ью самого Христа, и с Соборными уложениями, и со Святоотеческим учением. Продолжаем?
Франко промолчал. Сказать ему было нечего, отчего в душе разгорался нешуточный конфликт, зеркально отраженный на его живом подвижном лице.
– Продолжаем. Основа веры, то, как мы верим, – Символ Веры. Как мы, католики, его читаем? Так же как и все остальные, за маленьким исключением: «И в Духа Святого, Господа Животворящего, иже от Отца и Сына исходящего». Восточные христиане, как ты знаешь, говорят «иже от Отца исходящего». Мелочь для непосвященного. А вопрос наиважнейший. Вопрос о природе божественного триединства. Христос говорил апостолам: «Когда придет Утешитель, которого я пошлю вам от Отца, Дух Истины, который от Отца исходит». И специально добавил, заметь, «который от Отца исходит». С самого первого Вселенского собора в Никее христиане молились «И в Духа Святого, Господа Животворящего, иже от Отца исходящего». Все христиане. И на Западе тоже. Еще в девятом веке в базилике Святого Петра в Риме стояла серебряная доска с Символом Веры на греческом и на латыни, и там не было слов «и от Сына». Таким образом, эта часть католического учения – позднейшее искажение изначального догмата, а значит – ересь.
Мы долго еще говорили в звездной темноте средиземноморской ночи. Обо всем – от непорочного зачатия Богородицы до заслуг святых, на которых основана была омерзительная торговля индульгенциями. По всему выходило, что даже невероятно начитанный и памятливый де Овилла не смог мне существенно возразить. И хоть и не согласился с очевидным, но прирезать не попытался и даже в глаз не дал.
Эту часть мы завершили жизнеутверждающим словом Августина Блаженного: «В догмате единообразие, в обрядах разнообразие, а в остальном – любовь».
– Ты, конечно, не признаешь, что католичество – ересь, да я и не прошу. Но пока прими как доказанную данность. Так?
– Противно, но допустим.
– Далее одно к одному. Где есть одна ересь, жди и другой. Ввиду явных ошибок в католическом учении его много раз пытались реформировать. И в XIV, и в XV веке. И вот на наших глазах появился Лютер. А за ним и наш бесноватый Томас Мюнцер подтянулся, которого братья ландскнехты торжественно прирезали 27 мая 1525 года после битвы при Франкенхаузене.
– Туда и дорога, хочется заметить.
– Да, непростой был человек. Так вот, я к чему клоню? Лютеранство как оно есть – логическое развитие католичества.
Франко засверкал очами и начал возражать.
– Что ты говоришь?! Неправда! Ты посмотри и послушай, что они говорят и к чему призывают…
– А что они такого говорят? – перебил я, усмехаясь. – Лютер ничего особенного не предлагал изначально. Обычный набор по оздоровлению ситуации: папу долой, индульгенции долой, роскошь духовенства долой. Ты сам с большинством тезисов согласен! И не он их первый озвучил. Можно подумать, что индульгенции и зажравшиеся попы – это нормально? Вернемся к родству заблуждений. Католики откололись от изначальной, истинной христианской традиции, причем в немалой мере по политическим мотивам откололись, заметь! То есть, говоря по-человечески, из шкурных интересов! Неудивительно, что именно в теле католичества вызрела эта язва – протестантизм. Это от общего нездоровья, в гнилом теле ничего, кроме язвы, в конечном итоге родиться не может. Раскол XI века, а затем и XVI, которому мы все свидетели. Так что никого, кроме самих себя, «благодарить» не надо.
– Тебя послушать, так лютеране и все последующие – овечки!
– Передергиваешь, друг! Я такого не говорил. У нас половина войска – лютеране. Мы вместе и в Италии, и в Германии ох как некрасиво выступали! И католики, и протестанты. Вот Мюнцера и его сплошь протестующих сподвижников кто бил? Ландскнехты. Протестанты. За деньги. Лютеранство – опасно! Очень! Ведь нет у них верховного авторитетного мнения! Уже сейчас полно сект, и каждый сам себе голова. А чему они учат? Предопределению к спасению одних и вечному аду других. От рождения. Простой вывод напрашивается: если ты богат и здоров, значит, Бог тебя любит и предначертал спасение, а если ты сир и убог, значит, проклят Богом и никак уже не спасешься. Это если в корень зреть, не обращая внимания на разнообразных фанатиков и маргиналов, которые готовы все вокруг жечь и рушить. Ничего не напоминает? Все верно – это концепция богоизбранного народа Израилева в измененном виде. Только теперь не народ богоизбранным получается, а определенные люди, которые, помяни мое слово, очень скоро объединятся, да хотя бы по имущественному признаку, и всю Европу кровищей умоют. Да так, что и нам, и вам не снилось! Уже сейчас костры по всей земле горят, ведьм и колдунов сжигают. Меня вот тоже едва не запалили… Куда там Святой инквизиции! Но это только начало. Людишки-то темные в основном, как оказались «во тьме внешней», из церкви изринувшись, так от страха и одиночества творят зверства. Это ненадолго. Скоро на место стихийного сорвиголовства придет продуманная политика и все, что с этим связано. Уже пришла, одни огораживания и «Кровавое законодательство» в Англии чего стоят! Не слышал? А ты поинтересуйся – полезно. Надеюсь, мы с тобой не увидим пришествия нового «Израиля». И не будет среди него места рыцарям и воинам. Это будет новый народ, народ ростовщиков и торгашей. А получается, что мы, католики, сами все это породили и подготовили алчностью да упрямством. И следует из этого… ты только руку с кинжала убери, а то мне тревожно… Следует, что вся история Западной церкви от самого раскола есть долгий прыжок от христианства в иудаизм через католичество. Вот такие мои мысли.
