Канонада на минуту стихла, а потом возобновилась с новой силой. Со стороны моря прибежал некто, пропитанный острым запахом сероводорода, с воплями: «Ваше величество! Ваше величество! Мы взорвали пороховой склад! Взорвали! К городу идет десант! Извольте командовать приступ!» Его величество, уже вполне оправившийся, изволил. Он отдал необходимые распоряжения, разослал адъютантов, выхватил меч и ринулся в дым. Спустя секунду следом скрылись герцог Альба и несколько трабантов, которые буквально силой приволокли самодержца.
Вперед под прикрытием густого дыма и пыльных клубов, полностью исключавших прицельный огонь со стен, пошла пехота и спешенная конница. Пошли саперы, тащившие штурмовые лестницы и кирки, дабы разбирать завалы битого камня, пошли мушкетеры, заботливо взводившие курки. Артиллерия немедленно подняла прицел, швыряя воющие куски металла высоко вверх, норовя сбить неприятеля со стен или прихлопнуть кого, если повезет, во дворах крепости.
Мы до поры оставались на месте, оберегая тылы и особу кайзера. Где-то позади стояла основная часть кавалерии и подразделения пехоты на тот случай, если коварный враг окажется настолько хитер, чтобы подвести деблокирующий корпус и неожиданно атаковать штурмующую армию. На самом, так сказать, интересном месте.
Я уже привычно слушал редеющие залпы и начавшуюся под стенами мушкетную трескотню, вспоминая, как совсем недавно на море со страхом внимал недалекой канонаде и что было потом.
Надо ли говорить, что турки сильнее жизни жаждали перехватить десант в море? Как заманчиво утопить всю армию, не дав высадиться и развернуть порядки!
Замысел был хорош, но они немного не рассчитали силы.
– Эй, ротмистр! – раздался бодрый звонкий окрик. – Кончай давить ухо, подъем!
Я недовольно разлепил глаза, заворочался в уютном гнездышке в тени фальшборта. Хотел изругать неугомонного морячка, а это мог быть только моряк, никто из моих бойцов не осмелился бы вот так меня тревожить. Открыл было рот, да так и закрыл, увидев капитана.
– Ну ты здоров спать! Все проспал! Боцман орет, матросы бегают, а ты дрыхнешь, хоб хны!
– Привычка. Чего надо? – поинтересовался я не слишком вежливо.
– Нас топить приехали, ротмистр! На горизонте черно от парусов. Турки или пираты, не разберешь, но это по нашу душу. Сам смотри.
– Fiken Scheiße! – только и смог простонать ваш рассказчик спросонья. Посмотреть было на что. В нашу сторону направлялось великое множество судов, суденышек, кораблей и корабликов. Опытный человек сумел бы, наверное, их счесть, но только не я. Судя по голосу капитана и безмятежной возне матросов, ничего страшного или из ряда вон выходящего не происходило, но я на всякий случай перепугался, что не укрылось от бдительного ока морского волчары.
– Не боись! Наших-то во-о-он сколько! Не дадут в обиду. А мы в пекло не полезем, мы что? Мы корыто грузовое, у нас и борт тонок, и пушек – тьфу. Наше дело людей довезти.
– Утешил, черт! «Борт тонок»! – Я протер глаза и спешно подпоясался мечом, соображая, что же мне надлежит предпринять как ответственному командиру.
– Ну! А я о чем и говорю! – Оптимизму капитана можно было позавидовать. – Они подерутся, а мы посмотрим! Ты не пузырься, пехота! Нас если только абордажем какая мелочь взять попробует, не более!
– Обратно утешил. Абордаж… нам-то что делать?
– Как что? Отбиваться! А там, глядишь, повезет, так еще и пограбим вволю! Смотри веселей, пехота! Морячков на борту у меня семь десятков с половиной, твоих остолопов сотня да кавалеров испанских с полсотни. Народишко, как на подбор, фартовый, оборонимся! Не хмурься, абордаж дело веселое, оно хмурых не любит!
– Да, тысяча чертей, разрази меня гром, – я невольно начал выражаться в тон моему собеседнику, – мы как-то на палубе непривычные, а вдруг что?
– Вдруг бывает только пук! Гы-гы-гы! Ты брось прибедняться. Я ж тебя помню. Я на толкового человека глаз наметанный имею. Что уставился? Не узнал? Э-э-э-э, а я тебя сразу. Лет десять назад, а может, и все двенадцать, катал тебя с ветерком от Венеции до Анконы, тебя и приятеля твоего, который мне всю палубу загадил! Я Джузеппе Триболо, венецианец, вспомнил? Вот где судьба свела!
Я вспомнил. Тот самый шкипер, что звал меня бросить «заблеванного приятеля», разумеется, Адама Райсснера, в счастливые деньки нашего апеннинского вояжа, и идти к нему на службу. Был он тогда немолод. Седоватый такой кряжистый мужик, что-то между сорока и пятьюдесятью годами. Время его пощадило, что ли, или просолился он настолько, что течение лет не оставляло более отпечатка. Даже седины в бороде не прибавилось и глазки смотрели по-прежнему весело и хитро. Довелось же встретиться в самом деле!
Мы закончили брататься, и я побрел строить «остолопов», уверяя себя, что на борту «народ фартовый», и уговаривая «не пузыриться». Как, скажите на милость, тут можно воевать? В такой тесноте, на вечно качающейся палубе?
