– Давай о тебе. Писала мне, что хочешь в санчасть полка.
– Да, если можно, – сказала Таня. – Если в госпиталь, так я и там могла в госпитале остаться.
– Положим, госпиталь госпиталю рознь. – Серпилин покрутил ручку телефона и сказал в трубку: – Двадцатку найдите и соедините… Начсанарма сейчас разыщут, поговорю о тебе.
– Только непременно в санчасть полка, хорошо?
– А это уж как он скажет. Мои права на этом кончаются. Ты ко мне не в гости приехала. – Телефон зазвонил, и Серпилин взял трубку. – Хорошо. Придет – пусть позвонит. – Положил трубку, взглянул на часы и спросил: – Обедала?
Она поднялась, подумав, что мешает ему.
– Я поела на аэродроме. Я пойду там подожду, – она кивнула на дверь.
– Ничего, посиди. У меня пятнадцать минут есть. Будешь мешать – сам прогоню. Расскажи про Ташкент. Недавно подарки оттуда привезли. В том число халаты. Солдаты рукава и полы подкорачивали – и под шинель, вместо ватника. Как там теперь, в Ташкенте, люди живут? Я давно там был, еще в первую пятилетку.
– Трудно живут. – Таня стала рассказывать про завод и про мать.
Серпилин слушал ее молча, подперев рукой щеку, но когда она сказала про «ударные» пончики, вдруг прервал:
– Да, люди себя не жалеют. На все идут.
– На все, – вздохнула Таня. – Я сама даже не до конца представляла, когда ехала туда. Только этого всего, наверное, нельзя говорить здесь, на фронте.
– Почему нельзя? – сказал Серпилин. – Наоборот, можно и надо… Каждый раз, когда будет случай, говори! Хуже от этого воевать не будем. Лучше будем. Быстрей войну кончим. Думаешь, у людей на это сознательности не хватит? Хватит. – Он остановился, словно заколебавшись, говорить ли. – Вот тебе свежий пример. На Военном совете одно политдонесение обсуждали. Был тут частный успех, – с важной высоткой долго чухались, а потом все же взяли. Целый узел развязали. Командир минометной батареи на радостях двойную норму хватил – и залп в честь взятия! Задарма, не по цели. А командир дивизиона только два дня как с Урала после госпиталя прибыл. Ему донесли. Он на батарею и при всех солдатах – хрясь этого лейтенантика по роже. Замполит – донесение. Виновника – в штаб дивизии. Почему избил своего офицера? А он отвечает: «Я видел, какой кровью каждая мина достается. А он их зря, в воздух! Не признаю себя виновным! Я, говорит, не только ему рожу набил, а я этим среди бойцов разъяснительную работу провел!» Как быть? Дошло до Военного совета. Есть мнение – под трибунал. Есть мнение – понять и простить. А ты как бы решила?
– Я бы, конечно…
– Что – конечно?
– Простила бы. Он ведь прав.
– А раз прав – значит, рукоприкладство разрешается? – усмехнулся Серпилин.
– Я сама… – Она хотела сказать, что сама чуть не застрелила того сахарного майора, но сдержалась и не сказала.
– Что ты сама? Рукоприкладством занималась?
– Нет. Я просто… А как вы решили?
– Так и решили, как ты, – сказал Серпилин. – Даже я, на что этого не терплю. И то взял грех на душу.
Серпилин посмотрел мимо. Таня оглянулась. В двери стоял адъютант.
– Товарищ генерал, вы вызывали на четырнадцать часов помощника начальника оперативного отдела.
– Раз вызывал, пусть заходит. Зачем спрашиваешь? Порядок знаешь. – Серпилин улыбнулся Тане. – Поделикатничал. Видит то, чего нет, там, где нет.
Голос, раздавшийся у двери, заставил Таню повернуться во второй раз.
– Товарищ генерал, подполковник Артемьев по вашему приказанию явился.
В дверях стоял Артемьев.
Серпилин поднялся, взял лежавшую на краю стола гармошкой сложенную карту и начал раскладывать ее. Артемьев, подойдя к столу с другой стороны, стал помогать ему.
Таня сидела рядом, но Артемьев не смотрел на нее, хотя, еще когда он стоял в двери, она уже поняла, что он увидел ее.
– Чего вскочила? – покосившись на Таню, спросил Серпилин.
– Мешаю вам. – Таня взяла табуретку и отсела в сторону.
– Поедешь в Сто одиннадцатую, – сказал Серпилин Артемьеву. – НП у них в тринадцать часов переместился вот сюда.
– Кузьмич еще не сообщал, – сказал Артемьев.
– Вам не сообщал, а мне сообщил. Видишь, куда он уже залез? Доносит, что слышит в тылу у немцев звуки боя и планирует на ночь выйти вот сюда. – Серпилин снова показал карандашом. – Рассчитывает в случае успеха к утру соединиться с Шестьдесят второй. Соседи справа и слева от него отстали, видишь, насколько? Но он доносит, что за фланги не боится и будет продолжать продвижение. Что будет продолжать – правильно. А как обеспечены фланги, все же посмотри своими глазами. Первым соединиться с Шестьдесят второй каждому хочется, поэтому допускаю, что излишне рискует. В этом случае настаивай на внесении необходимых по обстановке коррективов. Тактично. Он сам грамотный. Задача ясна?
– Так точно, ясна.
– Вопросы есть?
– Если соединятся, какие будут приказания?
– Если соединятся, лично удостоверься. Потом возвращайся.
Артемьев шагнул от стола назад и бросил руки по швам.
– Разрешите идти?
