и слова о его роли в годы Великой Отечественной войны!..
О моем разговоре с Брежневым Жукову кто-то сказал. Позднее он заходил ко мне несколько раз. Говорил о необходимости реформ в армии. Очень обижался на то, что военное руководство и Генштаб не используют его знания, особенно опыт работы штабов во время войны…
Борьба за мемориал
Готовясь к юбилею, мы вынашивали мысль о создании памятника – Могилы Неизвестного Солдата. В горкоме я часто говорил об этом с заведующим Отделом пропаганды и агитации МГК Николаем Федоровичем Иваньковичем – инвалидом Великой Отечественной войны, который тоже горел этой идеей. Обговаривали этот вопрос и с другими ветеранами войны. Пытался я заразить этой идеей и Брежнева, но он «не слышал» меня.
И все-таки мы – на свой страх и риск – включили сооружение памятника в программу подготовки к 25-летию битвы под Москвой.
Однажды звонит мне Косыгин:
– Был я недавно в Польше, возлагал венок на Могилу Неизвестного Солдата. Почему в Москве такого памятника нет?
Я подробно рассказал Алексею Николаевичу о предполагаемой программе празднования 25-летия разгрома фашистов под Москвой, в том числе о сооружении мемориала «Могила Неизвестного Солдата». Косыгин одобрительно отнесся к нашей идее, обещал помочь. В этой поддержке мы очень нуждались.
Прежде чем начать разработку памятника, мы долго подбирали для него место. Предложений было много, но ни одно не нравилось.
Хорошо помню, как в теплый солнечный день 21 апреля 1966 года Г. Н. Фомин, начальник Главного архитектурно-планировочного управления Москвы, и А. И. Бурдин, заместитель главного архитектора города, пригласили меня поехать посмотреть возможные для этой цели места. Мы объехали весь центр города, съездили на Стрелку Москвы-реки, побывали на Ленинских горах, но так ничего подходящего и не нашли.
Последним местом была Манежная площадь. Мы долго стояли на ней. Обсуждали, насколько в архитектурном плане она неуютна и суетна, а затем зашли в Александровский сад. У меня давно зрела мысль именно здесь, у Кремлевской стены, захоронить останки неизвестного солдата. В этот день я убедился, что лучшего решения нет. Однако и Фомин, и Бурдин, мнение которых для меня было решающим, долго сомневались. Действительно, само это место в Александровском саду тогда выглядело совсем иначе, чем сегодня. Оно было неухоженное, неуютное, газон чахлый, да и Кремлевская стена требовала реставрации. К тому же в выбранном нами уголке стоял обелиск, сооруженный в 1913 году в связи с 300-летием дома Романовых. После революции Владимир Ильич Ленин предложил не уничтожать обелиск, а убрать с него все надписи о царской династии, заменив их именами великих революционных мыслителей, названных якобы лично Лениным. По тем временам обелиск трогать было нельзя.
И в то же время было так много аргументов «за», что все мы пришли к мысли, что именно здесь должен быть сооружен этот бессмертный мемориал. Фомин пообещал сделать эскиз памятника, как мы его представляли в то время.
Уже на следующее утро он и Бурдин пришли ко мне в горком и принесли обещанный эскиз, который, по словам Фомина, он рисовал всю ночь. Он действительно проделал большую работу. И хотя это был всего-навсего эскиз, но он почти точно изображал то, что мы видим на этом месте сегодня. Сомнений не было теперь ни у кого – место для памятника было выбрано правильно.
В тот день, 22 апреля, в Кремле открывалась памятная Ленинская доска на здании Совета министров СССР. На открытии присутствовал А. Н. Косыгин. По окончании торжественной процедуры там же, на ступеньках Совмина, я показал эскиз Алексею Николаевичу. Он без каких бы то ни было замечаний одобрил его и обещал оказать необходимую помощь в сооружении памятника.
А работа предстояла очень большая. Надо было переложить в этой части коллектор реки Неглинки, заготовить большое количество высококачественного гранита и добыть плиту огромных размеров из того же камня, что и на Мавзолее В. И. Ленина.
Брежнева в Москве в это время не было. Его обязанности исполнял М. А. Суслов. Ему тоже идея и эскиз памятника понравились. После этого я написал очень короткую записку в ЦК КПСС, в которой попросил согласия начать работы.
Вскоре вернулся Брежнев. Принял он меня холодно. Видимо, ему стало известно, что Косыгину и Суслову я доложил об идее памятника раньше. Это обидело его. Наша идея ему не понравилась еще и потому, что в то время уже витала в воздухе затея придать исключительное значение боям на «Малой земле». Он понимал также, что открытие памятника может укрепить и мой личный авторитет. Это ему нравилось еще меньше.
Обиду на меня он затаил еще с мая прошлого, 1965 года. Накануне празднования 20-летия Победы стало известно, что готовится Указ Президиума Верховного Совета СССР об утверждении Положения о почетном звании «город-герой» и о присвоении – наконец-то! – звания города-героя Москве.
