— Это вообще никакой не Бог. Это дьявол.
Елох поднимает ладони к небу. Точно так же, как это делает Аш в тех случаях, когда македонец пожал бы плечами.
— Это страна дьявола, — говорит он. — И ты участвуешь в войне дьявола, паренек.
Одной из попутных задач, поставленных перед нами, является захват пленных. «Охота на кроликов», как говорят солдаты. Нам велено хватать всех мужчин (чем выше рангом, тем лучше) и живыми и невредимыми отправлять их к командованию. Мы окружаем деревни, выгоняем из хижин баб-девок-старух и начинаем допытываться, где прячутся их сынки-мужья-братья. Трясешь этих дур, а те все как одна прикидываются слепоглухонемыми. Налицо сговор, но что с ними делать?
Правда, лишь наше подразделение не знает ответа на этот вопрос, ибо Стефан излишней жестокости не допускает. А вот другие не очень-то церемонятся и изгаляются, как хотят. Мы, конечно, ни во что не мешаемся. И так, по мнению многих, наши «телячьи нежности» сильно смахивают на потворство врагу. Но лично я думаю, что на руку Спитамену скорей зверства, творимые нами на глазах местных жителей, чем нормальное человеческое обхождение.
— Ты когда-нибудь вспоминаешь собственную мать? — спрашивает меня как-то Лука.
Мы умаялись, мы потрошим уже третью с утра деревушку.
— Все время. И сестру. И Данаю.
Под вечер, ставя на уши очередное селение, мы натыкаемся на тайные подземные хранилища съестных припасов — в основном это чечевица и рис. Ясное дело, все найденное реквизируется. Женщины голосят, уверяя, что умрут с голоду. Флаг выдает им армейские долговые расписки. Они таращатся, не понимая, что это такое.
— Когда мимо будет проходить наш обоз, предъявите обязательства казначею. Вам заплатят.
Елох переводит. Туземки щурятся и переглядываются, до них не доходит.
— За свои припасы вы получите двойную цену.
Старухи не понимают.
— Они все тут глухие тупицы.
21
По возвращении с «охоты на кроликов» мы видим, что четыре пятых армии переправляется через Оке, а весь лагерь охвачен радостным возбуждением. Возможно, война скоро кончится! Спитамен с Оксиартом прислали к Александру гонцов. Они взяли мятежного Бесса под стражу и готовы передать его нам, если наш царь заключит с ними достойный мир. Конечно, он такого случая не упустит. Соглашение может быть скреплено клятвенным договором в ближайшие Дни.
А вдобавок нас ожидает воистину царское поощрение — лошади.
Пока мы прочесывали долину, Александр с почестями распустил три фессальских кавалерийских отряда, это шестьсот шестьдесят человек. Они едут домой богатые, как князья, а их боевые кони остаются в армии и выставляются на продажу. Конечно, такая покупка никому из нас не по карману, но командование идет нам навстречу. Достаточно завербоваться на дополнительные полтора года службы, и ты получишь лошадь в рассрочку, причем по льготной цене.
— Можно брать, можно не брать, — говорит Стефан.
Как так не брать? Разумеется, мы берем и форсируем Оке в качестве полноправных ездовых пехотинцев. Нам дан приказ провести по окрестностям рейд, отлавливая бесхозных животных и компенсируя тем самым потери, понесенные нашим войском в горах и в каменистой пустыне. Александр вообще хочет к осени пополнить армейский табун семью тысячами лошадей. Боевых, запасных — каких угодно, лишь бы привычных к узде и седлу. К тому времени Афганистан станет частью его громадной державы, и армия до первого снега вновь возьмет курс на Гиндукуш, но уже с целью спуститься с гор в Индии, а не в какой-нибудь забытой всеми богами глухомани.
Я просто влюблен в мою лошадь. Это нисенская кобыла — молочного цвета с клеймом в виде барса на правой стороне крупа и с ласковым именем Хиона (Снежинка). Первый хозяин приобрел ее в Мидии за три таланта серебром, но мне она досталась вдвое дешевле. Выгодное приобретение. Моя чудесная девятилеточка может похвастать большим количеством шрамов, чем сам Александр. Стать у нее вроде обыкновенная, но шея крепкая, ноги длинные, грудь широкая, мощная. Ну и причуд, конечно, хватает. Ест эта привереда лишь из яслей, а с земли — не то что сена, не возьмет даже овса. Она вообще с заморочками. Ее пугает все белое. Она кусается. Она брыкается. Не дает себя стреножить и панически боится пчел. Зато любит груши, а тутовые ягоды готова лопать и лопать, пока ей худо не станет.
Но это первоклассная кавалерийская лошадь. Чувствует всадника, не артачится перед препятствиями (кустами, канавами или заборами) и, как по линеечке, держит место в строю. А несется как ветер, но при этом легко выполняет маневры — ну чисто ласточка в стае. Мне ее учить нечему, она сама меня учит. Короче, Снежинка — самая превосходная скаковая кобылка, которая у меня когда-либо была, и я отношусь к ней почти с той же нежностью, с какой вспоминаю родимую мать.
Причислены мы, как и прежде, к пехоте, однако получаем то же довольствие и ту же полевую надбавку, что и регулярная кавалерия. Еще у нас появляется подкрепленное казначейскими средствами право нанимать себе конюхов, что мы с великой охотой и делаем, только берем в услужение не мужчин, а… догадайтесь кого? Правильно, наших спутниц. Гилла теперь официально состоит при Луке, Шинар — при мне, а денежки остаются при нас.
