Дальше – больше. Дело дошло до того, что в мой служебный кабинет были поставлены подслушивающие устройства, а дома для этой цели использовались телефонные аппараты. Доказательств было более чем достаточно. Приведу лишь такой факт.
12 декабря 1966 года открылся пленум ЦК КПСС. Главная тема – о международной политике СССР и борьбе КПСС за сплоченность коммунистического движения. В первый день мы прослушали доклад Брежнева по основной теме, а также доклады Байбакова – о плане развития народного хозяйства страны и министра финансов Гарбузова – о государственном бюджете на следующий, 1967 год.
Вечером ко мне домой зашел мой старый друг, профессор МВТУ. В разговоре были затронуты острые политические проблемы, поэтому я предложил сесть подальше от телефонов. Мой друг усомнился по поводу того, что могут прослушивать телефонные разговоры членов ЦК КПСС. Тогда я провел такой эксперимент. Мы прошли в кабинет, сели поближе к телефону кремлевской связи, и я стал рассказывать о первом дне работы пленума ЦК. Сказал, что «Леонид Ильич сделал замечательный доклад, дал глубокий анализ международного положения» и так далее и все в том же духе. Прошло примерно 20–25 минут. Раздался звонок правительственного телефона. Брежнев:
– Коля, ну как пленум? Как мой доклад?
Я повторил то, что сказал ранее.
– Может быть, ты выступишь завтра? – неожиданно предложил он.
– Охотно выступлю, – тут же согласился я.
В общем, поговорили мы с ним минут пять. Леонид Ильич был приветлив, а мой друг несказанно удивлен.
Опять «не в струю»
На следующий день началось обсуждение докладов. Я выступал вторым, после Д. А. Кунаева.
В своем выступлении я выразил удовлетворение по поводу того, что вопросы внешней политики вновь стали обсуждаться на пленумах ЦК.
«В недалеком прошлом, – сказал я, – международные проблемы не обсуждались пленумами даже тогда, когда возникали чрезвычайно сложные положения, которые требовали проявить особую осмотрительность, исключительную ответственность за принимаемые решения».
Я напомнил пленуму о венгерских событиях 1956 года, когда с Центральным комитетом не посоветовались относительно намечаемых серьезных акций, а также о Карибском кризисе, когда США продиктовали нам некоторые требования, которые пришлось принять в ущерб престижу нашей страны.
Я с удовлетворением отметил, что теперь политбюро, следуя линии октябрьского (1964 года) пленума ЦК, проводит курс на повышение роли ЦК и теперь пленум собирается действительно для делового коллективного обсуждения коренных проблем партии и государства.
Далее я остановился на политике Китая и, естественно, употребил весь арсенал слов, которыми тогда клеймили Китай. «В связи с этим, – говорил я, – исключительно важной является необходимость успешного развития восточной части страны. Конечно, делать это следует на прочной экономической основе. Следует вспомнить тридцатые годы – Комсомольск-на-Амуре, освоение целинных земель. Надо без лишней шумихи поднять нашу славную молодежь, комсомол на это большое дело. Надо убедить их, что сейчас развитие восточных районов не просто романтика и не только экономическая потребность, а нечто более важное и необходимое для Родины».
Не мог я не остановиться и на проблеме национальных отношений. Я подчеркнул, что «всеобщую важность приобретает вопрос об отношении к национальным требованиям. Ленин учил, что каждое национальное требование пролетариат должен поддерживать не безусловно, а в зависимости от того, содействует ли оно равноправию наций, миру между народами и интересам классовой борьбы пролетариата. …Следовало бы подумать над тем, чтобы в дружеской, приемлемой форме подвергать принципиальной критике в нашей научной печати наиболее уродливые проявления национализма и антисоветизма в общественной жизни некоторых братских стран. До сих пор мы это не делаем, что едва ли правильно…
До сих пор кое-кто за рубежом считает, – говорил я, – что интернациональный долг СССР, как крупнейшей социалистической державы, состоит в том, чтобы только помогать, давать, а интернациональный долг малой страны – только в том, чтобы получать, брать… Да, мы оказываем и будем оказывать помощь слаборазвитым странам. Но решение о размерах и формах такой помощи, очевидно, должно базироваться на серьезном анализе расстановки классовых… общественных интересов, происходящих в каждой стране. Нельзя допускать при этом переоценки роли отдельных государственных личностей…».
В частности, я упомянул Индонезию и Ирак, отношения с которыми мы строили, исходя не из анализа реальной политической ситуации в этих странах, а ориентировались главным образом на лидеров этих стран – Сукарно и Касема. В результате имели крупные политические и экономические издержки…
Конечно, ни Брежневу, ни его близкому окружению мое выступление не понравилось, что я сразу же почувствовал.
К этому времени я уже понимал, что уходить из горкома мне все равно придется, коль скоро генсеку не нравится мое поведение. Но дела в Москве шли хорошо. Авторитет Московской партийной организации был высок. На прошедшей в марте 1966 года XVIII конференции Московской городской организации КПСС в результате тайного голосования первый секретарь МГК на выборах в члены горкома прошел единогласно.
