– Конрад, Пауль, слава Создателю, нашел! – Это Адам в сопровождении солдата из моего фанляйна. Солдат почему-то в кирасе и с алебардой. Адам тоже при параде.
– Что случилось, зачем ты с железками, что вообще происходит? – сердито спросил Конрад, хмуря брови, и несколько замедлил шаг.
– Кажется, допрыгался Георг. Бунт!
– Уверен?!
– Дак пойди разбери! Только не ходите туда вот так, умоляю! Лучше вооружитесь, ведь, сохрани бог, мало ли что! Я такого наслушался!
Конрад резко встал. Приосанился. Покрутил головой, отдирая воротник, словно тот его душил. Смачно харкнул под ноги. И четко заговорил, будто командовал перед боем:
– Все к своим ротам, это раз. Строить людей и вооружаться, это два. Всех паникеров и бунтовщиков вязать и укладывать рядками, это три. Впрочем, можно просто в рыло. Смотрите по месту. Будут сопротивляться – нож под ребра. Роты должны быть готовы к бою. Пусть половина людей останется, но чтоб через четверть часа были построены. Это четыре. Если солдаты уже ушли, вооружайтесь сами и бегом на круг. Это пять. Адам, хватай всех наших, кого встретишь, и волоки туда. Сейчас будет жарко. Разойдись!
Мне даже полегчало.
Вот что значит вовремя получить четкую, недвусмысленную команду. Испугаться по-настоящему ваш скромный повествователь не успел, хотя стоило бы. О ландскнехтских бунтах я был наслышан, хотя ни разу не видел.
Фанляйн встретил своего командира в растрепанных чувствах. С полусотни молодых успели убежать на зов барабана. Ветераны и просто те, кто поопытнее, угрюмо поджидали развития событий.
– Петер, Лео, Адольф, ко мне, – бросил я на ходу. – Что происходит? Какие выборные? Мы слали каких-то выборных?
– Капитан, я говорил, это ретивые юноши из нового пополнения, их художества. Как только ты ушел на совет, с той стороны лагеря началась свистопляска. Кхе-кхе. Бегают, кричат, палят факелы. Потом Райсснер тебя высматривал, ну я его и отправил с провожатым.
– Спасибо, Петер. Все верно. Стройте людей. Вооружайте и ведите в порядке к месту сбора. Петер – за старшего. Я вперед побежал, – всю это тираду я произнес, напяливая роскошный полудоспех – императорский подарок. Мне помогли опоясаться перевязью, рука привычно поймала рикасо[76] спадона, и я понесся.
О чем я только думал?!
Только бы успеть – вот о чем.
Здравый вопрос, а что я один смогу поделать, мою душу тогда не растревожил. Впрочем, как оказалось, вряд ли что-нибудь изменил бы и весь мой отряд, явившись в полном составе и с оружием. Иногда карты ложатся так, что ничего уже не поправить.
Я бегу, перескакивая через кострища и сваленные пожитки. Расталкиваю кого-то, мне уступают дорогу, признав по дорогим латам старшего офицера. Впереди нарастает гул, там почти светло от сотен огней. Горят костры, факелы, фонари.
Да какой там гул?!
Я различаю соблазнительные скандальные вопли. То и дело вверх взлетают руки, часто в них зажато оружие. Все кричат и волнуются.
Вот и круг. Плотная стена спин. Разойдись. Разойдись, твою мать! Пусти. Пусти, сука! Вот так. Крики нарастают. Я почти дошел и могу разобрать слова. Черт, дерьмо кошачье! Лучше бы я их не слышал. Я прорываюсь вперед.
– …ля… деньги… не пойдем… сам штурмуй… какого!!!
– …жалованье… вперед… аванс… без жратвы…
– …не пойдем… продал… жополиз!!!
– …сколько прикарманил… вор… украл… продал… тварь.…
– …в Альпах… будь ты проклят… в жопу… твою Италию…
– …сдохнуть тут… деньги вперед… сами возьмем!!!
