Старший куратор …»
Непобедимая и необозримая наша армия высаживалась на тунисском берегу. Если бы любезный друг и ревнитель всяческой старины Адам был с нами, он бы неминуемо вспомнил Пунические войны и десант римских войск Сципиона. Мы как раз в тех самых краях обретались, да и руководил нами не кто-нибудь, а римский император собственной персоной. Кайзер – кесарь, даже звучит похоже.
Но герр Райсснер убыл по своим неотложным делам, а мы убыли по своим, так что вспомнить старину Сципиона было некому. Хотя, если подумать, дорогой наш и обожаемый монарх был бы в восторге от такой исторической параллели. Некто умный и находчивый, вверни подобное в нужное время, легко мог бы заработать заметный политический и золотой капиталец. Отчего хорошие мысли приходят исключительно не вовремя? Мне-то капиталец был более не нужен, вот я и помалкивал.
Пронзительным шипом бередило сердце воспоминание о Заре и о нашем прощании. Очень нелегкий вышел разговор. Долгий, косноязычный, неискренний. Так всегда, когда нужно немедленно сказать нечто важное дорогому человеку: язык прилипает к гортани, а в мыслях остаются никому не нужные пустяки. И давишь из себя возвышенную пустословицу что есть сил, пряча глаза, ковыряя землю носком ботинка. С вами такого не бывало? Со мной – частенько. Не скажу, что постоянно, но гораздо чаще, чем хотелось бы.
Берег моря, закат, мягкий ветер, колыхание волос, тепло ладоней. Сплошная романтика.
– Любимая, я завтра отплываю.
– Я знаю.
– Я вернусь.
– Не вернешься.
– Я клянусь!
– Зря клянешься.
– Во-первых, перестань дразниться рифмами. Во-вторых, что мне помешает? Закончим поход, я вернусь, уйду из армии, отошлю ходатайство о продлении полномочий наблюдателя и останусь с тобой, никуда не полечу. Я же тебя люблю, что я делать буду без тебя?
– Милый мой! Я вовсе не о твоем отлете печалюсь, а о твоей смерти! Улетай куда хочешь, только живи! Мне сон был…
– Ага, конечно, ты видела, как я сидел за столом и ел мясо, что явно указывает на мою скорую кончину. Ха-ха-ха!
– Дурачок, я же ведьма, не смейся, это очень серьезно. Береги себя, будь осторожен.
– Зара, когда я не был осторожен за все эти годы?
– Тем более обидно в последнем походе… Улетай, Пауль. Улетай. Это не твой мир, не твой дом. Улетай к своим родичам, где тебя ждут. Я хочу, чтобы отец моего сына жил, все равно где, поэтому улетай. Тут тебе не место. Этот мир более не хочет тебя. Он убьет тебя. Тебя ждет дом. Просто живи.
– Женщина, я сам решу, где мне место и где меня ждут… Что?! Сын?! Когда?!
– Месячные должны были кончиться две недели назад. А они даже не начались. Т-с-с, не перебивай, я точно знаю. Я чувствую. И он точно твой. Нет-нет, Франциско ни при чем, я знаю.
– Да куда же я теперь денусь! Счастье-то какое, теперь я точно приеду назад! Сдам документы своим и вернусь! Слава богу! Зара!
– Пауль, не говори лишнего. Поцелуй, как ты умеешь, по-настоящему, и прощай.
– Приходи завтра, когда мы будем отплывать.
– Прощай, Пауль.
– Я бы сказал «до свидания», ведь я вернусь.
– Прощай.
Зара стремительно развернулась, сильно наклонив голову. Она всегда так делала, когда желала скрыть слезы за густым покровом волос. Быстрые ноги унесли ее в тень рощи, откуда послышался вскоре дробный перестук копыт. Провожать нас в порт она не пришла или пришла, но на глаза показываться не пожелала. Больше Зарайды я не видел.
Выгрузка продолжалась несколько дней. Шутка ли – перевезти шлюпками содержимое нескольких сотен кораблей на дикий берег! И суда-то самые разные, от стремительных венецианских галер и многопушечных галеонов до неуклюжих пузатых карак, арендованных у купцов в добровольно-принудительном порядке и служивших для перевозки людей и грузов.
Андреа Дориа держал флаг на великолепной галере. На не менее великолепном галеоне развевался императорский штандарт. Между ними непрерывно сновали раззолоченные шлюпки, доставляя вести, послания, а то и самих дирижеров этой сложнейшей симфонии.
Первыми на берег сошла легкая пехота и саперы, выстроившие за сутки подобие пирса, способного принимать коней и серьезные грузы вроде пушек. После этого разгрузка пошла быстрее, но все равно провозились еще трое суток.
Вокруг постоянно сновали разъезды итальянских страдиодов – легкой конницы из славянских наемников. В подвижности они вряд ли уступали турецкой, прекрасно стреляли из луков на всем скаку, а отличные миланские бригандины и шлемы давали возможность продержаться некоторое время даже против тяжеловооруженных спах[99].
Вскоре подоспела испанская конница. Пока вся эта кентаврианская братия ходила разведкою и дозором, пехота со страшной скоростью укрепляла лагерь. Все превратились в кротов, не только саперы. Кому охота попасть под атаку, скажем ночную, при десантировании? Да и днем не очень-то это здорово, если не топорщится надежный вал орудийными стволами, если не тлеют фитили, если не смотрят вдаль сотни часовых, если нет дежурного подразделения, затянутого в сталь по-боевому, готового в любую секунду дать по зубам.
