Гарнизон возглавлял лично Хайраддин – Защитник Верных, мать его так. Проклятый пират оказался верток, как куница, – его не удалось сцапать, он сумел отойти в Тунис. Тем не менее Гулетта пала, дорога была открыта.
17 июля Барбаросса решился на полевое сражение, которое с треском проиграл. Еще бы! Он был выдающийся моряк, но никак не полководец.
Его пятидесятитысячная армада была разорвана в клочья. Баталии пехоты под прикрытием мушкетеров продавили центр, заставив отступить янычар, испанская конница отогнала легкую кавалерию, а германские рыцари стальным тараном раздавили спах на фланге. Мы захватили почти все пушки, перебили более двадцати тысяч человек и взяли множество пленных. И очень разозлились.
18 и 19 июля артиллеристы нацеливали орудия, а инженеры возводили укрепления вокруг обреченного города. Завтра начнется огненный налет, который не прекратится до тех пор, пока не затрещат стены. Потом будет бой и будет смерть.
Я пойду на приступ со своими братьями и буду сражаться, как пристало честному ландскнехту. Ветеранов, помнящих Бикокка и Павию, осталось совсем немного, я среди них. Молодые солдаты возмужали, окроплены кровью, посыпаны пеплом – они теперь наши братья. Те, кто выжил, и, те, кто упокоился навеки в море и горячем песке. Мы вместе пойдем на штурм под бодрый марш пушек и барабанов.
Зачем мне это надо? Я до сих пор не уверен, что собираюсь улетать, ведь я обещал Заре остаться на Земле. Клялся даже, хоть она меня отговаривала. Передам документы на челнок, сделаю ручкой. Моя земля отныне здесь. Быть может, меня убедят возвращаться. Быть может, оглушат шокером и затащат бесчувственное тело на борт. Решат, что я не в себе, и помогут таким оригинальным образом. Все может быть, но сердце мое останется на Земле. Навсегда. Лет через дюжину прилетит новый корабль, тогда я решу, продлять ли командировку еще, не знаю.
Встает солнце. Мое отныне и навеки. Лагерь шевелится разбуженным муравейником. Скоро рассыплются барабанные дроби и начнется то, ради чего мы здесь. Я не брошу моих товарищей, я буду с ними до конца.
На этом заканчиваю. Не смею более утомлять вас, друзья, косноязычным своим повествованием. Надеюсь, что вы будете вспоминать хоть иногда наблюдателя первой категории Этиля Аллинара или ландскнехта Пауля Гульди, – как вам удобнее.
Прощайте.
P. S. Пора поднимать роту, а я так хочу спать, вот дерьмо!
P. P. S. Передайте Гелиан, что она дура, но я не обижаюсь.
Глава 14Дон Франциско де Овилла находит себя, но попадает в неожиданный переплет
Первый пилот привычным глазом осмотрел голографическую панель управления планетолета. Пальцы сплясали танец на золотистых клавишах, парящих над приборной доской. Индикаторы горели благонадежной зеленью, только столбик температурного датчика маршевых дюз не выбрался еще из оранжевой части спектра. То есть еще не желтый, но уже не красный.
При посадке пришлось здорово перегрузить двигатели, а все из-за проклятых перестраховщиков, учинивших ради маскировки такую бурю, что тяжелая надежная машина несколько раз чуть не сорвалась в штопор.
Напарник давно понимал его без слов, так как полетали вместе не один год. Поймав короткий взгляд командира, он включил интерком.
– Второй, рубка на связи.
– У аппарата.
– Пассажир упакован?
– Ага.
– Груз в порядке?
– Спрашиваешь!
– Я тебе дам «спрашиваешь»… Совсем отвыкли от уставного обращения! Короче, слей на всякий случай информацию на бортовую сеть. Мало ли что. И давайте рассаживайтесь по креслам, готовность к старту пять минут.
– Есть готовность пять минут!
– Вот то-то же. Отбой.
Командир, слушавший незатейливый диалог без отрыва от предстартовой подготовки, усмехнулся, когда дошло до слов «отвыкли от уставного обращения». Еще бы. Отвыкнешь тут. Линейный корабль, к которому был приписан его планетолет, провел в дальнем рейде без малого шесть месяцев. Обитаемость на вымпеле первого ранга могла бы быть и получше, да что поделать – старое корыто.
Кроме того, до смерти надоела безвкусная пища из полуфабрикатов, регенерированный воздух и вода. И ни одной женщины. Экипаж совершенно одичал, зарос, разгуливал по отсекам в чем попало, общался как хотел. Что такое «есть, так точно, никак нет» даже и не вспоминали.
И вот когда миллиарды километров пустоты остались за кормой, когда малосимпатичные миры Пояса Брамда стали казаться страшным сном, когда народ вовсю размечтался о послеполетной реабилитации, корабль разворачивают и загоняют в очередную галактическую задницу. Эвакуировать кого-то, вроде бы наблюдателя. Экипаж вдруг понял, что «с ходу по бабам» отменяется, и налицо огорчение.
Вы помните, наверное, почему пояс не чей-нибудь, а именно Брамда? И что правильно писать БРАМДа? Вот-вот, все восемь обитаемых планет настоятельно рекомендуется посещать как минимум на Бронированной Разведывательной Автомашине Десанта, настолько там погано. Официальное название уже никто не помнит – все лоции обозначают его как Пояс Брамда, в честь маленького броневичка.
