В ту ночь, когда блатные дочь начальника лагеря схватили, Тимоха со своим дружком «Колдуном» в первый барак пошел. Мол, не по воровским понятиям девчонку насиловать, тем более, если это дочка Кладова. У начальника и так характер не сахарный, а после такого зверства он совсем с катушек съедет, всем отвечать придется. А у Тимохи и его ребят никакого желания нет под чужими делами подписываться. О чем они там, в бараке спорили, я не знаю, только наружу ни Тимоха, ни «Колдун» больше не вышли. Утром, когда девчонку нашли ведь еще Тимоха с «Колдуном» пропали. Блатные из первого барака волноваться стали. В общем, буча в лагере еще до расстрела началась, правда, до откровенной поножовщины дело только вечером дошло.
— Трупы тех двух уголовников нашли?
— Нет… Кладову, конечно, утром сообщили, что после переклички двух человек в лагере не досчитались, только ему уже не до этого было. Вечером, только лишь темнеть стало — драка поднялась… Резались действительно страшно. Саня «Черный» возле себя всякую шваль собрал, а потому эти отбросы за него и держалась крепко. Таких в любом лагере давно под нары загнали бы, но в нашем они совсем по-другому жили и, кстати говоря, к мужикам по дурному относились.
— Кладов драку пытался прекратить?
— Я его не видел… Вроде бы заместитель его Ерохин возле центрального блока метался, но зеки все прожектора камнями разбили, а в темноте разве что только пулеметами без разбора и всех подчистую косить можно было. Когда утром другое начальство приехало…
— Подожди. Второй барак и в самом деле сгорел?
Сергей кивнул.
— Убитых много было?
— Десятка полтора. У тех, из второго барака, блатные все допытывались, где Тимоха и «Колдун». Но многие и в самом деле ничего не знали… Говорили, сначала Тимоху и «Колдуна» в бараке пятеро дружков «Черного» били, а потом наружу их вытащили… Уже ночью. Мол, куда дели — у них и спрашивайте. Но «Черного» еще в начале общей драки зарезали, а дружков его у внешнего периметра часовые из пулемета положили. Видно, поняли они, что конец им пришел, вот и рванули к проволоке. Но на снегу даже без прожектора человека хорошо видно…
Сергей говорил ровным, монотонным голосом.
«Словно показания дает, — подумал «Майор». — Но не главные показания, а уже уточняющие… Что же мы с ним пропустили?»
Коньяк все больше расслаблял, мешал думать и сбивал акценты диалога. То, что раньше казалось «Майору» важным, вдруг отступало на второй план, а на первом, из хмельного тумана, вырастала какая-то другая сиюминутная мысль.
«Ну, и черт с ним! — вдруг не без раздражения на себя решил «Майор». — Мы же не на следствии, в конце концов…»
Когда кончилась первая бутылка коньяка, «Майор» открыл вторую. От волнения не осталась и следа. Он слушал внимательно, иногда перебивая собеседника привычными для него, профессиональными вопросами, но его мысль снова и снова скользила куда-то дальше, словно пытаясь отыскать в ответах какой-то другой смысл. Искала и не находила…
— В ночной драке участвовал?
— Было дело… У меня в лагере дружок был хороший. Зарезали его блатные Сани «Черного»… Я тогда злой на них был, как черт.
— В армию сам пошел?
— Сам.
— Других принуждали?
— Блатных особо не принудишь. А мужики не то, чтобы с большой охотой, но все-таки тоже сами шли…
— … Боялись, что блатные в другом лагере за дружков спросят?
— За Саню «Черного» не спросили бы… За Тимоху и дружка его — да, могли, но не за этих отморозков. Так что страшиться было особо нечего. Больше обычной лагерной жизни боялись — лесоповала и голодухи.
«Майор» мысленно сравнивал рассказы о восстании в лагере Мишки «Вия» и Сергея.
— Слышь, Серега, а мог бы Кладов на второй день заключенных и в самом деле расстрелять, если бы начальство не приехало?
— Наверное, мог бы, — почти не думая ответил Сергей. — Он же совсем не в себе был…
— В каком смысле не в себе?
— Ну, с ума он сошел. Он с мертвой дочкой, как с живой разговаривал. Говорил ей, мол, все хорошо будет, когда он с делами своими разберется. Дочку на кровать уложил и рядом с ней, как с больной сидел… Это не один Ерохин видел. И фельдшер, и кое-кто из охраны тоже… Да и сам Ерохин не стал бы наверх звонить, если бы с Кладовым все хорошо было. Утром его в одном белье подняли… Рядом с мертвой дочерью, на полу спал. Когда к машине вели он подушку с собой нес. Из нее перья сеются, а Кладов ее к груди прижимает, бормочет что-то и на барак то и дело оглядывается. Потом, когда его в машину сажали, он головой в подушку уткнулся и заплакал. Это даже я видел…
Сергей немного помолчал.
— Я потом не раз его вспоминал… Все понять не мог, что это за мера любви такая, когда… Ну, в общем, когда все в человеке уже закончилось, а он все равно… не знаю… он все равно словно все еще верит во что-то… В то, что умерло и чего уже нет… Мужик он был, понимаете?
— Нет. Поясни.
