Торг
1
В начале сентября стало ясно, что стройкой мы ничего не заработали, и Хашем засобирался в Кветту на соколиный базар. Я попросился поехать с ним и Аббасом.
Перед тем как отправиться за шахинами, Хашем провел инструктаж, из которого я понял, что главное – когда у нас будут серьезные или не слишком неприятности, то есть когда нас начнут убивать, тогда нужно будет срочно прикинуться лежачим – впасть в медитацию и вместе совершить зикр, войти под его молитвенную защиту. Я занервничал и попросил Хашема дать потренироваться. Он достал кеманчу, несколько раз провел по струнам, дав верный настрой, – и мы запели, загудели: «Иль-Алла…» Получалось вроде сносно, но о правильной технике дыхания речь еще не шла, я слегка задыхался и скрадывал одышку через нос.
– А как тебе вообще в голову пришла мысль соколами торговать?
– Случай. Ловчий самостоятельно предпочтет сокола поймать или выкормить, сам вынянчит. Разводить невозможно, с хубарой-то у меня чудо получилось, а вот с соколами такого не провернуть. Соколы ухаживают за самками в воздухе. А хубара ухаживает на земле. Ты помещаешь ее в просторный вольер, под сетку с бортами в рост человека, можно не скупиться – гектар покрыть, повязать. У меня парни так сети плести научились – весь Ширван заплетут. Там, под сеткой, хубары и любятся. А сокол в высоту живет. Высоту сеткой не покрыть. Но когда я стал потихоньку выпускать хубару в Ширван, тут же и соколы объявились. Хубара для них живец. Я стал их отлавливать и заниматься с ними, на турача, на утку. Да и егерям забава: красиво над озером птицу погонять. Не всё же им воздушными змеями баловаться. Потом появились разведчики-арабы. Аббас язык за зубами держать не умеет. Свою голову другу не пришьешь. Он брал шахина и пускал в разные места, думал, тот ему алмазы в зобу принесет. Есть тут у местных сказка…
– Слышал я ее от самого Аббаса.
– Аббас взрослый человек, образованный. А от нищеты в глупость поверил. Решил алмазы поискать. Трех шахинов зарезал – сначала мотался с ними по степи, по предгорьям, по всей Мугани, потом горло вспарывал, в зобу искал – и зашивал шов. Когда арабы приехали, они его на базаре с шахином увидели. Недорезанного продать решил. Так он их сюда привел. Искали они хубару, я им не дал, скрыл птицу. Предложил соколов. Купили. Был с ними один парень-проводник, местный. Он мне и рассказал про соколиный базар в Кветте. А я вспомнил Афанасия Никитина, как через Баку в Исфахан купец русский прибыл и там арабского скакуна купил, чтобы вести его в Индию. В Индии лошади были нужны для армии, на одних слонах не ускачешь. Однако для лошадей климат там неподходящий: плохо разводятся и часто гибнут. Так что купец раз в пятнадцать выше цену за скакуна заломил. Так и я решил с соколами поступить. Здесь я их бесплатно ловлю. А там продаю за деньги.
Про саму Кветту Хашем рассказал вот что.
– Путь туда прост и неживописен. Редколесья фисташки, алычи, миндаля перемежаются степью и полупустыней. Воды мало, это проверил еще Александр Великий, понеся в Белуджистане многочисленные небоевые потери. Кветта – город по преимуществу пуштунский, одеваются там в капусту из накидок, носят плоскую шерстяную шапочку, есть у меня одна запасная, у Аббаса должна своя сохраниться. Кстати, все отпускаем бороды, Аббасу передай… Мужчины там красивые, женщин под паранджой не разглядишь… Много беженцев из Кандагара. Народонаселение сосредоточено в Кветте и окрестностях, ибо кругом гористая пустыня с брызгами оазисов у подножий хребтов. В городе нет ничего интересного для европейца, кроме геологического музея с коллекцией миоценовых окаменелостей, самая главная – ископаемый кит. Я мечтаю найти, как Ефремов в Монголии нашел динозавров, кладбище ранних млекопитающих. Приличный заработок, Британский музей хорошо платит. Местные божатся, что в пустыне где-то есть могила-лежбище гигантских скелетов человекообразных существ. Что, мол, в этих как раз краях и обитало племя великанов, праотцом которого был сам Ишмаэль. Изгнанный из Междуречья, прародитель всех мусульман был гигантом, мог оглушить слона и разорвать тигра. Ишмаэль взращивал великие сады на берегу некогда простиравшегося на краю пустыни