Солдат рассказал неправду?.. Нет, он победил время, он переиначил его, и я уверен, что Бог был рядом с ним. Человеческий век не так длинен, но человек все-таки может победить время. Он может вернутся назад, он может изменить суть своего поступка и, может быть, именно поэтому о людях было сказано «вы — боги». Повторяю, только бог может победить время и, да, мы — боги, потому что мы — пусть и смертные! — все-таки властны над временем. А когда человек понимает это, он начинает иначе относится к смерти. Он готов положить свою жизнь за жизнь другого человека и именно потому в рассказе снайпера возник невесомый медальон. Ведь донести его до матери мальчишки мог только его друг…
«За други своя!..»
История — никогда не заканчивается. После смерти отца я нашел в его вещах маленький серебряный медальон с полустертой гравировкой на крышке «Bitte erinnere dich an mich». «Пожалуйста, помни меня».
У дяди Кости была только одна дочь, она поссорилась с ним, уехала во Владивосток с мужем и не была на похоронах. Так медальон, который, конечно же, дядя Костя не отдал матери убитого мальчишки попал к моему отцу, а потом ко мне. Иногда я рассматриваю фотографию девушки в нем… Она сильно выцвела, но я все еще могу видеть милые девичьи черты. И мне хочется ответить ей: «Ich erinnere mich immer an dich» — «Я всегда помню тебя».
Повторяю третий раз: покаяние — покаяние настоящее, а не визгливое и крикливое — подвластно только богам, ведь только они могут победить время. И дай, Господи, силы ныне живущим дорасти до такого покаяния…
В НОЧЬ НА ДЕВЯТОЕ…
… Наверное, мы все-таки не понимаем смысла той Великой и страшной войны. Нам, говорят, что мы потеряли 20 миллионов человек (я услышал этот рассказ в 1969 году), кто-то называет большие цифры, кто-то меньшие, но мы уже привыкли к ним и, может быть, стоит заставить их зазвучать как-то иначе? Например, если солдат погиб в возрасте двадцати пяти лет, а мог бы прожить, например, семьдесят пять, сколько лет жизни у него отняли? Пятьдесят. Да, если погибает семидесятилетний старик, казалось бы, он потеряет не так много, но разве один год человеческой жизни имеет какую-то цену? Когда у меня сильно болела дочь, я бы с радостью отдала год своей жизни за ее выздоровление, но я была согласна обменять этот год только на жизнь дочери.
Тут суть в том, что, если мы умножим 20 миллионов на количество потерянных — нет, убитых лет! — жизни, то мы получим цифру около миллиарда. Понимаете?.. Миллиард лет! Разве такая цифра не ужасна сама по себе?.. Какой была жизнь на Земле миллиард лет назад? Только-только начали формироваться многоклеточные организмы, а бактерии учились вырабатывать кислород. Наша Земля вообще была похожа на ледяной шарик и лежала под толстой коркой льда. Ученые плохо представляют, какой именно тогда была жизнь. Теперь подумайте, неужели такой период времени кому-то может показаться незначительным?..
И вся эта чудовищная, по сути, космическая катастрофа уместилась всего в четыре года Великой войны…
… Уже позже девочки шутили, что Муську вынесли с поля боя вместе с ранеными бойцами. Но все, конечно же, было совсем не так. Муська, — страшно худющий котенок-подросток месяцев четырех-шести, — просто вцепилась в ватник на груди Ольки, и та сначала не заметила легковесный комочек. Или она перепутала его с шерстяными варежками, которые запихнула за полу ватника. Наверное, котенок как-то смог подобраться совсем близко, когда наша батальонная красавица Олька, лежа на земле, перевязывала очередного раненого. Шел снег, было уже темно и недавнее поле боя лениво обстреливали немецкие минометы. Наши танки и пехота прорвали первую линию немецкой обороны, и пытаясь разозлить немцев и спровоцировать их на контратаку, растеклись на фланги. Перед нами лежала примерно двухкилометровая полоса «ничейной земли». Она охватывала нас полукругом и, если бы вперед пошла только одна немецкая рота, нас просто перестреляли. Причем, перестреляли как бы между делом и с глумливыми шуточками. Я попала на фронт осенью сорок второго, но те, кто начинал войну в сорок первом рассказывали нам о таких случаях… Короче говоря, на том заснеженном поле мы, девушки, собирающие раненых, были похожи на стайку глупых грачей, которую вот-вот окружит толпа хулиганистых мальчишек с рогатками.
У нас не было даже маскхалатов… Медсестер и санитарок медсанбата, как правило, не посылали на передовую, но шли страшные бои, два полковых медицинских пункта просто не справлялись со своими задачами. Кстати, когда я вижу военные фильмы, в которых медсестра в юбке перевязывает раненого солдата на поле боя, то… Да, смеяться над этими художествами, наверное, грешно, но и от улыбки удержаться невозможно. А с другой стороны, попробуйте представить себе девятнадцатилетнюю девчонку в солдатском галифе. Эти откровенно мешковатые штаны способны изуродовать даже идеальную женскую фигуру. И там, на заснеженном поле, над нами снова посмеивались солдаты-разведчики. Они выискивали среди раненых немецких офицеров. Как правило, такие «языки» не требовали с их стороны каких-то усилий и могли дать ценные показания. Шла война и каждый из нас делал свою работу.