— Ну, не знаю, как тут лучше сказать… Вот чем блатной от мужика отличается? Тем, что блатной в свою правду жизни верит, а мужик к прежней своей жизни вернуться хочет и иного смысла или правды для него не существует. Кто-то, возможно, скажет, это, мол, он так из-за страха… а я думаю нет… точнее, дело не только в страхе. Ведь какая мера человеку отмерена, что именно тебе отмерено и зачем даже сам человек не знает.
«Майор» вытащил из нагрудного кармана самодельный крестик, завернутый в целлофан, и положил его на стол.
— Ты об этой мере говоришь, что ли?.. — спросил он.
Сергей какое-то время рассматривал крестик и сказал:
— Наверное, о ней… Крестик-то не настоящий, из спичек. Сначала люди спички сделали и только потом… — Сергей взглянул на «Майора» и чуть заметно улыбнулся. — … И только потом крестик из них. Спички — правда, и крестик — тоже правда… точнее даже не правда, а истина. Знаете, в чем их различие? Правда может быть оружием, а истина — нет. Правду можно поднять над головой и прокричать о ней, а истина…
Сергей замолчал.
«Майор» вдруг вспомнил, как осенью сорок первого выходил из немецкого окружения и почему-то кивнул, слушая молчание хозяина дома.
… Они больше не говорили о лагере и о войне. Разговор вдруг стал совсем легким, захмелевший «Майор» то и дело называл Сергея братом и даже поцеловал его в щеку. Он даже попытался усадить за стол жену Сергея, ласково называя ее Танюшей. Та отказалась, но не ушла…
— Болеет, наверное, да? — еле слышно спросил «Майор» у Сергея.
Тот кивнул и повторил то, о чем уже говорил раньше:
— Сейчас ей лучше. В школу работать пойдет, там уже не до болезни будет.
— И слава богу! — сказал «Майор».
Он очень удивился, переоценивая смысл своей неожиданной реплики, почему-то улыбнулся и подмигнул Сергею.
А потом они просто допивали коньяк… Они говорили о том, во сколько обойдется починка крыши дома, о работе Сергея на сапожной фабрике и о многом другом. Хмельные мысли уводили их все дальше и дальше.
… Утром «Майора» разбудил солнечный зайчик. Крохотное, яркое пятнышко приятно согревало щеку, но, когда оно забралось на веко, «Майор» вдруг увидел яркую, слепящую пустоту.
Он вспомнил, о вчерашнем разговоре и ему вдруг стало стыдно за его финал. Нет, он не наболтал ничего лишнего, просто немного расслабился, но он все-таки был в гостях у малознакомых людей и, наверное, нужно было поменьше болтать языком.
«Вот дурак!..» — обругал «Майор» себя.
Не вставая с постели, он выкурил одну за одной пару папирос. Заботливые хозяева оставили на столе рядом с койкой пепельницу, большую кружку воды и стакан яблочного сока. Сок отдавал немного бочкой, но оказался очень вкусным, хотя и он не улучшил настроение «Майора». Ему казалось, что во время вчерашнего застолья он выглядел высокомерным, крикливым и откровенно глупым. В душе словно заныла старая рана, напоминая о себе привычной, тоскливой болью.
«Снова, снова!.. — мелькнула в голове горькая мысль. — Отдохнул вчера немного и хватит, поехали дальше сердце глодать».
«Майор» встал и нагнулся за тапочками. Его немного качнуло в сторону, и он схватился рукой за гридушку койки. Настроение упало окончательно. «Майор» припомнил лицо Мишки «Вия» и какой-то мутный фрагмент их беседы. Фрагмент был без слов, и казался набором унылых, серых картинок.
«Майор» оделся и пригладив рукой волосы, направился на кухню. Там никого не было. Дверь в другую комнату была чуть приоткрыта.
«Майор» аккуратно постучал и выждав едва ли не полминуты, заглянул.
— Извините, пожалуйста… — начал было он.
У окна стояла молодая женщина. Она стояла спиной к гостю и рассматривала в свете падавшего из окна яркого солнечного света кусок светлой ткани, украшенной крупными розами.
Женщина оглянулась на голос, широко улыбнулась и сказала:
— Это же просто чудо какое-то!..
Женщина протянула «Майору» ткань словно хотела, чтобы он тоже полюбовался на нее.
Сначала «Майор» не узнал жену Сергея Таню. Это была совсем другая женщина — женщина со счастливым и светлым лицом. У нее были прозрачные, чистые глаза и почти детская, простодушная улыбка.
«Красивая какая!..» — удивился «Майор».
— Это вы привезли! — продолжая счастливо улыбаться, сказала женщина.
— Я… — машинально согласился «Майор».
Он кивнул и улыбнулся в ответ. А потом пришло чувство смущения. Оно было таким сильным, что «Майор» чуть покраснел. Чтобы скрыть свое замешательство он принялся рассматривать ткань в руках женщины и даже осторожно потрогал ее кончиками пальцев. Там, в подвале немецкого магазина, он взял первый подвернувшийся под руку рулон ткани и позже не удосужился рассмотреть его. Уже теперь, всматриваясь, он понял, что ткань, пожалуй, не очень дорогая и тонкая едва ли не до полной воздушности.
«Как марля…», — подумал «Майор».
— Тут и девочкам хватит и мне, — продолжила женщина. — У меня до войны было почти такое же по рисунку платье. Только оно было шерстяным и тяжелым.