озера, откуда он и вылавливал для пропитания тех самых гигантских рыб, скелеты которых выставлены в музее. Но в пустыне под Кветтой местные племена якобы находят и гигантские человеческие скелеты. Предупреждаю, когда ты услышишь там подобные сказки, не улыбайся. Если бы ты жил под одними звездами, твоя голова скоро бы наполнилась еще и не такими галлюцинациями. Скудость жизни взращивает болезненность воображения. «Тысяча и одна ночь» – со своими магами и семьюдесятью в третьей степени кругами ада – сухая инструкция по сравнению с устным фольклором пустыни… Помню, на рассвете въехал в Пенджаб – «Пятиречье», самую орошаемую и, значит, самую обитаемую провинцию Пакистана. Потянулись, завращались ромбами, параллелограммами водные лоскуты рисовых полей, деревни, эвкалиптовые рощи – все стулья, и столы, и кресла в тех краях из эвкалипта. На полях многоточьем сторожат в воде цапли. Водитель включил музыку – побудка муллой в автобусе. Рассветное солнце залило поля, заслепило. Дети на улицах необыкновенно красивые – глаза в пол-лица, но малышей родители еще украшают хной, румянами, тушью, отчего иного ребенка можно испугаться. Будем проезжать Лахор, ученую столицу Пакистана. Пакистан не однообразно враждебный, там можно найти друзей. Если у нас будут проблемы, а они у нас будут, мы четко говорим, что мы суфии, что соколы – это не для продажи, а для суфийского ритуала в честь Симурга, когда отпускают на волю царских птиц. То, что ты русский, это всё равно. Им главное понять, где у нас граница между Аллахом и шайтаном проходит: через живот, через сердце, через голову или через яйца… Если, как у суфиев, которых они все-таки недолюбливают, через сердце, то это может оберечь: сердце для них область неясная – слева ли оно или под грудиной. А вот где яйца, все точно знают.
– Расскажи еще про те края. Довезем ли соколов?
– А куда они денутся. Главное – кормить их поменьше. Я когда первый раз ехал – старался подкармливать чаще, думал так смирить стресс от переезда. Но ничего подобного. Они едят в дороге и гадят от расстройства, а клетки чистить не всегда удобно. Антисанитария, как ни крути… Так что как поедем – на диету посадим. Раз в три дня только будем кормить. Балобаны там тоже перелетные, они мигрируют вслед за хубарой. Сейчас, когда хубара исчезла, соколы в Белуджистан тянутся по привычке, но всё меньше и меньше. А раньше, случалось, из Северного Казахстана, по сути из Сибири светлые кречеты увязывались за хубарой. И что там начиналось! Стоило только кому-нибудь из местных ловцов увидеть кречета или только заподозрить (а это без бинокля легко, а если с биноклем, то марево на изрядном расстоянии расплавляет картинку до неузнаваемости, и уже цаплю не отличить от воробья) – так весь Белуджистан по одному только посвисту отправлялся ловить призрачного соколика. Каменистая местность, в которой сотня долларов калыма может подарить такую невесту, что Софи Лорен могла бы стирать ей сорочки, воспламеняется от мысли, что где-то в небе над ней парят три килограмма пернатого оружия стоимостью тридцать – сорок тысяч…
…В Кветту мы так и не поехали: накануне отправки в Ширван утром примчался Керри, предупредивший о нашествии шейхов.
2
Хашем читает «Бесов» и думает о Принце. «Принц – это Нечаев, у которого вместо справедливости и народной воли – он сам. Знать это много полезней, чем знать о том, что Принц предпочитает Land Cruiser и Toshiba. Или что Принц и его охранники часто надевают женские одежды, чтобы остаться неузнанными. Или что Принц ненавидит музыку».
Из чего бы он вновь составил привольную жизнь, память о которой теперь полна забытья не меньше, чем утроба матери? Снова часами носиться по пустыне на золоченом Gelandenwagen’e, обожать манго в любых количествах, постоянно слушать BBC, неотрывно, один наушник всегда в правом ухе; огородничать, обожать клумбы с исполинскими подсолнухами, запрещать женам пользоваться электроприборами, соревноваться с гостями в устном счете трехзначных чисел, давая всем подряд фору в виде калькулятора?.. Нет. Ничего ему это уже не мило. Любая воля теперь – смерть. А в ценности ее он уверен куда менее, чем любой из его шахидов. Но что теперь?..