И по степям мы рыщем вовсе небезуспешно — и одичавших скакунов ловим, и скупаем кое-что у племен. Степняки тоже считают, что войне скоро конец, а раз оно так, то ни к чему держать лишних лошадок. В мирное время их выгодней сбыть по-хорошему с рук. Не проходит и месяца, как мы обзаводимся неплохим табуном и кучей новых друзей. Возвращаясь с востока от Мараканды в расположение своей армии, мы гоним перед собой сотни три резвых и крепких коньков, а за нами пылят примерно столько же резвых и крепких туземцев. Среди них много бактрийцев, согдийцев, даже диких даанов и совсем уж безбашенных массагетов — все они так и рвутся наняться на службу к Главному Маку (нашему государю). Настроение у всех приподнятое, отношения самые доверительные.
Но как раз в этой-то благости и таится угроза.
Одному согдийскому головорезу приглянулась Шинар. Он предлагает за нее прекрасного жеребенка и, похоже, совершенно уверен, что я пойду на обмен. Дело к полуночи, возле нашей стоянки толчется десятка три дикарей, разгоряченных кумысом — перебродившим кобыльим молоком — и, понятное дело, ищущих, кому бы по-быстрому вставить. Ссориться с ними нам не с руки, потому как народ они горячий, обидчивый и любая размолвка может обернуться не просто шумной ссорой или обменом тумаками, а самым настоящим кровопролитием.
Я со всей уважительностью объясняю согдийцу, что Шинар моя жена.
Афганцы хохочут. Для них очевидно, что эта девушка ничьей женой быть не может, а их главарь ничуть не скрывает намерения, натешившись всласть, отдать ее своим дружкам.
— Какой изъян ты находишь в моем жеребенке? — спрашивает он, полагая, что я пытаюсь вздуть цену.
— Никакого. Это прекрасное животное.
Он поднимает ладони, как бы вопрошая: «Ну и в чем тогда дело?»
— Эта женщина, — повторяю я, — моя жена.
Малый закипает. Он считает, что над ним издеваются. Его гордость задета.
Уж и не знаю, чем бы все кончилось, но тут появляется Флаг и покупает у дикаря жеребенка, заплатив втрое больше того, что он стоит. Согдийцев это устраивает, и они, отвязавшись от меня, убираются к другим кострам.
Вроде бы все улажено, но Шинар страшно зла. Она уходит, не объяснив, чем я ее обидел. Гилла идет за ней, но уговорить вернуться не может.
На рассвете, когда мы снимаемся с места, Шинар нигде не видать. Кто-то нашел ее волосы, отрезанные и брошенные на землю. Что это значит, остается только догадываться.
Весь последующий день Гилла пытается растолковать мне, в чем дело. То, что согдийский головорез принял Шинар за шлюху, уже само по себе было достаточным оскорблением, напомнившим ей об ужасной уязвимости ее положения. Но когда я объявил ее своей женой, обида сделалась нестерпимой. Ведь всему свету, а главное, всем афганцам известно, что она мне не жена. Разве мыслимо снести такое?
Правда, до меня все-таки не доходит, в чем тут обида. Разве я не защитил Шинар от посягательств? Разве я не был готов пролить кровь за нее? Гилла вздыхает:
— Неужели ты настолько слеп, что не замечаешь, как она на тебя смотрит?
— О, пожалуйста, прекрати!
— Назвав Шинар своей женой, хотя это вовсе не так, да и несбыточно вообще, ты еще раз подчеркнул, как жалка ее участь. Что тут непонятного?
На другое утро Шинар возвращается. Она снова работает, возится с лошадьми, но со мной не разговаривает, прячет глаза. И помалкивает, почему отрезала свои волосы. Ну и ладно. Я, в конце концов, на войне, в трех тысячах миль от дома. Одно это уже драматично. Так на кой ляд мне дополнительные спектакли? Я отказываюсь участвовать в них.
Два дня спустя наша колонна добирается до Аданы, первой из Семи крепостей. Александр побывал здесь несколько дней назад: Адана сдалась без боя — на милость победителя и была этой милости удостоена. Царь принял крепость под свою руку и устремился дальше, к Яксарту, последнему рубежу бывшей Персидской державы. Там он намерен прекратить наступление, положив предел своему северному походу.
Гарнизоном в Адане стоят македонцы. От них мы с удовлетворением узнаем, что остальные шесть крепостей тоже не оказали сопротивления, в них уже размещены наши силы. Новости вообще только хорошие. Теперь, когда Бесс схвачен, его союзники дааны, саки и массагеты откочевывают в родные края за Яксарт, а бактрийцы и согдийцы разбегаются по своим деревням. Их предводители желают мира. Александр послал Спитамену и Оксиарту породистых скакунов и отрядил понимающих людей в Бактру за подобающими дарами. Вскоре он созовет в свой лагерь местную знать, объявит верховных вождей своими родичами, присвоит их сыновьям высокие армейские звания, а самих пригласит, если пожелают, принять участие в давно задуманном им индийском походе.
Наше подразделение добирается до Яксарта два дня спустя. Рядом с лагерем Александра сооружены новые, просторные загоны. Это только мы пригнали три сотни лошадей, всего же разъездными отрядами собрано более четырех тысяч голов, еще три