Конев приехал к Ротмистрову, рассказал ему о новостях. Надо было отметить. Но решили подождать указа. Оба после многодневного напряжения чувствовали безмерную усталость и желание отдохнуть. Конев сказал, что хотел бы прилечь, поспать часок–другой. Дело было сделано, можно и поспать. Ротмистров распорядился. Глядя, как быстро уснул командующий, прилёг и сам. Но через некоторое время их разбудил голос Левитана. Связисты включили радио на всю громкость. Как же, их командующим присваивались маршальские звания!
Ротмистров вскочил первым. Где–то раздобыл портвейн. На столе появилась закуска. Пир горой! Поздравления!
На следующий день, как вспоминал Конев, к нему прилетел маршал Жуков. Жуков сиял. Георгий Константинович, конечно же, понимал, что присутствует на триумфе Конева. Радость его казалась искренней. Он чувствовал, что победа под Корсунем — и его победа. Правда, никакой награды за «Сталинград на Днепре» он не получил. Обойдён был наградой и генерал Ватутин. Вся эта интрига происходила, конечно же, волей самого гениального режиссёра тех времён — Сталина.
Жуков же, несмотря ни на что, привёз Коневу незабываемый подарок, который вошёл в историю Великой Отечественной войны отдельным эпизодом, символом офицерской доблести и дружбы, — маршальские погоны. Говорят, Конев был растроган до слёз.
К этой истории можно отнестись как к легенде, коих война и поэтическая душа нашего народа сотворила превеликое множество. Кстати, такой же легендой стало якобы спасение Конева Жуковым в октябре 41‑го после гибели фронтов под Вязьмой. Но этого мы уже касались и повторяться не будем.
Возможно, великий режиссёр действительно послал Жукова к Коневу с маршальскими погонами, новую пару которых быстро вышить золотом было просто невозможно. Поезжай, мол, поздравь победителя, который с честью выправил загубленную Жуковым и Ватутиным ситуацию… Не зря ведь Жуков и Ватутин не попали в указ о награждении отличившихся в Корсунь — Шевченковской стратегической наступательной операции.
А возможно, Жуков к Коневу и вовсе не летал. Существует же версия, согласно которой Жуков прислал Коневу погоны оказией — пилотом самолёта связи У-2.
Конев, однако, вспоминал, что 18 февраля 1944 года Жуков действительно прилетал к нему. «Мы встретились с ним на командном пункте 27‑й армии генерала С. Г. Трофименко в Джурженцах», — писал он в своих «Записках…» В Джурженцы прибыл также командующий войсками 1‑го Украинского фронта генерал Ватутин. Жуков привёз директиву Ставки на предстоящую операцию.
Дочь маршала Наталия Ивановна Конева в одном из газетных интервью поведала свою версию истории с маршальскими погонами. И она кажется более правдоподобной:
— Вышивались маршальские погоны вручную, одной тонкой золочёной нитью и довольно долго. Заранее их не делали. Сталин же хотел, чтобы Конев как можно быстрее надел эту заслуженную награду. И тогда погоны, которые хранил у себя маршал Жуков, он отправил Коневу на Украину самолётом из Москвы. Этим же самолётом прилетел и мешок сушек. Сталин позвонил отцу, чтобы поздравить с присвоением маршальского звания. И спросил, а что ему отправить в подарок? Отец попросил мешок сушек. Он мучился от своей язвы. И этому мешку сушек, кажется, был больше рад, чем маршальским погонам.
В 1946 году, когда арестовали Главкома ВВС Главного маршала авиации А. А. Новикова, в протоколах допросов среди прочего появилось и такое откровение: «После окончания Корсунь — Шевченковской операции командующий… 2‑м Украинским фронтом Конев получил звание маршала. Этим решением правительства Жуков был очень недоволен и в беседе со мной говорил, что эта операция была разработана лично им — Жуковым, а награды и звания за неё даются другим людям… Жуков высказывал мне обиды, что он, являясь представителем Ставки, провёл большинство операций, а награды и похвалы получают командующие фронтами».
Показания А. А. Новиков давал следователям, умевшим получать нужные сведения. А в тот момент из подследственного вышибали компромат на маршала Жукова. Маршал Конев был фигурой посторонней. А потому то, что касалось его, Конева, выглядит вовсе не вынужденными признаниями, а абсолютными откровениями А. А. Новикова.
Некоторые биографы «маршала Победы» пишут о том, что Жуков не считал маршальское звание Конева вполне заслуженным.
Но всё это, конечно же, — тлен и суета. Большой историей, достойной восхищения, стали не обиды маршалов, а их совместные победы.
Конев в своих «Записках…» подытожил события февраля 44‑го так: «Своеобразие Корсунь — Шевченковской операции заключается в том, что она развивалась необычайно маневренно. В ходе операции широко практиковалась перегруппировка войск, ударные группировки непрерывно усиливались за счёт войск, действовавших на менее активных участках фронта. Корпуса, дивизии 6‑й, 7‑й гвардейских и 57‑й армий перебрасывались на более важные участки. Из других армий также было переброшено большое число танковых, артиллерийских и инженерных частей. Маневр войсками сыграл, несомненно, положительную роль в успешном проведении операции на окружение и уничтожение противника и подтвердил необходимость в условиях такой операции иметь всегда в виду маневр резервами для парирования всякого рода неожиданностей.
