Конев тоже оказался не в одиночестве. Но лишних людей не было. Командарм‑5 генерал Жадов, командир 34‑го гвардейского стрелкового корпуса генерал Бакланов, офицеры штаба. Были и корреспонденты центральных и армейских газет. Приехал Константин Симонов. Но компания пишущей и фотографирующей братии с нашей стороны выглядела куда скромнее.
После войны маршал заметит, что «мы с Бредли были не дипломатами, а солдатами…» Быть может, именно поэтому и та встреча близ реки Эльбы, и другая, которая состоится вскоре, в качестве ответного визита, оказались такими тёплыми и почти трогательными.
Разговаривали о последних событиях в Берлине. О дислокации своих войск. Бредли достал свою карту с нанесёнными на неё отметками о положении его главных группировок. Условленная линия выхода войск обеих союзных сторон была соблюдена. Бредли вдруг спросил:
— Как вы намерены брать Прагу? — И, не дожидаясь ответа, и словно поясняя мотив своего вопроса, который собеседнику мог показаться неожиданным, добавил: — Ваши танковые и пехотные части измотаны и, видимо, имеют серьёзные потери. Не следует ли пражскую операцию провести совместно?
— Сил у нас вполне достаточно, — ответил Конев через переводчика. — Необходимости в такой помощи нет. Тем более, вы должны понимать, что любое продвижение американских войск дальше к востоку от ранее обусловленной демаркационной линии может внести только путаницу, вызвать перемешивание войск. А это нежелательно.
— Да, — сказал Бредли, — подчинённые мне войска и впредь будут соблюдать установленную ранее линию соприкосновения.
Они поняли друг друга.
Потом поговорили о чем–то незначительном. И Бредли снова спросил:
— Как вы намерены брать Прагу? Там ведь Шернер.
Конев не собирался обсуждать план пражской операции даже в общих чертах. Понял, что американцам, видимо, тоже хочется войти в Прагу. Ищут лазейку? Конев отшутился. Больше на эту тему не заговаривали.
Начались тосты. Среди прочих слов, Конев выразил соболезнование по поводу кончины американского президента Франклина Рузвельта.
В ответном слове Бредли сказал о мужестве солдат и офицеров 1‑го Украинского фронта, примеру которых следуют американские солдаты, офицеры и генералы.
Последующие тосты, а их оказалось много, были переведены в неофициальное русло. А потом вино потекло рекой. Омар Бредли потом вспоминал: «Русские офицеры встретили нас шумно и весело. Русская водка и тосты за победу…».
После обеда — концерт. Выступал ансамбль песни и пляски 1‑го Украинского фронта. Он был создан ещё в 43‑м, в Киеве, тогда только что освобождённом, замечательной балериной и балетмейстером Лидией Чернышёвой. Ансамбль исполнил гимн Соединённых Штатов. Американцев это растрогало. Они встали и начали подпевать. Потом был исполнен гимн Советского Союза. Теперь громче пели «славяне». Публика ликовала, когда артисты пустились на сцене в русский перепляс и украинский гопак. Артисты были в ударе. Концерт получился на славу.
Бредли наклонился к Коневу и сказал:
— Какой великолепный ансамбль! Откуда они здесь, на фронте?
— Все артисты — это наши солдаты, — ответил Конев. — Все они прошли с войсками путь от Днепра до Эльбы.
Состав ансамбля действительно на девяносто процентов состоял из военнослужащих 1‑го Украинского фронта. Но Бредли не поверил. Выслушал перевод, усмехнулся, но ничего не сказал.
После концерта Бредли от имени Президента США вручил Коневу орден «Легион Почёта» степени Командующего. Поздравил и обнял. Конев вручил американцу красное знамя — символ дружбы. Бредли подарок принял. Но, видимо, не знал, что с ним делать.
Подарки продолжались.
Бредли подарил Коневу «виллис» с надписью: «Командующему Первой Украинской группы армий от солдат американских войск 12‑й группы армий». Кстати, маршал его сохранит: «виллис» будет долго стоять в гараже на даче. Конев на нём не ездил. Машина стояла, пока не подросла младшая дочь Наташа. Она быстро освоила импортную машину и лихо гоняла на ней по дачному посёлку.
Конев подарил Бредли своего строевого коня. Вот этому подарку американский генерал обрадовался.
Конь был дорог Коневу. Завёл он его ещё в 43‑м, на Степном фронте. Выезжал редко: болело колено после давней травмы.
Конев: «Это был красивый, хорошо выезженный донской жеребец. Я подарил его со всей экипировкой…»
Бредли расчувствовался, польщённый таким роскошным подарком, и вручил Коневу карабин «Манлихер».
С карабином Конев после войны будет частенько выезжать на охоту.
Конев подарил Бредли пистолет, украшенный резьбой.
Во время ответного визита в Висбадене Конев вручил генералу Бредли орден Суворова 1‑й степени.
О русском полководце, не знавшем поражений, Александре Васильевиче Суворове американец ничего не слышал. Конев рассказал о Суворове. Упомянул и том, что орден Суворова — высший полководческий орден в Красной Армии. Рассказывая о своём славном соотечественнике, Конев особо остановился на швейцарском походе и итальянской кампании.