Испанец задумчиво гладил рукоять кинжала. Довольно долго гладил и молчал, смотря в палубу. Несколько раз набирал воздуха в грудь, но потом выдыхал, так ничего и не сказав. Наконец он прервал свои думы, нелегкие, надо предполагать, и изрек:
– Страшно ты глаголешь. Складно и страшно. По сути ничего не могу тебе возразить. Сердцем не приемлю, но возразить не могу. Оттого еще хуже. И что же нам делать? Простому солдату что делать? Передавить сию мерзость, как клопов? Так не передавишь, уже пробовали. А если и передавишь, новые придут. Да и грешно это. Старики, бабы с детишками-то в чем виноваты? Как вспомню, так жить не хочется… До верхушки все равно не достать. Лютер ваш отменно среди князей прижился, щеки, как говорят, отъел… Восставших крестьян зовет убивать, как бешеных собак, а они, между прочим, по его проповеди поднялись… Как среди всего этого жить?
Я улыбнулся. Положил обе руки на плечи испанца, отеческим жестом пытаясь показать, что я здесь, я с ним. Очень это важно в общении с южанами – одно касание бывает целой речи ценнее. Это мы все норовим ближе вытянутой руки никого не подпускать.
– Искушение это нам. Наш Крест. И нести его нам. Ведь Церковь – живое древо, но древо это крестное. Верить надо, жить по совести. Каяться. А придет нужда воевать… Тогда воевать. Мы же солдаты. Ты давеча спрашивал, стоит ли воевать за веру. Я долго думал и сомневался, но разговор наш мысли выпрямил, спасибо тебе. Теперь без колебаний скажу, что только за нее и стоит. Кровь дороже любого золота, любых политических выгод. И уж если выпало ее пролить, то за идеалы и за веру. Тоже не лучший повод, но он не так плох, как все остальные.
Мы стояли на носу корабля: грузный белобрысый ландскнехт в алом и желтом бархате и сухой, смуглый испанец в черной с золотом парче. Стояли и смотрели в глаза, потому что знали: не скоро выпадет случай открыть душу другу, да и выпадет ли вообще.
Другу? Да. В тот момент мы стали друзьями. И не на словах.
Кокон молчания вдруг разорвал крик марсового:
– Земля!!!
Мы прибыли к древним финикийским берегам.
Эти строки написаны в тени стен Туниса. Пишу в спешке, до начала штурма остается не более получаса. О стольком еще хочется поведать и о стольком поведать просто необходимо, но я не успеваю, простите. Концовка выходит скомканной, но уж какая есть, не все в моей власти. В конце концов, Хаэльгмунд вполне прозрачно намекал на «ненавязчивую редактуру», которой подвергались мои записки и мои отчеты. Надеюсь, последнюю часть будет кому причесать и привести в удобочитаемый вид. С извинениями оставляю сей труд тебе, неведомый литератор.
19 июля армия готовится к приступу. Завтра. Завтра конец моего путешествия, которое и так затянулось сверх всякого приличия. Завтрашний день принесет победу императору, славу и добычу ландскнехтам, повторившим путь римских орлов. А я исчезну. Может быть.
Ночью 21 июля в пяти милях к югу от города меня будет ждать челнок.
А может быть, и не исчезну. Улетать, откровенно говоря, неохота. Что мне делать там, на Асгоре? Ради чего жить? За тринадцать лет на Земле я отвык от безопасного растительного существования, и прошлое мое кажется пресным, как кошерная лепешка. Настоящая жизнь здесь. Согласен, это на любителя, но я говорю сейчас о своих ощущениях. Это мой выбор, поймите правильно. К тому же на Земле, среди рощ и полей Испании, меня ждет (я уверен, что ждет) та, которую я люблю и которая любит меня.
Вы спросите, куда делась целая прорва дней между 16 июня, когда подошли к Гулетте, и 19 июля? Справедливый интерес. Ответ прост: штурм Гулетты провалился, и мы вынуждены были просидеть там почти месяц! То, чего так боялись император и военный совет, а заодно все наше могучее воинство, свершилось. Началась осада. На расстоянии буквально вытянутой руки от цели. Даже несгибаемый дель Васто ратовал за отступление и эвакуацию в Испанию. Но воля Карла пересилила.
15 июля началась вторая бомбардировка, гораздо более продолжительная и мощная. Пушки практически срыли больверк, разнесли ворота и пробили несколько брешей в стенах. Комбинированная атака с моря и с суши принесла плоды, мы ворвались на улицы. Начался бой.
Скоро выяснилось, отчего крепость так умело и успешно сопротивлялась. Гарнизон состоял из семи тысяч отборных янычар из гвардии самого Сулеймана Великолепного! А все пушки оказались заклеймены тремя лилиями! Проклятые французы вели двойную игру! Чему я, впрочем, не удивился.