минуты главным провиантмейстером.
– Рад стараться.
– Отставить иронию. Хоть рыбу ловите, хоть на охоту людей посылай, а провиант должен пополняться!
– Рыбу оно, конечно, можно. Но, Пауль, далеко мы такими темпами уйдем? Нам ведь к Риму не через год нужно!
– И это вопрос правильный. Приказываю зверей бить по оказии, во время сбора провианта и фуража. Рыбу ловить только во время стоянок.
– Хмр-р-р, тьфу! А если нападут, пока они охотятся или рыбарят?
– Адольф, у тебя все мозги вытекли с соплями!
– Хмр-р-р, тьфу! Неправда.
– Да ты на себя полюбуйся! В чем у тебя усы?! И какое тебе дело до парней Лео? А «рыбарить» они будут на стоянках, а на стоянках ты будешь лично расставлять караулы. Вопросы есть? Очень хорошо. Киссельринг с этой минуты назначается начальником караульной службы.
– Хмр-р-р, тьфу! Опять?!
– Разговорчики! Советую брать пример с Петера. Едет, молчит, идиотских вопросов не задает. Под раздачу не попал как следствие.
– Он кашляет.
– Кхе, кхе.
– А ты сморкаешься. Да у тебя даже на седле сопля висит! Оботрись, а то я блевану! Значит, так. Разошлись по ротам. Через два часа стоянка. Чтобы все были готовы приступать к исполнению. Я к Фрундсбергу. За… звездюлями. Вернусь – проверю. И смотрите у меня! Если что – жопы на головы выверну!
– Давай катись! Щас тебе Георг вывернет, – так напутствовали меня офицеры.
В грозного гауптмана я, к сожалению, мог только играть, ибо никаких рычагов давления на подчиненных более не имел, кроме авторитета.
Ротмистры слушались меня, им худо-бедно подчинялись капралы, которых пока еще в голос не посылали солдаты. Общественный договор, не более того. Мы пока держимся друг за друга, потому что поодиночке – пропадем.
Но как же все зыбко, ненадежно и погано, господи!
Трижды погано то, что в армии две трети – молодые солдаты. Кто-то вообще первый раз завербовался. Не ландскнехты, а так – зародыши. Многие отведали кровушки и походной грязи во время подавления крестьянских бунтов, так что почитают себя опытными ветеранами.
Гонору много. А тут их личиком да в такое говнецо.
Плохо, что ретивая молодежь в основной массе оказалась со своими же офицерами в своих ротах. Пока наш «общественный договор» как-то держался, скрепленный грозным именем и славой Фрундсберга, но насколько прочен этот цемент?
Нужно сражение. Как воздух, как вода. Сражение – это победа, это добыча, это убыль лишних ртов как минимум. Накануне неминуемой драки никто не рискнет бунтовать. После – тем более. Да и не нужно будет. Драка спаяет наше рыхлое воинство. Чугунные молоты пушек пройдутся по сварочным швам. Вражеские пики пробьют пазы и станут нашими шарнирами, а кровушка смажет сочленения. И заработает машина!
Вот только с кем драться?
До Рима еще шагать и шагать.
Нужен враг. Срочно.
Что-то в этом роде рассказал нам Фрундсберг сразу после ожидаемого дисциплинарно-профилактического разноса.
– Дьявол! Я бы даже швейцарцам сейчас обрадовался как родным! – сказал он в заключение.
Оберст был зол, но при этом как-то излишне оптимистичен. Для него все было яснее ясного: есть война, налицо неизбежные трудности, которые нужно и можно решать таким и таким способом.
В этом деле он был мастер и посвятил ему всю свою долгую жизнь. Войско вышло в поход – это главное, так рассуждал он. Нюансы вроде голодных замерзающих людей и невыплаченного жалованья очень досадны, но фатальной помехой не являются. Он же идет наравне со всеми, значит, и все будут идти!