Теперь Принц умывается. Свет и тьма начинались с тумана пробуждения, и где бы он ни спал, он словно выпрастывался из земли, из тяжести ее, влекущей забытьем; во сне ему казалось, что он просачивался в недра. Всегда в землянках, хоть он и спал всегда на людях, при телохранителях, он просыпался от одиночества, оно его будило, вынимало голову из земли в сознание. Под землей несладко. На свету проще, легче умыться, легче опорожниться, после стакана воды и таблетки, вложенной в финик, который разжевывает с омерзением. Вообще со здоровьем теперь одни проблемы. Два месяца назад у него чуть не лопнул мочевой пузырь. Вот что значит спать на земле, а не на женщине. Теперь он полюбил катетер как отдельную от тела часть, дарующую ему облегчение, замену ему наслаждения. Он давно не был с женщиной, ему теперь это мало нужно, но он всё еще вспоминает ту негритянку, наложницу, которую ему подарил брат Салем в Ливане: в первую ночь он ее не тронул, только позволил ей приготовить ему чай. Пока она кипятила воду, споласкивала чашки, он достал кисет с гашишем, вычистил трубку в пепельницу с вычеканенным павлином, забил, стал прихлебывать чай: он всегда прихлебывает чай с куревом, это смягчает дыхание. Он курил и смотрел на нее, как она двигается, как течет ее тело, и не мог насмотреться. Теперь катетер – его женщина. Гибкая нежная силиконовая трубка, почти не царапающая воспаленную уретру, давно безболезненно минующая игольное ушко сфинктера, – вот его женщина, его верный партнер по телесному наслаждению. Отлив, он вытряхивает пузырек с раствором серебра в ковшик, стоящий на таганке спиртовки и, выждав, заправляет из него клизму. Теплые чернила вливаются в мочевой пузырь, и обратное движение жидкости через насильно открытый сфинктер всегда создает слегка ошеломляющее ощущение непроизвольного мочеиспускания… И это тоже наряду с омовением непременное утреннее наслаждение. Днем, часа через три, когда он снова прибегнет к катетеру, из него пугающе прольется иссиня-черная моча, чуть светлея на излете, и он наклонится и присыплет кляксу, растерев в руке куски сухой земли.
3
В одну из ночей на соколиной охоте под Кветтой Хашем встретил Принца. Он вышел на окраину лагеря послушать залитую луной пустыню. Нашел среди каменных ступеней, среди щебенистых уступов зыбящуюся песчаную косу – тихо-тихо лег плашмя на жесткий песок, который чуть плывет под ним. Раз, другой ему приходится грести руками, но вот он прижимается щекой к холодной скуле барханчика, слушает всю пустыню сразу, слышит, как песок пересыпается, как то тут, то там, где-то в изголовье, разлетевшемся в пустошь, не бесконечную, но достаточную, чтобы сгинуть, – шаркнет ящерка, полоснет змея, что-то стукнет камешком внизу, но он всё будет лежать, лежать, пронизываясь мертвым холодом пустыни, вливающейся ему в пах, в грудь.
Пустыня делала его своей частью, песчинкой, и так отождествляла с собой – плоскостью, куском земной коры. Внутри него царила луна, подкатывалась под кадык, освещая сухую гортань – каменистую, в изломах, скудную, немую. Какой звук ее озарит? Луна уже не текла по пустыне – стояла высоко в зените, сжавшись в чечевичку зрачка. Обычно так его застигал патруль – заслышав шаги, он начинал бормотать молитву. Охранники присаживались на корточки, ждали, когда он закончит молиться и пойдет в сторону лагеря; их рации шуршали помехами, хрипели позывными. Но в одну из ночей вдруг что-то широко срезало воздух над ним, неожиданное движение неба озарило его. Он поднял голову. Перед ним сидел большой сокол с обрывком поводка на лапке. Седое перо стройно текло по птице. Над плюсной торчало небольшое выбившееся перышко.
Тогда Хашем кое-что понял. Сокол был доказательством. Необъяснимым, но предъявленным. На какую птицу хотел бы походить пророк?
Добыча, с которой в ту ночь вернулся Хашем, сопровождаемый радостно вопящими охранниками, была крупной.
Сощурив припухшие со сна веки, Принц посмотрел ему в глаза и опустил руку на плечо. Хашем поднял подбородок и, развернув у бедер ладони, выпрямился изо всех сил. Сколиозная спина его хрустнула. Теперь они были одного роста.
Даже краткая биография Принца приводит к выводу, что основа его драмы – в отверженности, в конфликте с королевской семьей саудитов.
Арав скуден и немногословен. Достаточно сказать: нет Бога, кроме Аллаха.
Пустыня скудна, человек в ней скуден. В пустыне незатейливы чувства, незатейливо зло, незатейливо добро. Так что коварство в пустыне – род искусства. Искусство трудно осудить. Особенно если оно служит власти.
Принц разговаривает с наложницей, курит гашиш, пьет чай, который ему подливает рослая, как водопад, девушка.
Так на какого зверя хотел бы походить пророк?