Между тем корабли выполняли сложные маневры. В первую линию ушли могучие многопушечные суда, а за ними спрятались всякие «грузовые корыта», перегруженные людьми, лошадьми и припасом.
Спустя пару часов началось представление. Грохотали пушки, сходились в ближнем бою борт в борт корабли. Видно было плохо из-за завесы порохового дыма. Судя по восторженным воплям морской братии, дела наши шли блестяще или около того.
Впрочем, долго услаждаться зрелищем нам не дали. Стая вертких фелук обошла основное побоище и бросилась на нас, подобно ястребу на жирного тетерева.
Наш капитан приказал смело встретить супостата метким огнем артиллерии, после чего все четыре пушчонки по правому борту принялись азартно бабахать. Нам ответили тем же. Без особого успеха.
– Эх, погуляем, – заорал Джузеппе, раздевшийся для такого случая по пояс. – Эй, вы! Пехота, а ну марш к борту!
Мы мрачно потели в стальных своих скорлупках, гадая, как же тут можно развернуться. Нас явно брали в клещи. Две фелуки заходили с разных бортов. На палубах стояли смуглые люди, увешанные холодным оружием, и готовили абордажные крючья.
– Слышь, ротмистр. Ты брось свою дуру. Тута с коротким мечом сподручнее, – посоветовал боцман, также босой, голый по пояс, с широченной чинкведеа[105] в руке и шестопером за поясом. Дополнял вооружение впечатляющий набор разномастных ножей. – И лучше босиком. Хотя по херу, разуться уже не успеешь. Гы-гы-гы, – боцман радостно заржал.
Абордаж запомнился смутно. Низкобортные фелуки не давали пиратам запрыгивать на палубу, им приходилось карабкаться вверх. Наши дружелюбно скалились и встречали гостей сталью. Алебарды пришлось побросать и взяться за мечи и кинжалы.
В какой-то момент алжирцы ворвались на палубу. Полилась кровушка. Доспехи жутко мешали в толчее на ненадежной палубе. Парни мои, все как один «сухопутные крысы», старались как могли. Дон Франциско летал демоном смерти. Его шпага то и дело пронзала беззащитные тела пиратов, которые и рады бы выбрать противника попроще, да куда денешься!
Нас теснили, мы не уступали. Я понял, что пора что-то менять, плюнул, спрятал кошкодер, подобрал двуручник, заорал своим: «Разойдись!» – и прыгнул в самую гущу под грот-мачтой.
Неловко было ужасно, не передать. По кирасе и наплечникам то и дело скрежетали сабельные клинки, я прикрывал лицо и надеялся, что никто не додумается сунуть железку под мышку или по голеням. Но натиск мой увенчался успехом. Когда спадон развалил третье тело, вокруг образовалась пустота, пираты дрогнули, а морячки вперемешку с ландскнехтами и кавалеристами де Овиллы волной захлестнули палубу.
Потом мы захватили обе фелуки, разграбили подчистую, изрядно поживившись. Всех пленных пиратов покидали за борт, напутствовав: «Аллах поможет». К тому времени морская баталия в основном закончилась. Враг бежал, а мы гордо продолжили путь, зализывая раны.
Ваш покорный слуга сидел на палубе, разглядывал тоненькие царапины на несокрушимой стали доспехов и неустанно благодарил императора за щедрость. Рядом расположился Франциско, балагурил и умеренно хвастался. Потом мы выпили и заснули.
С утра матросы драили палубу. Поправляли такелаж и вообще приводили судно в порядок. Синьор Триболо расхаживал довольным котом, непрерывно улыбался и баюкал раненую руку. Он частенько перевешивался за борт, удовлетворенно глядя на сильно просевшее корабельное пузо – результат обильной добычи, взятой на фелуках.
Вино, порох, несколько пушек, куча холодного оружия, в том числе драгоценного, ружья, два ящика с монетами, провиант, вода, что важно, ну и гора разнообразных необходимых мелочей, что прибарахлили хозяйственные моряки, прежде чем поджечь плененные корабли.
Расплата оказалась удивительно низкой. Четверых парней Триболо и одного испанца навеки упокоили воды моря. Так всегда, победившая сторона отделывается сравнительно легко. А уж если довелось проиграть, готовься, что половину войска легко можно потерять. Это на суше, где есть возможность смыться. А куда, скажите на милость, смоешься посреди волн? Отчаянных алжирских головорезов в живых не осталось никого. Туда им и дорога, впрочем. Не жалко. Терпеть не могу пиратов и прочих разбойников, особенно если учесть, что они выделывают в случае победы.
Ночь я провел на палубе ахтердека. Не знаю точно, как это место называется у венецианцев, у меня дома – именно так. Засыпать в смрадном трюме вповалку среди потеющих солдат было невмоготу.
Палуба в теплую погоду – это хорошо. Расстелил плащ, скатал под голову мешок, и дрыхни. Воздух теплый, ветерок свежий – одно удовольствие. И хмель к утру гарантированно выветрится. Жестковато спать, правда, но мы привычные. В данном конкретном случае добавлялись некоторые неудобства в виде недоприбранных последствий абордажной схватки, но я постарался, чтобы отрубленных пальцев и луж крови возле моего гнездышка под фальшбортом не наблюдалось.
Вечером народ увлеченно праздновал победу. Особенно морячки, которым не светила высадка и марш по африканскому берегу. Для нас виктория была промежуточной, но все равно, все, кто выжил, сильно радовались и дразнили раненых неудачниками. Беззлобно, впрочем.