Любопытство также влечет нас к другому прибежищу и оплоту повстанцев. Так называемая Материнская Грудь и без какого-либо человеческого вмешательства укреплена понадежней любой цитадели. С флангов ее защищают поросшие сосняком кручи, с запада — зубья отвесных утесов. Восточные склоны, правда, довольно пологие, но их отсекает от внешнего мира глубокое русло давно обмелевшей реки, через которое перекинуты всего два мосточка.
Александр и не подумал штурмовать эту природную крепость. Разместив свои основные силы на восточном берегу высохшей речки, он дождался сильного западного ветра, приказал поджечь сухие смолистые сосны и, когда огонь выгнал врагов в каменную теснину, велел забросать их копьями. Завершила разгром македонская кавалерия, получившая приказ пленных не брать.
Когда на следующий день пал и город, всех спустившихся вниз мужчин перебили, а женщин и детей продали в рабство.
На этом, однако, карательные меры не исчерпываются. Кратеру вменено наказать за поддержку, оказанную мятежникам, весь здешний край, и наше подразделение подверстано к выполнению этой задачи в качестве вспомогательного. Подвергнуть экзекуции намечено одиннадцать деревушек. Нам велено ни во что не соваться, а просто перехватывать всех, кто пытается скрыться, самими же поселениями займутся без нас. Есть кому ими заняться.
И вправду есть. Вот, доложу вам, вояки! Старого, правильного закала — других таких нет. Жуть берет. До них далеко даже Флагу, Стефану или там Толло. И при этом никакой рисовки, никаких лишних движений. Каменное спокойствие и непробиваемая невозмутимость. Отвага для них в порядке вещей, часть повседневной работы. Некоторые из этих продубленных ветрами и покрытых шрамами ветеранов воевали еще в Греции при царе Филиппе, когда Александр был ребенком. Это они усмиряли Афины, громили Фивы, приводили к покорности могущественную и кичливую Спарту. Да что там Спарта, даже великая Персия зашаталась и пала ниц под их сокрушительными ударами при Гранике, Иссе и Гавгамелах. Именно они первыми врывались в Тир и Газу, захватывали Вавилон, Сузы, Персеполь.
Эти афганские деревушки плевка их не стоят, подобные операции отработаны до мелочей. Поселения блокируются и сжигаются, все жители мужского пола выискиваются и на месте уничтожаются. Никто не смотрит, сопротивляются они или нет. Местные старейшины на своем языке осыпают убийц проклятиями, но те ни слова не понимают и просто режут их, как свиней, испытывая не больше чувств, чем селяне, забивающие скотину.
Обычная работенка.
А нас с Лукой ощутимо потряхивает, когда мы смотрим на все эти ужасы. Мы стоим в оцеплении и вроде бы ни при чем, но нет способа отстраниться от терзающих слух отчаянных женских воплей и клубов едкого черного дыма, застилающего небеса. В конце концов и нам приходится гнать полонянок перед собой, как овец, а убитых и недобитых мужчин бросать на поживу волкам и воронам.
Эта экспедиция занимает одиннадцать дней. Когда мы возвращаемся в Артакоану, там уже кипит жизнь. Закладывается новый город, Александрия Арейская, чтобы уже одним фактом своего возведения еще раз возвестить всему свету, сколь проницателен наш молодой государь, всегда умеющий обратить в свою пользу не только промахи и ошибки противника, но также алчность его, неуживчивость, твердолобость и прочие тому подобные, в общем-то, свойственные всем людям пороки.
Нам из солдатского строя все афганцы кажутся одинаковыми, а уж о том, чтобы как-то распознавать их принадлежность к каким-либо племенам, не заходит и речи, но Александр прозорливее нас, и смотрит он куда глубже. Он знает, что эти края испокон веку раздирала межплеменная вражда и что народы южной Арейи издревле недолюбливали северных своих соседей, веками живших под сильным влиянием персов. Ну а теперь, когда Персии нет, почему бы не использовать застарелую неприязнь? Зачем македонцам проливать свою кровь, гибнуть в стычках, если можно уничтожать одних афганцев руками других?
И Александр затевает строительство, к которому за баснословно щедрое жалованье привлекает каменщиков, плотников, землекопов и возчиков. Не удовлетворившись одним лишь этим, он манит на свежие пепелища переселенцев, обещая им не только землю и право жить по своим обычаям, но также массу податных льгот, что очень важно для ремесленников и торговцев. Южане, окрыленные возможностью восторжествовать наконец над заносчивыми соседями, устремляются нескончаемым потоком на север. В считаные дни после оглашения царского указа к месту великой стройки собирается чуть ли не весь работоспособный люд юга Арейи. За мужчинами тянутся женщины. Добропорядочные туземки готовы служить поварихами и портнихами, прачками и сиделками, лоточницами и швеями. Последние идут нарасхват. Пошив палаток становится весьма прибыльным делом наряду с плетением коробов и корзин. А представительницы слабого пола, принадлежащие к категории пешнарван, или, говоря проще, к «охвостью», охотно оказывают услуги, в каких обычно отказывают нанимателям их более рукодельные и искусные сестры.