Это была хорошая поддержка со стороны столичного актива, и я решил не сдаваться…
Глава 8. 25-летие битвы за Москву
Подготовка к празднованию
В начале 1966 года по инициативе МГК КПСС была разработана обширная программа празднования 25-летнего юбилея разгрома фашистов под Москвой. Все мы в столичном руководстве того времени пережили войну, многие прошли фронт, и желание достойно отметить эту дату было совершенно естественным.
Героические дни обороны Москвы тогда были очень близки всем москвичам. Тысячи и тысячи из них сами были участниками тех памятных событий начала войны.
27 января 1966 года бюро МГК утвердило состав комиссии по подготовке празднования 25-летия со дня разгрома немецко-фашистских войск под Москвой, в которую вошло около сорока человек. Председателем комиссии стал первый секретарь Московской городской парторганизации Н. Г. Егорычев, заместителем председателя – первый секретарь Московской областной партийной организации В. И. Конотоп.
В плане комиссии было намечено провести торжественное собрание в Кремлевском Дворце съездов; организовать совместно с военными научно-теоретическую конференцию; в тех городах и поселках, где остановили врага на подступах к Москве, на сооруженные пьедесталы поднять орудия и танки времен войны. С энтузиазмом было встречено предложение комсомольцев поставить памятники в виде противотанковых ежей на переднем крае обороны Москвы.
В программу празднования славной даты вошли также факельное шествие ветеранов войны и юных москвичей по Ленинградскому проспекту и торжественные собрания в честь славной даты в районах столицы, где перед собравшимися выступят видные военачальники. В Центральном выставочном зале столицы готовилась большая художественная выставка работ, выполненных с первых дней войны и до нашего времени непосредственными участниками боев под Москвой.
Программа была подробная, разрабатывали ее коллективно, поэтому вспомнить, кто что предложил, сейчас невозможно. Специального финансирования под эту программу не открывалось. Все делалось за счет столичного бюджета. Большую помощь оказали военные. Был хороший подъем, проявлялось много энтузиазма.
Жуков на конференции
В конце ноября 1966 года в Краснознаменном зале Дома Советской армии прошла научно-теоретическая конференция, на которой впервые после официального забвения появился Г. К. Жуков.
Там был весь руководящий состав армии – все маршалы, командующие фронтами, армиями.
Я на открытии не присутствовал, но мне сообщили:
– На конференцию пришел Жуков, сел в первом ряду. Народ требует пригласить его в президиум. Что делать? ГлавПУ решить этот вопрос не может.
– Как – что делать? Георгия Константиновича надо пригласить в президиум.
Потом опять звонок с конференции:
– Все требуют дать слово Жукову. Как быть?
– Надо дать.
– А согласовывать с ЦК не надо?
– Для меня вопрос ясен. Перезвоните через минуту.
Кладя трубку, я уже решил взять всю ответственность на себя.
Я отлично знал, как это делалось: позвоню Брежневу, он скажет: «Мы должны посоветоваться». А это всего лишь вежливая форма отказа. Пока будут «советоваться», конференция закончится. А я в этом отказе не сомневался: ведь в 1957 году, когда Жукова снимали со всех постов, самыми активными противниками Жукова кроме Хрущева были Брежнев, Суслов, Кириленко. Все они остались в политбюро. Именно им предстояло решать, давать слово Жукову или нет. Из боязни решат: лучше не рисковать – ведь это Жуков! Мало ли что он сможет сказать!
Я решил поехать послушать. Когда я вошел в зал, Георгий Константинович уже стоял на трибуне. Речь его была логичная, убедительная, исключительно грамотная. Целый час он говорил на подъеме, без бумажки.
Мне потом рассказали, что, когда он вышел на трибуну, все в зале поднялись и стали аплодировать. Когда он закончил свое выступление, присутствующие опять устроили ему бурную овацию. Несмотря на опалу, авторитет Жукова и в армии, и в народе был очень высокий.
После перерыва мы сидели рядом. На мои слова, что он выступил хорошо, Жуков ответил:
– Вы знаете, я к этому десять лет готовился.
Вернувшись в горком, я позвонил Брежневу. Рассказал о конференции и выступлении Жукова.
– Ну и как? – спрашивает.
– Лучше не скажешь. Он очень хорошо говорил о роли партии и народа в войне, об армии, дал хорошую оценку политработникам. Кстати, через два дня, – добавил я, – Жукову исполнится семьдесят лет, и было бы хорошо, если бы Центральный комитет, правительство и Верховный Совет СССР заметили эту дату.
Не знаю, помогли ли мои слова, но 2 декабря 1966 года в «Правде» на третьей странице был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Г. К. Жукова орденом Ленина «за заслуги перед Вооруженными силами СССР и в связи с семидесятилетием со дня рождения». Ни фотографии, н