– Я вам дам «пожрать», сволочи! За сегодняшнее выступление я вас сгною всех! Песок жрать будете! Вместе будем! Что думаете себе, а?! По вашей милости наш фанляйн строился дольше всех! И это перед лицом неприятеля! Да я вас задрочу!
И все такое в том же духе. Бегал вдоль строя, приседал, вращал глазами, тряс кулаками и головой, хлопал по ляжкам, пугал, короче говоря. Обычное дело.
Повезло еще, что погоды теплые. Правда, ветерок с моря исправно приносил ржавчину, да и марш в доспехах означал едкий пот в количестве трудно представимом. И опять-таки ржавчину. Ненавижу ржавые доспехи. Сегодня боец не почистит кирасу, а завтра уснет на карауле и нас всех перережут. А может, не всех. Но сам факт требуется пресечь заранее. В корне. Вот я и пресекал.
Подвалил Кабан. Обличье его выражало страдание. Добрался до его тушки разъяренный Конрад, судя по всему. Этот может.
– Здорово, Кабан.
– Здорово, студент.
– Бемельберг?
– Он.
– Слышал, его сам император вызывал к себе.
– Ага. Выражал благодарность. За умелые действия пехоты на поле боя.
– Во как! А нам, как обычно, досталось, и не подумайте, что это были пироги.
– Как водится. Нам не привыкать. Хорошо, что жалованье выплачивают исправно. Пока. – Эрих опустил свои телеса возле костерка, поправил опостылевшую перевязь с мечом и кинжалом и взялся философствовать, а также строить прогнозы. – Знаем, как бывает. Нам тут бежать некуда, это ведь не Италия. Туркам, да и местным черномордым все равно, ушли мы из войска или нет, платили нам или нет. Поймают и прирежут за милую душу, и это в лучшем случае. Мыслю, что в связи с этим на жалованье можно здорово сэкономить. Все равно драться будем, как черти. И чего я сюда поперся? Сидел бы себе… С другой стороны, кто, если не я?
– Хы-хы-хы, – я тихо заржал, – можно подумать, что кроме тебя дурных мало! Я ведь тоже поперся. И не только я.
– Не говори. Зато какой смотр под Барселоной закатил император! М-м-м-м! – Кабан восторженно замычал. По всему видно было, что он вполне искренен и по-настоящему наслаждается. – За такое зрелище и жизни не жалко!
Я поддакивал, а Кабан ударился в воспоминания.
Все-таки воображение моего боевого друга оставляло желать. Но понять его можно было. Что он видел? Презрение бюргеров, глухую беспросветную жизнь, которая расцвечивалась только на войне. Какое-никакое разнообразие. И заработок, который потом можно с наслаждением просаживать до следующего похода. И так большинство ландскнехтов, своеобразно воплощавших настоятельный совет Христа жить сегодняшним днем, как птицы небесные и цветы полевые. Кабану еще повезло, что он так долго протянул, сохранив здоровье. Три-четыре года в ландскнехтах – почти гарантированная могилка или недолгая нищета калеки. И обратно – могилка.
Смотр в самом деле был чудо как хорош.
Под знамена собралась блистательная армия, призванная императором и традиционной крестоносной завлекашечкой насчет полного прощения грехов.
14 мая на поле Ла Лагуна можно было лицезреть императора, восседавшего на прекрасном жеребце, латы которого были обтянуты красно-золотой парчой, в тон фальтроку самого Карла. Рядом стояли сто отборных трабантов в бело-желтых шелковых вамсах и чулках, все в алых беретах. Вокруг надрывались трубачи с подвязанными к их голосистым инструментам орлеными прапорами. И вилась подле сверкающая река рыцарской конницы.
Кого там только не было! Из Германии, Испании, Португалии, Неаполя, даже из Франции прибыли лучшие кавалеры! Колонны возглавляли верховный главнокомандующий маркиз дель Васто, герцог Альба, Андреа Дориа, Антонио Сальданья, сменивший временно каравеллу на арабского скакуна, другой прославленный моряк – кастильский флотоводец Альваро де Базан. Среди могучих бородатых воинов забавно смотрелся маленький португальский инфант Луис, брат императрицы и герцога Альба.
Пехота, пехота, бесконечные ленты пехоты. Где-то в середине стоял я со своей ротой, вычищенной по такому случаю до блеска котовых яиц. Э-э-э-х… сиротливо только было без штандарта Фрундсберга – черно-белое поле с перекрещенными красными мечами…
Знамена, пики, алебарды, копья, мечи… Даже более образованный человек, чем мой дорогой Эрих Кабан, не мог не поддаться очарованию величественных военных приготовлений. Незабываемый для любого нормального мужчины театр.
Ладная фигура Карла Габсбурга сияла на солнце зеркалами невесомых лат с тонким узором золотой насечки. В руке – жезл полководца, на поясе – меч. Рядом стоял в тени дерева скромный молодой человек с темным пушком на щеках.
Адам ткнул в его сторону подбородком и спросил:
– Знаешь, кто это?
– М-м?