– …сюды бы его самого… император… в говне… кровь проливать… задарма…
Я прошел!
Толпа, волнующаяся, разозленная, толпа на грани, какая бы ни была, теперь она позади, лишь несколько спин отделяют меня от освещенного факелами круга, где Фрундсберг стоит перед дюжиной солдатских депутатов.
Он растрепан, но прям. На груди тускло сияет тяжелое золото, а пояс оттянут мечом. Судя по всему, Георг на пределе. Лицо красное, почти багровое, что в обрамлении зыбкого пламени факелов выглядит инфернально. Глаза выкачены. Челюсти сжаты так, что я, кажется, вот-вот услышу скрип зубов.
Депутация кучкуется в трех шагах от Георга, они не кричат даже – рычат, перебивая друг друга. Почти сплошь молодые незнакомые лица. Очень злые лица.
Они больше ничего не просят и даже не требуют, догадался я внезапно. Они просто себя распаляют и накручивают, а для чего, так ума большого не надо – понятно, для чего! О боже, где же Конрад с людьми, что же делать!
– Значит, так! Слушай, слушай меня! – Вперед выскакивает самый храбрый, а может быть, самый безголовый.
Он в грязных штанах, стоптанных башмаках и кое-как заштопанном стеганом вамсе. Утиный нос его украшен шрамом.
– Слушай! Все слушайте, и ты тоже слушай! – Его палец тычется в направлении Фрундсберговой бороды. – Ты, гад, нас сюда заманил обманом. Веры тебе нет! Ты – вор! Деньги честных кригскнехтов прикарманил. А теперь за спасибо пожалуйте на штурм! Вам могилки, а я на ваше жалованье жировать буду! Так?! Или я не прав?! Так ведь это не я один про это догадался! Так ты, гнида старая, нас обманом извести задумал?! Что замолчал?! Отвечай!
Георг молчит с полминуты, а когда депутация начинает снова гудеть, говорит. Медленно растягивая слова и очень тихо:
– Теперь ты слушай. Я за честь ландскнехтов и за Фатерлянд бьюсь и вас за собой привел. На свое золото привел. Завтра мы пойдем на штурм и сами возьмем свое в том городе. И дальше пойдем. Хоть до Рима, хоть до адовых ворот, пока я не скажу. А ты, падаль, еще раз на Фрундсберга пасть разинешь, языком подавишься. Все ясно?
Георг страшен.
Я достаточно знаком с оберстом. Видел его в ярости. И кричал он, и табуретками кидался, и слюной на нас брызгал. Но такого, как сейчас, я даже представить не мог. В сиплом дыхании, что с трудом пробивается морозным паром через сжатые зубы, слышится дыхание смерти. Утиный нос натыкается на пики Фрундсберговых глаз и невольно пятится назад к своим.
– Угрожаешь?! – визжит он. – Мне, выборному?!
– Вы все всё слышали. А теперь разойдись!!! – Фрундсберг присаживается и страшно ревет на весь лагерь. У него даже корни волос, кажется, покраснели. – Р-р-разойдись!!!
– Выкуси! Денег не отдашь, так сами возьмем! Вор! – Утиный нос хватает у пояса меч. Вытащить его ему не суждено.
Несколько последних секунд я внимательно, не отрываясь, следил за его руками. И как только ладонь падает на рукоять, мое тело начинает действовать само, совсем не сверяясь с мнением головы.
Я расшвыриваю стоящих на моем пути солдат. Два дюйма стали успевают показаться из ножен, когда свистит спадон, и утконосая голова повисает на ошметке кожи. Тело с перерубленной шеей стоит с полсекунды, а потом валится назад, обдавая фонтанирующей кровью депутацию.
– А-а-а-а-а-а-а!!!
Над поляной повисает крик. Взблескивают клинки. Выборные прыгают вперед, норовя достать то ли меня, то ли Фрундсберга.