…Корсунь — Шевченковская операция убедительно показала, что Красная Армия полностью овладела высшей формой оперативного искусства — искусством окружать и уничтожать противника. Она свидетельствовала о том, что наступательные действия советские войск проходят на высоком уровне, а мы, советские воины, с возрастающим мастерством бьём немецко–фашистские войска».
Глава двадцать шестаяЧЕРЕЗ ЮЖНЫЙ БУГ И ДНЕСТР
«Эй, славяне!»
После небольшой оперативной паузы, которой войскам хватило разве что на то, чтобы заштопать дыры на шинелях, почистить сапоги да хорошенько отоспаться в тепле, армии снова пошли вперёд.
Накануне наступления Конев провёл совещание с командармами, членами Военных советов и заместителями по артиллерии и тылу. Он хорошо понимал своих ближайших подчинённых, знал, что это люди с разными характерами, но было у них нечто общее, что объединяло и почти уравнивало их, — боевой опыт. То есть то, что обеспечивало выполнение поставленных задач практически любой сложности. Конев избегал излишнего контроля. Но всё же иногда просил доложить о готовности артиллерии, о составе подразделений первого эшелона, о том, как налажена санитарная служба. Иногда прерывал командармов кратким: «Знаю», «Мне известно». Те, привыкнув к его манере и дорожа общим временем, принимали эти реплики как должное. Они знали, что командующему можно сказать о любых недостатках и просчётах, которые можно устранить общими усилиями. Правду командующий терпел в любом виде. Не терпел лжи, вранья, «…потому что за всякую ложь приходилось расплачиваться кровью солдат», — спустя годы напишет он в своих «Записках…»
В этот раз он особенное беспокойство проявил по поводу готовности артиллерии. Погода стояла ненастная, самолёты дремали на своих базах и их участие в прорыве, по всей вероятности, исключалось.
На рассвете 5 марта мощной артподготовкой из нескольких тысяч орудий и миномётов началась Уманско — Ботошанская наступательная операция.
И. С. Конев назвал её «самой трудной», так как она проводилась «в условиях полного бездорожья и весеннего разлива рек». Когда нет дорог, а вернее, когда по разбитым дорогам нет пути, маневрировать крупными массами войск и бронетехники весьма затруднительно. Но в той войне зачастую потому и побеждали, что действовали вопреки всему, в том числе и здравому смыслу.
Военные историки часто повторяют такую байку. Когда Гитлер спросил начальника Генерального штаба сухопутных сил генерала Цейтцлера, что в ближайшее время, в обстоятельствах полной распутицы и разлива рек, могут предпринять русские, тот ответил вопросом: «Мой фюрер, представьте, что вы русский, что бы вы сделали сейчас?» Цейтцлер ожидал, что Гитлер скажет: «Пошёл бы в наступление». Но Гитлер, всё ещё переживая поражение под Корсунем, ответил: «Ничего».
Этот разговор произошёл после того, как полковник Генштаба, начальник разведотдела «Иностранные армии Востока» Рейнхард Гелен доложил неприятную информацию, полученную на основе разведдонесений, от пленных и в результате анализа данных агентурной разведки: «Русские готовы осуществить операцию на окружение немецкого южного фланга. С этой целью в ближайшее время 1‑й Украинский фронт предпримет крупномасштабное наступление против нашего 59‑го корпуса южнее Припятских болот, чтобы ударить в направлении на Польшу. Одновременно они повернут на юг к Днестру, чтобы обойти немецкий южный фланг. 2‑й Украинский фронт Конева будет наступать из района Звенигородки с целью прорвать ослабленную 8‑ю армию, ударить в направлении Румынии и совместно с 1‑м Украинским фронтом окружить силы наших танковых армий, которые ещё находятся восточнее Днестра».
Гелен, которого после войны назовут шпионом века, на этот раз был поразительно точен в своих прогнозах и выводах.
Утром 4 марта 1944 года в наступление ринулись войска 1‑го Украинского. Ими командовал маршал Жуков.
Спустя сутки, на рассвете 5‑го числа, атаковал Конев.
Ставка планировала добить противника, который всё ещё удерживал некоторые районы Правобережной Украины.
Левее наступали армии и корпуса 3‑го Украинского фронта генерала Малиновского.
3‑й Украинский продвигался на Одессу. 2‑й Украинский — на Умань и далее — к Днестру.
Как всегда бывало перед наступлением, Конев с офицерами штаба объездил, обошёл и облазил всю передовую в поисках наиболее выгодного места для предстоящего прорыва. Наконец, оно было найдено между селами Русаловка и Стебное. Определена ширина наступления — 25 километров.
Перед Коневым вновь стояли части 8‑й немецкой армии, а также подразделения 6‑й армии. 400 000 солдат и офицеров, около 3 500 орудий и миномётов, 450 танков и штурмовых орудий и около 500 самолётов. Разведка на этот раз определила уязвимое место в порядках войск противника — оборона неглубокая, местами около 6–8 километров. Две–три позиции траншейного типа.