Объявили привал. Я вернулся к своим солдатам. Не успел проверить караулы киссельринговской роты и благословить в путь провиантскую команду Леопольда Гейнца, как прибежал вестовой от Бемельберга. Конрад вызывал к себе.
Гауптманы в количестве десяти человек сидели в промозглом шатре полковника. Я заявился последним.
Ох и гадкий выдался путь сквозь понурый наш лагерь! Не лагерь даже – стоянку каких-то мрачных оборванных бродяг. Чадящие костры, грязь, запахи гнили. Ни шутки, ни песни, только угрюмые тихие разговоры и косые взгляды.
На латах и оружии основательный налет ржи, которую никто не счищает. Пики и алебарды побросаны прямо на землю вместо задорных, победительных оружейных пирамид, венчавших обычно место каждого десятка. Плесень на ножнах и перевязях. Драные башмаки и платья.
И никто ни черта не чинит.
«Надо бы заставить своих по возвращении пройтись по снаряге», – подумал я. Хуже ничего нет, чем когда солдат так начинает относиться к своему «инструменту». Если в подобной манере продолжать, начнем костры растапливать древками от пик, а до Рима доберемся толпой попрошаек. То-то радости будет!
Грустные мысли о службе оборвал прибывший Конрад:
– Камрады! У нас дело! – сообщил он вместо приветствия. – Завтра будет штурм! – Ответом стал взволнованный гул:
– Какой, кого штурмовать?
– Наконец!
– Рассказывай!
– Дождались!
И прочее.
Бемельберг прошел на середину, пальцами поправил еле тлеющий фитилек в походном жестяном фонаре и раскатал на крышке сундучка карту.
– Вот, – его толстый корявый палец ткнулся в некое место к северу от Ареццо. – Мы здесь. – Он прокашлялся, пригладил растрепанную бороду и начал вещать:
– Мы сейчас здесь. Десять миль на юг стоит небольшой замок с очаровательным названием «Зибентодт». Он прикрывает городок с тем же очаровательным названием. Точно известно, что там засели паписты и готовятся сопротивляться. Георг намерен быстро взять замок приступом и войти в городок, ибо других укреплений не имеется. Замок и город – войску на прожитие. Все, что найдем, – наше. Вопросов нет? Хорошо. Значит, выступаем завтра на рассвете. Для атаки нашему полку отводится следующая позиция…
Далее Конрад толково и доходчиво разъяснил маневр полка и обязанности каждого фанляйна в своей обычной манере, разве что больше обычного пересыпая речь бранными словечками. Был он заметно возбужден.
Это я понять мог, еще бы! После такого отвратительного похода нашлось хоть какое-то настоящее дело! Сулившее, кроме разминки, возможную добычу и возможную жратву. А если помечтать, то и добрую выпивку.
– Ну что, кровопийцы?! Покажем завтра, что такое настоящие семь смертей?![75]
Мы все одобрительно заверили, что еще как покажем, и много кричали и хвастались. Все как обычно. И как же это было здорово, что все вновь делается «как обычно»!
В лагере сотворились суета и шум. Я не удивился и совсем не насторожился. Ведь приказ Фрундсберга к завтрашней атаке получили все, не только мы. Ничего необычного я не подумал и когда услыхал размеренное буханье барабанов.
Даже когда в шатре показалось бледное лицо Бемельбергова ординарца, который почти прокричал: «Солдатские выборные требуют всех на общий круг! Фрундсберга требуют! Срочно!» – я остался преступно благостен. Подумаешь, какая невидаль «солдатские выборные» и «общий круг»! Сходим послушаем. Не в первый раз.
В лагере и следа не осталось от заторможенной созерцательности, что так меня раздражала по дороге к Бемельбергу. Солдаты собирались десятками и спешно шагали в темноту, где продолжал ухать барабан.
Мы покинули шатер и устремили стопы в том же направлении. Сумрак отступал. Тысячеглавое людское море все чаще вспыхивало огнями фонарей и простых факелов. Где-то вдали занимались высокие костры.
– Вот они, вот! – послышалось откуда-то сбоку. К нам бежали трое.