– А как сегодня настроение? – спросил Синцов.
– Настроение среднее. И нанес и понес. Немцев при их контратаках положили – снег черный, но и потеряли много. Как сегодня, три дня еще повоевать – без штанов останешься. Какое мое настроение, а, Евграфов? – окликнул он человека, сидевшего в глубине подвала. – Тебе лучше знать.
– По-моему, неплохое, – знакомым Синцову равнодушным голосом сказал человек, сидевший в глубине подвала. Это был младший уполномоченный полкового отделения СМЕРШа. Первые дни боев он, можно сказать, жил в батальоне у Синцова, а последнее время что-то по появлялся.
Он поднялся навстречу и молча тряхнул руку Синцову.
– С Евграфовым живем единодушно, – сказал Зырянов. – Сегодня даже вместе с ним немцев гранатами отбивали. Он, оказывается, силен гранаты кидать. Не знал этого за ним. Хорошее чувство самосохранения имеет.
– Ладно трепаться, – сказал Евграфов.
– А ты не обижайся, я любя.
– Как дела в батальоне? – спросил Евграфов у Синцова.
– Дела ничего, – сказал Синцов, – появись сам, посмотри.
– Прикажут – появлюсь.
– Появись, мы не возражаем.
– А это от вас не зависит, – сказал Евграфов. – Хотя бы и возражали. – И повернулся к Зырянову: – Я пойду.
– Обиделся, что ли? – спросил Зырянов.
– Ну чего ты, капитан, дурочку ломаешь, – сказал Евграфов. – Знаешь, что меня еще днем в полк вызывали.
– Днем вызывали, днем бы и шел, а теперь ночуй, раз остался. Может, я боюсь, что мне вместо тебя какого-нибудь крючка пришлют. Лучше уж ты сиди.
– Спасибо.
– Не сердись, дай пять, – сказал Зырянов; в голосе его была искренность.
– Пока, – сказал Евграфов. – С тобой дело иметь – надо молоко на вредность получать.
– А ты там у себя про это предупреди, может, другого желающего не найдется, сам же и возвращайся.
Евграфов ничего не ответил, молча кивнул Синцову и вышел.
– Люблю подначивать, – сказал Зырянов. – Как гвоздь при мне сидел, даже реляцию на него «За отвагу» написал.
– С этим – нет, а с кем-нибудь другим достукаешься.
– Ну и достукаюсь. Я уже раз навсегда решился: или жить, или не жить.
Они стояли посреди подвала, и Зырянов заметил, что Синцов внимательно оглядывает помещение.
– У тебя хуже, что ли? Завидуешь?
– Мой КП здесь две недели находился.
– Когда?
– В октябре.
– Серьезно здесь? – Зырянову все еще не верилось. – Тогда давай за возвращение на старые места! – кивнул он на лежавшую на столе фляжку.
– Наверное, уж выпил и до меня? – сказал Синцов.
– Немного выпил с уполномоченным за то, что он человек, как и все. Жалел, что уходит. В самом деле, еще пришлют вместо него какого-нибудь стервеца, у них этого товара хватает.
– Раз ты уже выпил, а мне еще предстоит, не будем.
– Ну, не будем, – легко согласился Зырянов. – Я сегодня сам лишнего боюсь. Перенервничал за день. Все-таки еще сильно они воюют… Ладно стенки обглядывать. Сядь.
– Все же хорошо, когда в четырех стенах, – присаживаясь, сказал Синцов.
– Это верно. А помнишь, как на третью ночь наступления в Вишневой балке ночевали? – напомнил Зырянов. – Балка Вишневая, а снегу по горло. Я в ту ночь чуть себе все на свете не отморозил. Снегом оттирал, – нет, думаю, врешь, еще пригодится! Я же молодой, мне сорока нет.
– Разве? – удивился Синцов. Ему казалось, что Зырянову больше сорока.
– Тридцать восьмой идет. Я ж на гражданскую тринадцати лет сбежал. Был у Котовского в бригаде юным разведчиком. Фильм «Красные дьяволята» видел? Это про меня. – Зырянов рассмеялся. – В самом деле про меня. Тоже с махновцами воевал. Лазутчиком к ним ходил. Словом, близко к истине.
Синцов встал, еще раз медленным взглядом обвел подвал и сказал, что пойдет, пора.
– Пришлют за тобой, коли нужен, – сказал Зырянов.
– Так ведь это как, – сказал Синцов, – когда теребят, думаешь: будь они неладны, без меня, что ли, не могут обойтись! А когда час – не нужен, два – не нужен, начинаешь думать: как так не нужен!
– Ты в Шестьдесят второй армии в какой был дивизии? – спросил Зырянов.
И когда Синцов назвал дивизию, воскликнул:
– Эх, мать честная! Ко мне час назад инструктор из их политотдела забегал, грелся, старший политрук.
– Какой из себя?
– Такой Афоня конопатый, носик пуговкой, из наших, из русаков.
– Булкин?
– Может, Булкин, а может, Пышкин, – сказал Зырянов, – фамилии не запомнил. Послали проследить, чтоб отставших из их дивизии не было.
– Да-а! – с досадой протянул Синцов и вздохнул: застань он здесь этого Булкина, обо всех бы узнал – и кто жив, и кто не жив. – Не верится даже своим глазам! Из этих же подземелий нас выдавили, и сюда же мы обратно пришли. Стою здесь, в подвале, и кажется, во сне его вижу. Кем мы были и кем стали? И как все это день за днем переворачивалось-переворачивалось и наконец перевернулось!
– Ничего, – усмехнулся Зырянов. – Ты Иван, и я Иван, мы с тобой русские ваньки-встаньки: сколько нас ни валяй, а лежать не будем. Фрицам теперь к своему положению тяжелей привыкать. Сколько пленных за последние дни ни брал, каждый второй – психованный. Не замечал?
