Дружная сводная бригада из дюжины единомышленников, в том смысле, что единые мысли могли бы сделать из нас великолепных соучастников чего угодно.
Дюжина военных в чужом городе – почти всегда вариант неприятностей. Другой вариант возможен, но когда в ночи на рынке появились нетрезвые жлобы с закатанными рукавами, постоянные его обитатели начали давить косяка в нашу сторону. И я их понимаю.
Впрочем, дурных не оказалось, никто не полез выяснять отношения с двенадцатью ветеранами, вооруженными с головы до самых пяток.
До ярмарочного балагана, где квартировали заезжие жонглеры, а что важнее, жонглерши, акробатки и танцовщицы, мы не добрались, точнее, не добрался я. Из-за прилавочной пустоты раздался голос фатума, моего личного Рока, Фортуны и предначертания в одном. Очень приятный голос, скорее голосок, нежная песня, чудо воздушной вибрации. Все это сложилось в едином словесном солитоне, чуть хрипловатом и ужасно громком:
– Ай, красавчик, ай, соколик, дай погадаю, судьбу-правду открою, ай, ручку дай, не пожалеешь, ай, орел, ай, удалец, позолоти ручку!
– Ненавижу цыган, – прошипел один из наших по имени Йохан Шредер. Тот самый любитель конины, памятный по разведочному походу перед Бикокка.
– Погоди-ка, – одернул его я и удержал гневный порыв, так сказать, физически. Почему – не знаю. Просто положил руку на плечо и одернул. – Чего надо? – спросил я, шагнув в темноту навстречу «позолоти-ручку-ай-соколик».
Шагнул… и превратился в непослушную жену старика Лота под городом Содомом. Остолбенел то есть. Как есть остолбенел.
Из теней под навесом соткалась квинтэссенция женской красоты. Та самая равновесная система, откуда не убавить и куда не прибавить ни одного элемента. И даже это – чушь, потому что красоту описать невозможно, только увидеть. Я увидел и… я даже не знаю, что со мной произошло.
Какой-то девятый вал чувств, восторга, ожидания, любования, гормонов и самого банального свойства немедленного стояка. То есть остолбенел не только я. Собственно, геометрически я состоял из двух базовых столбов, если рассматривать смысловую нагрузку: мое тело, от макушки до пят, и наш любимый половой орган, который звероподобно устремился на двенадцать часов и затикал.
Так в мою жизнь вошла Зара. Лучшее, что случалось в моей жизни. И той и этой.
Так получилось, что я давал исключительно описательные названия главам своей книжки. Но эту главу я назову один словом, причем заглавными буквами:
Глава очереднаяЛЮБОВЬ
В цыганском балаганчике было темно и тепло. Это была маленькая лачуга на окраине рынка, куда гадалки водили погадать или переночевать по случаю. Здесь было все необходимое: низкий потолок, земляной пол, скамья и широкий сундук, накрытый шерстяными пледами, маленький столик и колченогий табурет. В углу тускло дотлевала углями железная жаровня, над которой коптил светец.
Трудно сказать, что рассчитывала увидеть на ладони цыганка при столь скудном освещении, но водила острым ноготком по линиям моей судьбы она со всем прилежанием и что-то шептала. А я пожирал ее глазами, пользуясь случаем. Раздевал, ласкал, почти облизывал, и все, представьте, глазами.
Только в те божественные секунды я понял, что все или почти все многочисленные дамы, девушки, барышни, Frau и Fräulein, что дарили мне свои ласки, были воплощением далекой, потерянной, забытой, но не до конца, и вечно моей, но не в реальности, словом – моей Гелиан.
Всегда светлые волосы, желательно с отливом в рыжину, всегда светлые глаза, желательно зеленые, лицо всегда худеньким треугольничком, желательно ямочка на подбородке, белая, нежная кожа почти прозрачной тонкости, рост средний, а можно и повыше, грудь желательно маленькая, можно чтобы и средняя, но лучше – маленькая.
Передо мной сидел точный позитивный отпечаток Гелиан. Мне еще подумалось, что если Гелиан – негатив и все у меня начало складываться не вполне удачно после знакомства с ней, то это – явный позитив и все теперь будет хорошо.
Высокая, навскидку пять футов десять дюймов, смуглая, с оливковым отливом кожа, в темноте почти черная, огромные черные глаза, основательно раскосые, колоссальная копна черных волос чуть не до колен, узкое тело, не худое, скорее жилистое, и грудь, едва не разрывающая темницу простого суконного лифа.
Про самое интересное для любого нормального мужика, про попу и ноги, я тогда ничего не мог знать даже приблизительно – широкое длиннополое платье, главная приманка здешней моды, очень стимулирует фантазию.
Но походка… Лебедь по воде плывет не так изящно, с такой походкой ноги должны быть самыми чудными, ведь простой смертной можно обрести такую плавность и соразмерность только за десять-пятнадцать лет непрерывных пти гран батман, плие, фуэте, релеве и прочих ведомых только балетному люду заклинаний.
Только это все ерунда. Воздух вокруг нее буквально вибрировал. И, кажется – да нет, я уверен – светился. Волны света гуляли вокруг при каждом ее вздохе, при каждом движении, а глаза ее черные при каждом взгляде, даже мимолетном, загоняли в душу мою и тело неимоверный клин тепла, который крутил водовороты в самых потаенных закутках естества моего.