Понятно, отчего самыми модными темами на время стали: «на кой ляд сдались все эти наблюдатели вообще», «неплохо бы дать в морду рейд-мастеру, который загнал нас в эту жопу», ну и, конечно, обязательное «штабные – сволочи». Но военные на то и военные. Присяга и все такое. Поворчали, развернули линкор и как миленькие поскакали эвакуировать, радостно подрабатывая крупом.
Личные неприятности командира планетолета усугубились тем, что в ходе не вполне штатной посадки накрылся астроглайд, накрылся накрепко, в амбулаторных условиях, как говорится, о лечении не могло быть и речи. Так что теперь все маневры от взлета и фигуряния на орбите до стыковки придется выполнять вручную. Беда для опытного человека не великая, но в общем ряду – гадкое дополнение.
Прибыли в точку рандеву, где их уже дожидались.
Лейтенант, возглавлявший десантную партию, стоял возле аппарели и нервно кусал отросший ус. Банальное типовое задание «встретить, принять, в случае необходимости прикрыть, увезти» на глазах превращалось в какой-то нездоровый цирк. Тонкой ниточки, что осталась от лейтенантского терпения, хватило ненадолго. Ровно через двадцать семь секунд ниточка звонко лопнула, он вышел из себя и не вернулся обратно.
«Из-за какого-то полоумного козла…» – подумал он, а вслух коротко скомандовал:
– Шокер. Спеленать и, на хер, на борт.
Что бойцы с наслаждением и выполнили. Сказано «доставить», и точка. Про нежности и, например, массаж с контрастным душем никаких распоряжений не было. Так что шокер – в самый раз!
Обеспамятевшего «пассажира» «спеленали» и вместе с грузом заволокли в обшарпанное чрево планетолета. Наблюдатель явно чокнулся за двенадцать лет, или сколько у них положено, на сумасшедшей планетке. Не выдержал бедняга, а может, от радости свихнулся, когда узрел своих.
«Не мое дело», – разумно решил лейтенант, доложил о готовности и тут же уснул.
Аналогичная цепь рассуждений занимала усталую голову командира челнока. И тоже недолго. Ровно через четыре минуты одиннадцать секунд он пришел к выводу, стопроцентно совпавшему с мыслями лейтенанта. Вот только поспать ему не светило.
– Внимание, борт полсотни семь. Говорит первый пилот. Готовность к взлету десять секунд! – Электрические раскаты командирского голоса наполнили все обитаемые отсеки. – Занять места согласно штатному расписанию, опустить фиксаторы перегрузочных кресел… Кто не спрятался, я не виноват!
– Маршевые двигатели есть, маневровые есть, к взлету готов, – доложил второй пилот.
Пошел обратный отсчет.
– Зажигание.
– Есть зажигание. – Корабль ожил, завибрировал, задышал, зарокотал и двинулся вверх. – Есть отрыв, – прокомментировал второй.
– Высота полста… сотня… две сотни… три сотни.
– Тангаж пятнадцать.
– Есть тангаж.
– Маршевые двигатели – зажигание.
– Есть зажигание.
– Тяга сорок.
– Есть тяга сорок!
– Есть.
– Тяга восемьдесят.
– Тяга сто.
– Добро!
– Давай форсаж!
– Даю.
Челнок взревел, выплюнул сноп пламени и стремительно перечеркнул ночной небосвод чужой планеты. Позади осталась песчаная лощинка, обожженная местами до стекла, да изрядно перепуганное буйством стихий местное население, сильно дивившееся на чудовищный буран, избирательно накрывший маленький пятачок двадцать на двадцать миль.
«Иблис ткнул сюда пальцем», – говорили старики годы спустя, показывая присмиревшей молодежи спекшийся песок. «Расскажи, дедушка, про великую бурю!» – просили внуки, но дедушка лишь качал головой, цокал языком и щурил много повидавшие глаза.
«Я убит…»
«Нет, пожалуй, все-таки ранен».
«У мертвых не может ничего болеть, а голова разламывается. Как… как тогда, в Риме, мушкетная пуля ударила в лоб и скользнула по стальной тулье бургиньота. Или еще раньше… При Павии французский шестопер смял затылок шлема и здорово приласкал череп по живому. Когда было хуже – бог весть. Пожалуй, сейчас хуже. Сейчас всегда хуже, чем было».
Дон Франциско де Овилла попытался стиснуть виски ладонями, но не смог – руки не слушались совершенно.
«Поднять голову и осмотреться. Надо».
Не вышло, более того, голова покарала его невообразимой вспышкой боли, настолько яростной, что испанец вымученно застонал.
Глаза разглядели только лишь яркие пятна и темные пятна, калейдоскопом обрушившиеся на его измученный мозг. Все тело закружилось, закрутилось, перевернулось, Франциско ощутил стремительное падение в глубочайший колодец, который никак не изволил кончаться. Его, кажется, стошнило, а может быть, и нет, но сплохело основательно.
Когда падение завершилось, стало еще хуже. Гораздо хуже. Тело налилось тяжестью, голова превратилась в колоссальный пузырь мыла, лопнувший под натиском неведомого шалуна размером со все мироздание. Боль стала непереносимой, дыхание замерло…