Вокруг лежала великая пустыня. Сахара. Узкая полоса берега, оживленная влажными ветрами с моря, но даже здесь умеют ценить и беречь воду. Постоянно пересыхающие речушки и озерца – живое и постоянное напоминание о жарком дыхании песчаного великана, живущего по соседству. Здесь бывает много деревьев, я даже потрогал ночью настоящую пальму, очень здорово смахивавшую на воткнутый в землю огромный ананас.
За относительным благополучием побережья начиналась полоса саванны – полупустыня. Мало воды, мало зелени, мало деревьев, а речные останцы гораздо чаще сухи, чем на побережье.
А дальше – пустыня. Заведи туда войско, и потеряешь его так же верно, как если бы мы вознамерились переплыть море на плотах.
Народ в этих краях круто просолен, суров и молчалив. С лошадьми управляются замечательно, еще бы, ведь они на них живут. Им все равно, с кем воевать, и воевать они умеют. Христиан не любят, так что скоро, я уверен, все эти пастухи встретят нас в рядах турецкой армии, и тогда держись. Что делать с массой легкой конницы, которая не вступает в бой, постоянно посыпая издали стрелами, готовая мгновенно броситься на потерявшего порядок врага, я плохо представлял. Все равно что рубить мечом воду.
Ну что же, справлялись с подобным противником и десять тысяч греков Ксенофонта во время своего знаменитого анабазиса, фаланги Александра Великого, вонзившие македонскую сариссу до самой Индии, легионы Максимина Фракийского и много кто еще, я читал. Воду ведь не нужно рубить. Ее можно вычерпать, можно развести огонь и испарить. На каждую силу есть другая сила. Управимся как-нибудь.
Воинственные размышления напомнили занятный случай из армейской моей жизни, что произошел за пару дней до императорского смотра.
Случай, конечно, забавный, а с другой стороны посмотреть – ох какой был хороший шанс оконфузиться! Давненько не припомню такого в моей уже тринадцатилетней карьере, наполненной неуставными поступками, нарушениями легенды и секретности.
Пригнали последнее пополнение. Раскидали ровным слоем по ротам. Естественно, за такое время ничего путного из новобранцев сделать не выйдет, но хоть посмотреть, познакомиться. Вдруг опытный народец затесался ненароком на наше счастье? Ветераны… Словом, выстроил я свою роту и начал наводить культурную коммуникацию.
Всего в довесок мне досталось от щедрот Конрада шесть человек. Двое с виду – полные охламоны. Снаряжение на них все сплошь казенное и сидит как седло на корове и как козел на заборе. Ладно, оставлю в тылу построения, авось не пропадут сразу же… а там – на войне людишки быстро плохому учатся, если выжить удалось.
Остальные на первый взгляд ничего себе. Крепкие мужички, трое даже в своих латах. Ветераны, стало быть. Побывавшие. Повидавшие. Таких и учить особо не надо. Лишь бы с парнями смаршировались, но это у нас еще будет возможность.
Стали знакомиться. Я прохаживался вдоль строя и торжественно басил:
– Ну что, ослы свинские? Повоюем? Правило у меня одно: дерутся все, как звери. Если кто струсит или, не дай бог, побежит, зарежу. Словом, стоять крепко и слушать команды. Тогда останетесь жить. Добро пожаловать в мою любимую роту!
Два новобранца дрожали листками на ветру моего голоса, совершенно бледные. И как их занесло в армию? Напоили и заволокли? Может быть. Парни в своих доспехах, которых я определил как ветеранов, рассматривали меня с явной насмешкой, еще бы, они разных командиров повидали уже. Ну ничего, дурь из башки я выбивать научился. Еще один, неопределимого качества новобранец, смотрел спокойно, я бы сказал, с интересом. Глаза хорошие. Взгляд твердый. Сам роста среднего, рыжий.
Я полез в ротный список.
– Гюнтер Шильд, умелый солдат, пришел с полудоспехом и своей алебардой. – Я глянул поверх листа, вперед вышел один из ветеранов. – Ты где служил?
– В Италии, герр ротмистр.
– Встань в строй. Та-а-а-к, Петер Файнер, умелый солдат, нанялся со своим доспехом, айзенхутом, алебардой. – Второй латник вышел вперед. Хорош. Этому в бою спину доверить можно без опаски. – А ты где служил?
– В армии трухзеса его императорского величества фон Вальдбурга, герр ротмистр.
– Фон Вальдбурга? Крестьян, значит, гонял?
– Так точно, герр ротмистр!
– Встань на место. Йозеф Годой, новобранец, «заклепка» выдана из арсенала вместе с алебардой. Вербовался со своей шпагой. – Трясущийся рекрут вышел из строя. Молодой совсем. И ладно, все мы рано начинали, я тоже. – Что за фамилия? Ты что, швейцарец?
– Т-т-т-а-к, герр р-р-ротмистр, папаша наполовину швейцарец из-под Ж-ж-женевы, г-г-гер ротмистр.
– Не трясись, г-г-г-г-ер Р-р-р-ожа, – передразнил я, мерзенько поводя плечами и уродуя губы, чем вызвал довольных гогот своих парней. – Помнишь, что у нас с трусами делают? От то-то же. Встань на место. Следующий… Кто тут осчастливил своим присутствием мою ненаглядную пехоту? Юрген… не понял… Это что, шутка? Юрген Шайсе?