– Это автор того самого великолепия, что напялено на обожаемого монарха. Филиппо Негроли, молодой миланский кудесник[101]. С железом делает все, что захочет. К нему уже очередь стоит из самых породистых герцогов. Это после того, как он выковал для Франческо де ла Ровера шлем в римском стиле, а Карл узнал и заказал для себя такой же, только лучше. Ну, народ это дело увидел, ахнул и бросился с деньгами к Негроли, сделай, мол, и нам красиво. Мода, етить ее! Есть, впрочем, на что посмотреть. Шлем невероятный: из цельной детали выкованный, спереди борода отчеканена, как настоящая, волосок к волоску, на оплечье орден Золотого Руна. И ко всему прилагается щит с горгоной Медузой. Все в золоте и серебре. Насечка! Красота!
– Красиво жить не запретишь, да… А это что за персонажи?
Поблизости на всхолмье старались у мольбертов два человечка, совсем маленьких на расстоянии.
– Запечатлевают. Один, кажется, Питер ван Эльст, второй Ян Корнелий Вермеер[102]. Выписали специально ради такого случая из Нидерландов. Потом по их картону[103] выткут шпалеру. На память.
Было что вспомнить.
К сожалению, после смотра мы с Адамом даже не успели толком попрощаться – его спешно вызывали в Германию. Очень, очень жалко. И его пика бы нам пригодилась, и легкий характер не повредил бы, и бесконечный запас баек про всё на свете. Самое поганое, что опять и опять главные, нужные слова не отыскались.
– До свиданья, брат.
– До свиданья. Хотя что-то мне подсказывает, что правильнее сказать «прощай». На этот раз, кажется, прощай. – Это Адам из себя выдавил. А я не смог. Отделался оптимистичным и трусливым «до свиданья».
Путь на Тунис прикрывала сильная крепость Гулетта. Она же стерегла уютную бухточку. Все это оставлять в тылу никак не хотелось. И полумесяц на стенах раздражал, и флоту оперативная база требовалась. Не нужно было быть стратегом, чтобы догадаться – скоро штурм.
Вдали от родных берегов армия не могла позволить себе осадного сидения. Никак не могла. То, что было в порядке вещей в Европе, да и то часто оборачивалось неприятностями, здесь могло стать необратимой катастрофой. Риск был слишком высок. Лучше потерять пару тысяч солдат во время приступа, чем всю армию. Ведь припасы были не бесконечными и погода могла испортиться, тогда о правильной эвакуации и речи быть не могло. Поэтому штурм.
Сухопутная армада споро обложила крепость. Над ее укреплением в свое время знатно потрудились итальянские инженеры, что явно читалось в приземистых бастионах с угловатыми контрфорсами.
С моря выстроился грозным полумесяцем флот. Несколько десятков самых мощных кораблей ощетинились орудийными стволами. Всякая мелочь пряталась во второй линии, там, на палубах, точил клинки испанский десант.
Через сутки блокада была оформлена по самым строгим требованиям. Против больверка[104] стояли флеши с тяжелыми единорогами. Легкие фальконеты нацелились на боевые галереи и амбразуры, мортиры приготовились обрушить смерть на внутренние постройки.
Целую ночь канониры по отвесам выверяли углы наводки. С первыми лучами солнца настало время проверить результат их стараний на практике.
Никаких переговоров и почетной сдачи туркам и их пособникам из числа местных ренегатов и алжирских пиратов Хайраддина не предлагали. Пришел черед дипломатии пушек и пик.
20 июня грянул гром.
Полдня бог войны увлеченно молотил в стены чугунно-каменными молотами. Летели во все стороны куски укреплений, пыль и дым заволокли окрестности на милю. Ничего было не разобрать, только со стороны моря то и дело сверкали багровые зарницы, сопровождавшиеся гулкими раскатами.
Защитники крепости ясно понимали, что давать слабину нельзя. Пощады не будет, не будет «доброй войны» с выкупом пленных. Да и с чего бы? Император расценивал местных как предателей, а с пиратами разговор всегда был короткий.
Со стен неслись дружные ответные залпы. Ядра бились в осадную фортификацию, вырывая столбы песка, сокращая исправный орудийный парк и поголовье пушкарей. Над морем поднялось чадящее зарево. Туркам удалось поджечь огнем одну галеру, которой ничего не оставалось, кроме как выброситься на песчаную отмель.
Залпы с нашей стороны стали еще яростнее и чаще. С трудом представляю, что творилось сейчас на орудийных палубах кораблей среди грохочущих металлических монстров, порохового угара, чада фитилей и потного смрада, которые не могли вытечь через скудные бреши пушечных портов. Полуголые почерневшие люди, матерная ругань старшин, метания пороховых юнг… Слава богу, что я служу в пехоте на вольном воздухе. Хотя и у нас воздух был далек от альпийской свежести.
Над крепостью взметнулся фантастический столб дыма и пламени. А затем еще один. Затмивший первый, как зрелый дуб хилый росток. Громовой рев беснующегося пороха заставил зрителей в партере, то есть нас, пасть наземь или как минимум пригнуться, включая самого императора.
Я все это не просто так расписываю, я все видел лично, так как наша рота стояла подле персоны Карла, усиливая его немногочисленных телохранителей. Свидетельствую: кайзер зажал богопомазанные уши царственными ладонями и рухнул на колени. Плоть слаба.