Кстати, на мужские шуточки над нашей экипировкой особенно сильно злилась Олька… Запыхавшаяся, с бледным и сердитым лицом, она была похожа на очень красивую ведьму, потому что… Штаны! Безразмерные солдатские штаны, по выражению Ольки, буквально «убивали ее». Они «убивали» ее во время многочасовых дежурств и в операционной, в карауле и даже под минометным обстрелом. У Ольки — единственной среди нас! — была армейская юбка х/б образца 1936 года, но как говаривала главный хирург нашего МСБ Марина Георгиевна Волчанская «женская юбка на корабле и в медсанбате — не к добру». А еще она говорила, что женщина в юбке никогда не распластается на земле даже под лавиной бомб, если сзади стоит особь мужского пола. Короче говоря, «noblesse oblige» (лат. «положение обязывает»). Потом девчонки втихомолку посмеивались, что, мол, если бы не галифе Ольки ее, между шуточками, приглашали на свидание не трое разведчиков из пяти, а все десять из десяти.
Наши полуторки стояли посередине огромного, заснеженного поля… Мы несли к ним раненых или помогали идти тем, кто еще мог передвигаться самостоятельно. Олька рассказывала потом, что, когда она попыталась сделать перевязку танкисту с перебитыми ногами что-то маленькое и «шерстяное» на ее груди вдруг ожило и сердито зашипело. Так она, наконец-то, заметила Муську, а еще вдруг поняла, что раненый танкист — немец. Олька позвала разведчиков. Потом она попыталась снять с груди котенка, но тот зашипел еще сильнее и буквально втиснулся внутрь ватника. Через минуту за ее спиной прозвучал выстрел. Олька оглянулась и один из разведчиков, уже убирая пистолет в кобуру, коротко сказал ей:
— Это рядовой эсэсовец.
Едва мы тронулись в обратный путь, немцы все-таки пошли в контратаку, и я увидела, как сзади загорелась полуторка разведчиков. В общем, даже если Олька и согласилась бы прийти на свидание к какому-нибудь симпатичному солдатику, она вряд ли бы его дождалась…
… Муська прижилась в нашем МСБ по очень простой причине — она ненавидела немцев. Марина Георгиевна несколько раз пыталась отправить котенка в тыл с очередной машиной, но Муська упрямо возвращалась. То ли руки раненых солдат не могли удержать рвущегося на свободу котенка, то ли Муська понимала, что наш медсанбат — это единственное место на земле, где она может найти еду, ласку и понимание. Однажды, после ее очередного возвращения, Муську попытался погладить раненый немец, почти мальчик, (к нам иногда приводили раненных «языков», представляющих особый интерес для штаба дивизии) но Муська тут же, с ядовитым шипением, оцарапала ему руку.
— Понимает!.. — засмеялась Олька. — Девочки, она же все понимает!
Разумеется, это была только шутка, но к нашему безмерному удивлению, через несколько дней Муська точно так же отнеслась к следующему немцу — рыжему, со слащавой физиономией и огромным синяком под глазом. Тот попытался взять Муську на руки, когда она проскользнула в перевязочную, но котенок тут же буквально взорвался шипением и укусил его за палец.
— У русских даже кошки сумасшедшие, — сказал пострадавшему его товарищ, баюкающий забинтованную руку. — Но Гитлер еще больший сумасшедший, если привел нас в эту страну.
Марина Георгиевна не перестала коситься на котенка, но попытки отправить его в тыл прекратились. Вот так крохотный котенок переупрямил тридцати пятилетнюю женщину со строгим, едва ли не академичным лицом. А вскоре уже вся дивизия знала, что в медсанбате живет котенок, который ненавидит немцев больше, чем любой из нас.
— По запаху Муська их вычисляет, что ли? — ворчала Марина Георгиевна.
— Наверное, да, — соглашалась Олька. — Кошки живут в мире запахов, а немецкое мыло, дезинфектанты, сигареты и даже еда пахнут иначе. А еще там, в поле, деревня была… Ее сожгли и в живых, кажется, никто не остался. Муська могла прийти только оттуда.
Мы, трое подружек, я, Олька и Зоя, всегда держались вместе. Когда Олька — задорная и красивая заводила, — очередной раз «теряла берега», Зоя — улыбчивая и рассудительная — сдерживала ее, ну, а я была чем-то вроде «передаточного звена» между девчонками. А поэтому мой голос часто был решающим.
Именно Олька придумала ставить блюдечко с молоком для Муськи возле перевязочной. Когда к нам привозили очередных раненных немцев, собиралась целая толпа наших солдат и все со смехом смотрели на очередной «акт кошачьего патриотизма». Муська никогда не ошибалась. Она терпимо относилась к нашим раненым, могла позволить взять себя на руки (правда, не всем), но близость немецкого солдата превращала ее в маленького, свирепого зверя.
После нескольких замечаний Марины Георгиевны Олька чуть поумерила свой пыл, но «акты» все-таки продолжались. Муська быстро стала всеобщей любимицей и когда в медсанбат приезжал командир дивизии, даже он интересовался проделками Муськи. Ну, а та, кроме всего прочего, хорошо отличала большое начальство от всех прочих и когда генерал брал ее на руки, приветливо мурлыкала и всем своим видом давала понять, что ей приятна грубоватая ласка.