– Замечал другое: сдаются еще мало.
– И это придет, – сказал Зырянов. – В армии, как в человеке, главная жила есть; пока не лопнула – стоит как живой, а лопнула – все!
Уже почти дойдя до своего командного пункта, Синцов столкнулся с шедшим навстречу Иваном Авдеичем.
– Ильин послал?
– Он не посылал, но вы же при мне Рыбочкину приказали, как Ильин вернется, за вами идти, – сказал Иван Авдеич.
– Ну, правильно. А Завалишин где?
– Тоже вернулся. Что ему сделается!
Входя в подвал, Синцов ожидал увидеть сразу всех троих – Ильина, Завалишина и Рыбочкина. Но Ильина почему-то не было. Завалишин спал, а Рыбочкин ходил один из угла в угол и что-то бормотал про себя, поддавая жару кулаком, – ходил, не присаживаясь, и читал стихи, чтоб не заснуть.
– Что читаешь?
– Да так, ничего.
– Свои, что ли, сочинил?
– Нет, не свои, – сказал Рыбочкин, хотя по лицу было видно, что свои.
– А где Ильин?
– Ушел, – сказал Рыбочкин, – пришел и ушел, хочет своими глазами поглядеть, где командные пункты рот.
«Ну, конечно, своими – моими ему мало», – с досадой подумал Синцов. Видя, как сбивается с ног Ильин, он иногда по-товарищески старался облегчить ему жизнь – что-то снять с него и взять на себя, но из этого ничего не выходило. Не вышло и сегодня. Напрасный труд. Комбат обошел командные пункты рот, а за ним следом поперся и начальник штаба.
– А Завалишин сразу спать лег, – сказал Рыбочкин. – И вы тоже ложитесь.
– А ты?
– А я вас за всех поздравляю, из всех первым!
«Значит, Иван Авдеич всем уже доложил, – подумал Синцов. – Впрочем, так и следовало ожидать».
– Спасибо, – сказал он. – Ну, я, положим, лягу. А лейтенант Рыбочкин когда спать будет? После войны?
– Я лягу, когда Ильин вернется. Когда за ваше звание пить – вам решать. А закуска у меня есть – бычки в томате, банка.
– Раз закуска есть, момент выберем. – Синцов поискал глазами, куда бы лечь, и приткнулся на топчане, рядом с прижавшимся к стене Завалишиным.
«Когда спать ложился, нарочно так лег, чтобы еще кто-нибудь притулился», – подумал Синцов о Завалишине, и это было последнее, что успел подумать.
Он проснулся, не соображая, сколько проспал, – мало или много, – от женского голоса. Хотя спросонок, как из тумана, слышал два голоса – женский и мужской, но от завалишинского бы не проснулся, проснулся от женского. Голос был знакомый.
– Мне только двух человек нужно, и только до утра, а если наши раньше придут, то еще на меньше. Я очень вас прошу…
Синцов, еще не открывая глаз, оперся на кого-то рукой и сел. На месте Завалишина, вытянувшись, словно по команде «смирно», во весь свой маленький росточек, спал Ильин. Он даже и не шелохнулся оттого, что на него оперлись. Окончательно открыв глаза, Синцов увидел худую спину стоявшего посреди подвала Завалишина и перед ним Таню Овсянникову, в полушубке, ушанке и с автоматом на шее. Она стояла перед Завалишиным прямо как какой-нибудь автоматчик, которого снимает фотограф, правую руку положила на ложе, а левую на ствол.
– Охрану я дам и сам туда схожу, – сказал Завалишин. – А вам ночью у немцев делать нечего. Пришли к нам в батальон – и хорошо сделали.
– Нет, я так не могу, – возразила Таня.
Они оба еще не заметили, что Синцов проснулся.
Он подтянул расстегнутый пояс с наганом и встал, чувствуя, как его пошатывает спросонок.
– Здравствуйте, доктор. Что-то мы с вами каждую ночь стали встречаться!
– Здравствуйте, – неуверенно сказала Таня, судя по голосу, не сразу узнав его. А узнав, так радостно, по-щенячьи ойкнула: – Ой, как мне повезло! – что Синцов улыбнулся.
– Повезло или не повезло, сейчас разберемся. А для начала садитесь. И замполита моего под автоматом не держите. Он все равно ни черта, ни бога не боится, только вид такой обманчивый – мало боевой.
– Хорошо, сяду, – сказала Таня. – Но я очень тороплюсь.
Она сняла через голову автомат, уронив при этом шапку. Синцов потянулся поднять, но Завалишин сделал это быстрей его.
– Спасибо. – Таня, не надевая шапки, положила ее на стол.
– Откуда вы появились? – спросил Синцов и перебил сам себя: – Чаю хотите?
– По правде – хочу, только если недолго, а то меня ждут.
– Я схожу. – Завалишин вышел.
– Кто вас и где ждет? – спросил Синцов. – И чего вы к нам пришли, со сна не понял.
– Меня вечером к захваченному немецкому госпиталю временно прикомандировали, до утра, – сказала Таня. – Мы туда продуктов дали и немного перевязочного материала, и меня оставили, как владеющую немецким. А утром, сказали, их отсюда вообще забирать будут. Но не знаю, как это будет, по-моему… – Она пожала плечами и не докончила. – Меня оставили и двух автоматчиков. Они не наши, их оставили от той дивизии, которая госпиталь захватила. А она, оказывается, уже ушла, и какой-то их сержант ночью пришел и сказал, чтоб и они снимались, а то отстанут. И они сказали, что уйдут, раз вся часть в другое место ушла. А я их упросила немного подождать, пока я схожу к кому-нибудь и возьму другую охрану.