Я влюбился. Двадцать секунд, чтобы дойти до каморки, и сорок секунд внутри смрадной, душной комнатенки, и я влюбился. Звучит глупо, но чувство никогда не бывает рациональным.
Со всей ясностью проступило то, что Гелиан я хотел, как хотят престижную дорогую яхту или как спортсмены вожделеют кубок высшей лиги. Она была красива, и она была из другой лиги, понимаете? Я хотел ее, безумно хотел. Она была недоступна, а я, молодой дурак, бессознательно решил выиграть этот приз. Не мой приз, чужой, нелюбый. И выиграл себе на голову.
Эту смуглянку я бы и пальцем не тронул без ее разрешения. Мне было достаточно смотреть на нее, дышать рядом, знать, что она просто знает, что я люблю. А ведь тогда само имя ее было тайной. И все равно я влюбился. В безымянную безродную темную бродяжку, дочь бродячего народа на чужой планете.
Милое видение прилежно делало вид, что колдует, как это принято у гадалок и прочих рыночных шарлатанов, но мне было все равно. Лишь бы быть подле, рядом, близко к расстоянию нанесения поцелуя, если вы понимаете, о чем я.
– Как тебя… вас зовут, – собрался спросить я на вполне приличном испанском, но слова застряли в глотке.
– Кто вы и откуда, где растят такие цветки? – и вновь подавился словами.
– Вы так прекрасны… так свежи… – и опять не смог.
– Уедемте отсюда и будем счастливы, – не вышло.
– Выходите за меня замуж, – и еще одна неудача.
Даже спросить, что готовит мне судьба и сколько я должен за нелегкий магический труд и растрату эктоплазмы, или что там у колдовской братии, у меня не получилось. «Пропал Пауль», – подумалось мне. «И слава богу», – подумалось в ответ. Я даже рта не смел раскрыть, чтобы не потревожить обворожительное наваждение.
Наваждение между тем явно заканчивало положенный заезжему лоху ритуал, так что замаячила страшная угроза расставания. Позолотил ручку, и вали своей дорогой, солдатик. Солдатик был готов позолотить не только ручку, но и ножку, и не позолотить, а инкрустировать, помчаться во Флоренцию, найти Челлини и золотую статую в полный рост заказать, наворовав по дороге денег. Только бы не расставаться. Не расставаться только бы. Не отходить, не покидать, ощущать ее жар, ее свет, ее тонкий пальчик на моей бугристой ладони.
Пока я составлял экстренный план по завязыванию знакомства и, если повезет, головокружительных отношений, темноглазая прелестница подняла свои томные очи и затянула что-то вроде: «Вижу, вижу, судьба твоя – дальняя дорога и ждет тебя на перепутье камень, дерево и колодец», когда с улицы раздался дружный рев заждавшихся товарищей:
– Пауль, мать твою за ногу, сколько можно?! – отчего у меня моментально прорезался голос:
– Дальше без меня, камраден, я остаюсь, – на что камраден загоготали, высказали много непристойных предположений и потребовали вашего покорного слугу срочно на свет божий.
Я помолился, чтобы чаровница не поняла боевого лязганья швабского диалекта, и приласкал друзей-приятелей сильно по матушке, изругал площадно, пригрозил расправой и противоестественным совокуплением – словом, попросил оставить наедине со страстью. Друзья-приятели быстренько вошли в положение да ретировались, возвестив отступление громким спором на предмет, кто сейчас в лачуге сверху и в какой позе.
Господи, подумал я: 1 – хорошо бы девушка все-таки не понимала тонкостей нашего грубого языка; 2 – вот козлы; 3 – хорошо, что быстро убрались; 4 – насчет «сверху», было бы очень неплохо, впрочем, неплохо было бы и снизу, или же, положим, сбоку; 5 – как избежать немедленного посыла по известному всем солдатам адресу.
Красотка тактично переждала короткий диспут, вперила в меня магниты черных глаз и начала по новой, ничего нового, естественно, не сообщив. Обычный набор «вижу-знаю-ведаю», «судьбу расскажу, беду заворожу», «ждет дорога, ждет беда» (а что еще солдата может ждать на войне?), «выбирай с оглядкой, а если что не так, то думай на рябого».
И все такое прочее, стандартный гипноз для нетрезвого прохожего.
Но как она пела! Как складно и красиво вела меня к выплате гонорара! Сколько нежности и чувства, пусть даже профессионального.
Чистый восторг!
Ненаглядная моя незнакомка плавно покачивалась, оседлав табурет, ловко модулировала голосом и что-то рассказывала, то и дело подтверждая слова вонзанием острого ноготка в линии судьбы. И ни на миг не отпускала моей руки и моего взгляда.
Она уже собиралась сказать: «А теперь позолоти ручку», а я собирался от нежности грохнуться в обморок, как среди чуланной затхлости родилось нечто новое.
Не то.
Потустороннее.
Даже моя грубая шкура это ощутила в моментальной вспышке, а девушку вдруг буквально перекосило. Ее пальчики до костяного хруста, до боли струбциной стиснули мою кисть, а глаза впились в мои. Она громко охнула, я, кажется, тоже.