Брежнев позвонил мне и сказал, что хочет сам сообщить об этом московскому активу до официального сообщения в печати. Мы наметили дату.
По прибытии Брежнев сначала зашел в мой кабинет, осмотрелся и, не найдя на стене своего портрета (у меня в кабинете всегда висел только портрет В. И. Ленина), помрачнел. Он, конечно, запомнил это и теперь решил нас, москвичей, проучить.
Он долго рассуждал, стоит ли вообще сооружать такой мемориал. Однако аргументы были настолько убедительны, что, в конце концов, он отступил и дал согласие. А вот что касается места захоронения и эскиза памятника, то здесь он был непреклонен. Нет – и все! Ищите другой вариант! И тут никакие аргументы не действовали.
Между тем время шло. Неопределенное положение длилось полгода, а работы у Кремлевской стены и не начинались. Правда, подготовку мы уже вели.
Больших трудов потребовали поиски монолитной плиты для памятника. Камень выбирали на том же месторождении в Карелии, откуда в свое время брали гранит для Мавзолея. Но там добыча шла варварским взрывным способом. Все месторождение было в трещинах, отыскать огромный монолит метровой толщины никак не удавалось. Поэтому та плита, которая лежит у мемориала сейчас, сантиметров на двадцать пять тоньше запроектированной.
Очень много гранита привезли с Украины. Камень был дорогой, но в госбюджет мы не залезали – за все платила Москва. Пришлось допустить еще одно отступление от проекта – временно положить асфальт на площадку перед мемориалом, хотя по проекту нужно было класть украинский песчаник. Срочная добыча и обработка его стоили слишком больших денег. Эти расходы мы осилить уже не смогли. Песчаник был уложен позднее…
С надписью на памятнике связана своя история. Когда ЦК согласился с проектом, я попросил Сергея Михалкова, Константина Симонова, Сергея Наровчатова и Сергея Смирнова дать свои предложения. Спустя некоторое время писатели собрались у меня в кабинете. Они уже изучили надписи на подобных мемориалах в других странах и предложили несколько своих вариантов. Все они был неплохими, но очень длинными.
Стали обсуждать. Спорили, искали новые варианты. Сидели долго. Хотелось, чтобы надпись была короткой и выразительной. Когда уже все уже устали, Михалков предложил: «Имя его неизвестно, подвиг его бессмертен». Все облегченно вздохнули – это было то, что надо. И все поставили свои подписи под этими словами.
Писатели ушли. Передо мной лежит текст. Вчитываюсь в него еще и еще раз, и что-то мне не нравится. Представляю, как будут подходить к могиле люди. Может быть, те, кто потерял на войне своих близких, но не знает, где они нашли свой покой. Скажут, наверное: «Спасибо тебе, солдат!»
Я тут же меняю слова в надписи, предложенной Михалковым, звоню Сергею Михалкову и предлагаю заменить слово «его» на слово «твое». Он подумал и согласился: «Да, это действительно то, что надо».
Время нас поджимало. В тревожном ожидании и неопределенности неумолимо приближались декабрьские дни.
Тогда пришлось пойти на маленькую хитрость. Я попросил Главное архитектурное управление Москвы подготовить макет памятника и планшеты, договорился с «Девяткой» (9-м Главным управлением КГБ), чтобы они разрешили архитекторам пронести планшеты и макет памятника в комнату президиума Дворца съездов 6 ноября – в день торжественного заседания в связи с 49-й годовщиной Октября.
По окончании торжественного собрания я пригласил Леонида Ильича, членов политбюро ЦК и других членов президиума торжественного заседания ознакомиться с нашими разработками. Все присутствующие единодушно высказались «за». Брежневу ничего не оставалось, как дать согласие. Маленькое противостояние по этому поводу нами было выиграно. А ведь моя записка в политбюро по поводу памятника лежала с мая!..
Могила неизвестного солдата
Итак, решение было принято. Но времени оставалось в обрез, и работа закипела.
Теперь главное – найти останки неизвестного солдата.
В это время в Зеленограде шло большое строительство. И там во время земляных работ нашли затерянную со времен войны братскую могилу. Знаменательно, что она находилась близ легендарной станции Крюково, где в сорок первом сражались герои-панфиловцы.
Горком направил туда для ознакомления секретаря МГК А. М. Калашникова. Вопрос был довольно щекотливый. Надо было найти останки солдата без документов, определить, что это советский солдат, не дезертир или «самострельщик», не раненый воин, попавший в немецкий плен. Все было тщательно проверено.
Прах солдата был по-настоящему безымянен. Это мог быть и вчерашний школьник, и кадровый рабочий, причем не обязательно москвич. Здесь сражались и моряки-тихоокеанцы, и сибиряки, и уральцы. Никто не знает, сыном какого народа был этот солдат: русского, украинского, узбекского или латышского…
Для него был заказан специальный саркофаг. Останки воина доставили в столицу бронетранспортером на орудийном лафете, потому что лошадьми, как это положено, мы уже не успевали. Было объявлено, что 3 декабря в указанное время прах Неизвестного Солдата будут перевозить к Кремлевской стене для захоронения.