После обеда — концерт. На этот раз русский маршал и американский генерал слушали скрипачей. Играли они превосходно. Оба были одеты в форму солдат американской армии. Но маршал, старый солдат, сразу заметил, что форма на них сидит как–то мешковато.
Восхищаясь игрой скрипачей, он спросил:
— Кто они? Так прекрасно играют!
— Ничего особенного, — ответил Бредли и усмехнулся. — Они — простые американские солдаты.
Бредли был убеждён, что вернул своему русскому коллеге его шутку.
О войне и войсках больше не говорили. О Праге тоже.
Конев внимательно присматривался к американцу. Думал: неужели он будет моим врагом на поле боя? В штабах ходили разные разговоры. Вспомнил: американские солдаты очень любили своего генерала и называли его «генерал джи–ай» — «солдатский генерал». Нечто подобное от своих солдат и офицеров он слышал о себе.
Конева в этой поездке поразило вот что. От Лейпцига до Касселя летели на личном самолёте командующего 12‑й армейской группой. Их «СИ‑47» сопровождали истребители ВВС США. Две эскадрильи. Хотя для сопровождения достаточно было и одной. Вышколенные пилоты мастерски перестраивались в воздухе, демонстрируя высший класс пилотажа. Когда «СИ‑47» приземлился и его пассажиры вышли на газон аэродрома, обе эскадрильи эффектно, на разных высотах, ушли за горизонт.
Говорят, английский премьер Уинстон Черчилль в эти дни настаивал перед американцами на авиационном ударе по передовым частям Красной Армии. Атака должна была состояться именно в этот период, когда советские войска только–только захватили Берлин и готовились к походу на Прагу. Американцы, всё ещё верные заветам Рузвельта, не разделяли агрессивности англичан и старались придерживаться союзнических обязательств.
Но атмосфера уже менялась.
В нынешней прессе нет–нет да и появляются публикации о том, что в начале мая 45‑го над линией соприкосновения порой возникали воздушные схватки советских и американских истребителей. Иван Кожедуб сбил двух «мустангов», когда один из них по ошибке открыл по его машине заградительный огонь. Один из сбитых пилотов выбросился с парашютом. Самолёт другого, к сожалению, взорвался в воздухе, лётчик погиб.
Уже когда вернулись в штаб, водитель обнаружил, что багажник «виллиса» битком набит американскими сигаретами. Это было кстати — Конев много курил. Американские сигареты были, конечно, послабей «Герцеговины флор», но ничего, годились и они. Большую часть он всё же сразу раздал офицерам и солдатам.
Подарки подарками, а в голове, как старая контузия, гудело: «Прага…»
Тем временем в Чехословакии войска трёх Украинских фронтов зажали в клещи почти полуторамиллионную группировку генерал–фельдмаршала Шернера. Для сравнения: блокированная и пленённая союзными армиями в Рурском промышленном районе немецкая группировка насчитывала 325 000 человек. О ней принято писать как о масштабной и весьма удачной операции союзнических войск во Второй мировой войне. О Пражской же операции обычно говорят, как о марше армий 1‑го Украинского фронта по шоссейным дорогам в сторону столицы Чехословакии…
На некоторых участках глубина обороны противника составляла восемнадцать и более километров.
Для того чтобы с ходу пробить эту стену, Конев создал ударную группировку, в которую вошли три общевойсковых армии и две танковые. Лучшие части.
По пути к Праге разделали немецкую группировку, которая всё ещё сидела в Дрездене и прилегающем районе. Об этом — в следующей главе.
Пражский маневр был выполнен Коневым блестяще.
Но в самой Пражской наступательной операции есть некая тайна, которая открывается очень медленно.
Танки генералов Рыбалко и Лелюшенко неслись к столице Чехословакии, «золотой» Праге, на всех скоростях. Десять танковых корпусов — тысяча шестьсот боевых машин — сотрясали землю, крошили покрытие дорог, сокрушали оборону, которая вставала на пути, оставляя в тылу немецкие гарнизоны, которые находились в стороне от главных дорог. Они были заботой вторых эшелонов.
Кейтель подписал капитуляцию. Произошло это в штабе верховного главнокомандующего экспедиционными силами союзников в Западной Европе генерала армии Эйзенхауэра. Подписав акт о капитуляции Германии, Кейтель направил соответствующий приказ генерал–фельдмаршалу Шернеру в группу армий «Центр». Но Шернер приказа не выполнил и оружие не сложил.
Бои продолжались. Немцы начали отходить на запад, к союзникам. «Не дай Бог попасть в плен к русским!» — сказал один немецкий генерал. Он выразил чувства всех остальных.
8 мая на рассвете танки 5‑го гвардейского механизированного корпуса генерала Ермакова (4‑я гвардейская танковая армия) застигли на дороге близ Жатеца колонну немецких машин и бронетехники. С ходу её уничтожили и двинулись дальше. Это был штаб фельдмаршала Шернера. Танкисты этого даже не знали. Только спустя некоторое время выяснилось, что они, в сущности, решили судьбу группировки и исход боёв. Управление окружёнными войсками прекратилось. Сам Шернер, оставшись без штаба, переоделся в штатское и ушёл в горы.