План нашего государя работает. На месте мрачных развалин стремительно вырастает столица, в которой ничто не связано с памятью о кровавой резне. Страшного прошлого как не бывало, а среди населения окрестных долин начинают преобладать люди, всем обязанные Александру. Они вытесняют старожилов, да и те уже, кажется, склонны к примирению с новым порядком, ведь никогда еще в этом краю не было такой нужды в рабочих руках, таких высоких заработков и надежд на лучшее будущее. Александр покоряет захваченную страну своей мудростью в не меньшей степени, чем военной мощью.
Однако до мира еще далеко. Район строительства следует обезопасить, и мы (вместе с армией Кратера, разумеется) выступаем в поход вслед за силами Александра, давя по дороге остатки сопротивления.
Путь наш лежит через деревни, уже подвергавшиеся опустошению. Казалось, там все должно быть мертво, но это не так. Как ни свирепствовали убийцы, кое-кому из местных жителей удалось-таки ускользнуть. Кто-то так и остался в горах, а кто-то вернулся к родным пепелищам — зализывать раны.
Мы врываемся в хлипкие, наспех отстроенные хибары и вытаскиваем, кого найдем, в ночь. Теперь наша тактика изменилась — стариков, женщин и детей мы не трогаем и не убиваем боеспособных мужчин у них на глазах. Мы делаем это позже, отведя пленных в пустыню, чтобы близкие могли только гадать, какова их судьба. Такие действия наводят еще больший ужас, поскольку суеверные дикари боятся населяющих пустыню джиннов и демонов больше, чем наших мечей. Не знаю, как насчет джиннов, но вот волки начинают следовать за нами целыми стаями и дерутся за каждый оставленный им окровавленный труп. В темноте всегда видны желтые огоньки их глаз. Отпугивать этих хищников факелами или камнями там бесполезно: они лишь отбегают и возвращаются снова.
Луку эта работа просто изводит. Он помрачнел, осунулся и как-то на привале вдруг заявляет, что мы, собственно говоря, ничем не отличаемся от туземцев, которых считаем тупыми варварами и зверьем.
Не всем его речь по вкусу.
Кулак ворчит, что такие мысли лучше держать при себе, чтобы отцы-командиры, не ровен час, не вообразили, будто ты снюхался с афганской мразью.
— Да плевал я на этих афганцев! — горячится Лука. — Мне до них дела нет, они все разбойники и ворюги. Я говорю сейчас о нас. О тебе и обо мне, Кулак. О Матфее, Тряпичнике и о каждом молодом олухе, брошенном в этот ад. Что происходит с нами?
Вообще-то все ясно, хотя отвечать Луке ни у кого нет охоты. Война с ее ужасами нас меняет. Исподволь, постепенно, но перемены уже начались, а чем они закончатся, страшно даже подумать. В кого мы тогда превратимся? Мне самому эти раздумья не дают спать по ночам.
— Что-то во мне умирает, — признается Лука. — Да ладно бы только это, но вместо отмирающего растет что-то новое. Сам пока не пойму что, но боюсь этой штуки. Ненавижу ее. А по сути, боюсь и ненавижу себя.
По существу, Лука лишь облекает в слова то, что и так чувствуют многие. Все это беспрерывное кровопролитие не проходит бесследно ни для кого, хотя каждый переживает по-своему. Кто-то теряет покой, кто-то уходит в себя.
— Мы все думаем об одном и том же, — талдычит Лука. — Спрашиваем себя: во что мы ввязались? Сможем ли выдержать? Не сойдем ли с ума? Знаете, что написано на лице у любого из вас? «Как мне выпутаться из всего этого?» «Что нужно сделать, чтобы меня отослали домой?»
— Ну, тут ты малость перегнул, — возражает Кулак. — Вовсе не каждый готов бросить все и вернуться.
— А ты что помалкиваешь, Матфей? Сможешь ты с этим справиться?
— Мой отец и мои братья, — отвечаю я твердо, хотя еще миг назад не знал, что сказать, — воины и герои. Я скорее умру, чем брошу тень на их честь.
Тот стыд, что жег меня после первого испытания кровью, опять мучительно ворохнулся во мне. Нет, больше этому не бывать. Я должен относиться к себе гораздо требовательнее и строже. В частности, не поддаваться сомнениям, грызущим сейчас моего земляка.
— Мы солдаты, и нам не положено распускать слюни. Это война, Лука!
— Да, конечно, — отвечает мне друг. — Но что это за война?
Книга втораяВойна нового типа
11
Александр появляется откуда-то сбоку и одним движением, без какого-то видимого усилия вспрыгивает на помост.
У солдат вырывается вздох.
Да, это он! Вот он!
Двадцатишестидневный путь привел наше воинство в Южный Афганистан, во Фраду. Справа от нас расстилается Дашти-Марго, Пустыня Смерти, слева вдали вздымается Паропамис («Куда не взмыть и орлу») с отрогами Гиндукуша. Высокие, заснеженные пики видны за сто миль, но мы не очень-то склонны ими сейчас любоваться. Мы тащились сюда по в кровь сбивающим ноги камням, а спали в соседстве с гадюками и скорпионами.
Стоит осень. Знаменитый (стодвадцатидневный!) суховей начинает пробовать свои силы. А мы, пополнение, которому предстоит влиться в состав регулярной армии, каждое утро выстраиваемся на обжигающе горячем ветру, чтобы выслуш