Безумие. Смерть.
Я неуязвим в императорской броне. Спадон падает еще три раза, вырывая внутренности и кроша кости. Секунда-две – и поляна замирает, замираю и я, прибрав окровавленный клинок назад вдоль правой ноги. Четыре тела распростерты в грязи, двое еще корчатся.
Прав я или нет, поздно рассуждать, но через меня живого до Георга они не доберутся.
Крики нарастают. Стройный людской круг ломается, поляну рассекает клин с Бемельбергом во главе. За его железной спиной виден Адам, старый Йос, Кабан Эрих и еще много наших. Пришли. Успели.
Я позволяю себе обернуться.
Георг медленно оседает на землю. Левая рука бессильно терзает высокий ворот фальтрока, а правая висит плетью.
Господи, как…
Думать я не успеваю, как и весь сегодняшний вечер. Я вонзаю двуручник в землю и подхватываю тяжеленное тело оберста. Неужели ранен?! Крови не видно, но выглядит Георг совсем плохо.
Нас плотным кольцом окружают солдаты. Почти сплошь из ветеранов.
– Герр оберст, что случилось, вы ранены? Георг!
– Пу-усти, П-пауль, положи наземь, – Фрундсберг шепчет еле слышно. Некоторые слова угадываются только по шевелению губ. Вокруг напирают наши, со всех уст рвется вопрос:
– Что?
– Что?!
– Что?!
– Что?!
– ЧТО?!
– Отвоевался я, парни. Апоплексия, как у папаши. Мне конец, – отвечает Фрундсберг ровным голосом, совсем спокойно. Над нами склоняется Адам, за его плечом маячит перекошенная рожа Бемельберга.
– Георг, сейчас на носилки – и к лекарю. Вы ничего не знаете – откуда? – кровь отворим…
– Заткнись, Адам. Слушайте последний приказ. Конрад. Собирай своих. Иди в Милан. Рим – не в этот раз. Не вышло у меня. Сброд – к черту. Пусть сами выбираются. Адам. Завещание. Ты знаешь где. Пауль, ты здесь еще? Вали из войска. Прямо сейчас вали. Быстро. Приказ. Или конец тебе. Конрад, Адам – проследить. Дай ему денег, у меня есть. Все. Парни, мне что-то душно… душно…
Бегство через лагерь в окружении наших. Прямиком к коню. Запомнил я мерный топот ног и свистящий шепот Бемельберга над ухом:
– Хватай самое необходимое, пакуй латы в торок и давай галопом отсюда. Конь твой добрый – вынесет. Через четверть часа разберутся, кто именно выборных порубал, искать будут. Потом суд. Мы тебя не спасем, за такое положен топор. Можешь не сомневаться. Они требовали свое по праву, а ты их прямо на сходе поубивал. Теперь тебе надо как можно дальше оказаться. Куда? Куда угодно. Подальше. И дорогу в эти края забудь. Ты фигура приметная, здесь тебе не жить. Уноси ноги. Есть у меня в Любеке человечек. Он мне должен сильно, – он назвал имя. – Езжай к нему. Любек далеко на севере, пересидишь. Ты, брат, тоже отвоевался. На ближайшее время уж точно.
В расположении фанляйна меня дожидались Адам и старый Йос.
– Наделал делов. Эх, молодежь…
– Как Георг?
– Отходит. Если до утра протянет – счастье.
– Пауль, держи денег, это от Фрундсберга последнее спасибо. Здесь в кошеле сто талеров, без мелочи. В Милане все свои сбережения получишь в отделении банка синьора Датини, ты знаешь, вот держи записку с моей печаткой. И ради бога, как только сможешь, переоденься! Ландскнехту в одиночку сейчас по Италии лучше не ходить. Как доберешься до тихих мест, черкни письмо на мюнхенский дом Фрундсберга. Я там собираю всю корреспонденцию.