И пока Серпилин разгибался от карты, весело подмигнул Тане. Но Серпилин разогнулся быстрее, чем он ожидал.
– Что подмигиваете? Знакомы?
– Так точно, знакомы.
– А знакомы – почему не здороваетесь?
– Разрешите обратиться к товарищу военврачу.
– Обращайтесь.
– Здравствуйте! – Артемьев шагнул к Тане. – Вот уж не думал вас здесь увидеть.
Говоря это, он на секунду задержал ее руку в своей.
– Здравствуйте. – Она ожидала, что он скажет что-то еще. Но он уже отпустил ее руку и отступил на шаг назад.
– Разрешите выполнять приказание?
– Выполняйте.
Тане показалось, что он хоть на минуту задержит Артемьева, даст им возможность поговорить. Но Серпилин почему-то не задержал его. И только когда Артемьев уже повернулся, Таня спохватилась и сказала ему вдогонку:
– Я буду здесь, в армии. Я вас найду.
Артемьев обернулся, словно что-то вдруг вспомнил и хотел сказать ей, но, встретив взгляд Серпилина, только коротко кивнул и вышел.
– Ничего, сам найдет, коли ему надо. – Серпилин внимательно посмотрел на Таню. – Чего покраснела?
– Ничего.
– Давно с ним знакома?
– Нет, недавно. В Москве. Я вместе с его сестрой была в партизанах. Он мне помогал в Ташкент уехать.
– Только и всего? – Серпилин продолжал глядеть на нее.
И Таня, преодолев нежелание смотреть ему сейчас в глаза, все-таки заставила себя и посмотрела.
– Только и всего.
– Тогда другое дело. А я было подумал: только увидел юбку – и уже подмигивает. От него можно ждать. Имел случай убедиться, что бабник.
– Почему? Как раз нет!
Серпилин опять внимательно посмотрел на Таню.
– Много ты о нем знаешь! Еще недели не прошло, как прибыл, а уже одна нахальная бабенка за ним из Москвы вслед прилетела. Думал, жена, не допускал в мыслях другого, а оказалось, нет. На другое утро узнали – отправили. – Он усмехнулся. – И как только прорвалась, кого и как обкрутила, до сих пор выясняют! Его счастье, что, не спросясь его, прискакала и что офицер образцовый, жаль терять. А то бы расстался. Так что имей в виду на будущее: не женатый, но и не холостой.
– А при чем тут я?
– Тем лучше. – Серпилин взглянул на часы и крикнул адъютанта: – Еремин!
– Слушаю вас, товарищ генерал.
– Военврача подбросьте к начсанарму. Скажите Чепцову, чтобы свез. Два километра отсюда. – Это он сказал уже Тане. – Пока доберешься, видимо, уже поговорю с ним.
– Спасибо, товарищ генерал. Не надо машины, я так дойду.
Она вспомнила его же собственные слова про адъютанта: «Видит то, чего нет, там, где нет», – и не захотела, чтобы ее везли туда, к начсанарму, на генеральской машине.
– Как хочешь. – Серпилин протянул ей руку и впервые за эти последние минуты снова по-старому, ласково посмотрел на нее. – Выберу время, найду тебя. Когда в Сталинграде все закончим. Раньше не выберу. Иди. – И, проводив ее взглядом, сказал разминувшемуся с ней в дверях худому генералу-артиллеристу:
– Припаздываешь, Алексей Трифонович. Уже пять минут, как жду тебя.
– Наносили новую обстановку, – сказал генерал, присаживаясь к столу.
– Причина уважительная. Обстановка действительно меняется быстро. – Серпилин поднял трубку затрещавшего телефона. – Да, хотел поговорить с вами. Направил в ваше распоряжение военврача Овсянникову. Подождите, – сказал он в трубку и, не отнимая от уха, крикнул адъютанту: – Еремин!
– Слушаю вас, товарищ генерал!
– Ушла?
– Так точно. Вернуть?
– Нет, не надо. – Серпилин не собирался возвращать Таню, а просто хотел удостовериться, что ее уже нет, не хотел, чтоб даже краем уха услышала его разговор с начсанармом. – Имею к вам товарищескую просьбу, – сказал он в трубку. – Врач опытный, лично мне известный, – выходила со мной из окружения. Была в партизанах. Награждена орденом Красного Знамени. Будет у вас проситься в санчасть полка. Ходатайства не удовлетворяйте. Прибыла после тяжелого ранения, пусть пока в госпиталях поработает. А там посмотрим. При отказе на меня не ссылайтесь.
И, услышав: «Будет исполнено», – положил трубку.
– За кого хлопочешь, Федор Федорович? – спросил генерал-артиллерист. – За эту, что в дверях встретил? Знакомая?
– Больше чем знакомая, – сказал Серпилин. – Хочу, чтоб подольше на свете пожила, в пределах возможного и допустимого. – И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, локтем отодвинул от себя телефон, сказал: – Ну, давай посмотрим твою новую обстановку.
28
Начсанарм был занят. Таня втиснулась в холодные сени, набитые людьми, ждавшими начсанарма. Они говорили о каком-то Вережникове из 111-й, который уже двадцать минут сидит у начсанарма и докладывает ому об освобожденном сегодня утром лагере наших военнопленных.
Говорили, что лагерь большой и в нем творится что-то невообразимое: оставшиеся в живых – при смерти от голода, а вдоль проволочного заграждения – горы трупов. Говорили, что бойцы батальона, первым прорвавшегося к лагерю, увидев эти горы трупов, перебили всю лагерную охрану до последнего человека.