Дверь открылась. Сосновский повернул голову и увидел охранника с керосиновой лампой в руке, который спустился на несколько ступеней и поставил зажженную лампу на каменную полку. Следом за ним вошла та самая девушка, которую здесь называли Марией. Она молча подошла, села за стол напротив на пыльную лавку и внимательно посмотрела Сосновскому в глаза.
– Ну? – спросила она.
– Этот стишок придумала Маша Плотникова в детстве, – усмехнулся Сосновский. – Я знал ее еще с тех лет, потому что наши отцы дружили и я бывал в их доме. Я не думаю, что вы самозванка, которая подослана к Иосипу Брозу, чтобы убить его. Вы бы давно это сделали при вашем положении и имея тот вес в его окружении, который, как я догадался, вы имеете. Но вы усиленно выдаете себя за Машу Плотникову.
– Вы Михаил, да? – Девушка продолжала разглядывать лицо мужчины. – Теперь я вас вспомнила. Вы еще так красиво фехтовали, хотя и дурачились. А еще вы любили декламировать стихи.
– Кажется, я и сейчас это недурно делаю, – усмехнулся Сосновский. – Поэтому я и запомнил тот детский стишок. Значит, вы Лиза, подруга Маши? Так что случилось, Лиза, как вы здесь очутились, да еще в таком качестве?
– Теперь это все вспоминается, – тихо заговорила девушка, – как детский, давно забытый сон. Все как будто из другой, чужой жизни. Все было как будто не с нами. Знаете, как в детской сказке, которую рассказывали наши бабушки. Пришел злой черный богатырь и разрубил все черным мечом. Вот и у нас так. Черный след от меча, который рассек все на две части. И та часть осталась в другом мире, в светлом детстве, в мечтах, в стремлениях.
– Да, я чувствую, что в вашей душе, в вашем сердце этот черный след глубоко отпечатался, – покачал Сосновский головой. – Вы вот и меня чуть не расстреляли.
– А потому, что я никому не верю, потому что черные силы крутятся вокруг маршала. А он сражается, как будто один, все тянет на своих плечах. Вы знаете, сколько покушений на него было, сколько всяких диверсий, сколько заслано было убийц? Никому нельзя верить! У немцев есть одна дивизия, она сплошь собрана из мерзавцев, предателей! И все говорят по-русски, все русские, а копнешь поглубже, там одна гниль. Сколько мы их уже расстреляли…
– «Бранденбург»! – кивнул Сосновский. – Да, я знаю про эту диверсионную часть. Они еще двадцать второго июня сорок первого года отличились. В самом начале войны убивали в спину, рвали провода связи, жгли людей.
Лиза молчала, глядя куда-то в темноту подвала. И Сосновский видел, сколько боли было в глазах девушки. Боли и решимости. Он протянул руку и накрыл своей ладонью ее пальцы. Но Лиза, казалось, этого даже не заметила. Она снова заговорила. Медленно, как будто с трудом вытягивала из памяти одну картину воспоминаний за другой.
– Еще до войны, когда Виктор Андреевич был послом в Югославии, я упросила Машу, чтобы она поговорила с отцом. Я тогда училась на предпоследнем курсе, и мне нужно было стажироваться как журналисту-международнику. Мне было не важно, кем, хоть поваром, хоть официанткой в посольстве, хоть уборщицей. Главное, чтобы я могла делать репортажи, писать статьи, аналитикой заниматься. У меня было много энергии и желания, я бы все успевала делать.
– И Виктор Андреевич согласился?
– Да. Удивительно, но он, наверное, верил в меня как в будущего журналиста. Я приехала с кем-то из сотрудников в дипломатическом вагоне. Это было сделано не специально, просто так было проще и быстрее. И я стала работать, а свои репортажи отправляла с диппочтой. Мою работу оценили, и мне даже обещали работу в одном издании с перспективой потом перевода в штат ТАСС.
– А потом?
– А потом началась война…
Лиза закрыла лицо руками. Сосновскому показалось, что девушка сейчас расплачется, но Лиза потерла ладонями щеки, глаза, и когда она оторвала руки от своего лица, он увидел, что в нем не горе, а решимость и готовность бороться.
– Знаете, помог случай, – с шумом выдохнула девушка. – В общем-то, нелепый случай, который перевернул всю мою жизнь. Это было как-то зимой, когда мы с Машей катались на коньках на территории посольства. Она тогда приехала на неделю к отцу. Там готовился торжественный прием, и он хотел, чтобы Маша на нем присутствовала. Хотел вывести ее в свет, представить некоторым видным деятелям. Маша готовилась к работе во Внешторге. Она упала на катке и угодила лицом в сугроб, а там ледышки. Маша ободрала скулу, висок, и у нее заплыл глаз. Ужасно! И никакими кремами и пудрой этого не замаскируешь. Тем более глаз. Как тогда Виктор Андреевич рассердился на нас! Накричал и ушел, хлопнув дверью. Я его таким никогда не видела. А потом вечером, уже перед сном, он пришел в нашу комнату, посмеялся над Машей, извинился, что не сдержался. И сказал мне, что я Машку разрисовала таким образом, теперь мне за нее и отдуваться придется. Он сказал, что нельзя без дочери. И что я буду вместо нее. А через год никто не вспомнит, кто именно стоял с ним рядом на приеме. Никто из местной и международной прессы Машу в лицо не знал. Да и мы с ней были немного похожи. Только цвет волос разный.
– Ваши волосы покрасили, и вы стояли рядом с Плотниковым, – продолжил Сосновский. – И именно это фото и попало к журналистам, а потом и еще кое-кому. Так? Но почему вы остались в Югославии, что стряслось?
– Война, эвакуация. Начались беспорядки, где-то взрывали, где-то горело. На посольство пытались напасть. А Югославия почти сразу вступила в войну против Германии. Во время беспорядков меня сбили с ног, я чуть не попала под колеса. Полиция и солдаты затолкали сотрудников посольства в машины и вывезли. Потом, наверное, поездом всех отправили. Отец Маши меня, наверное, пытался найти по своим каналам, только откуда ему было знать, что я без сознания валяюсь в доме какой-то женщины-кухарки. Она меня выходила, я смогла ходить, когда в стране уже были фашисты. Правда, большую часть страны контролировали повстанцы. А потом кто-то узнал во мне дочь советского посла, и об этом доложили Иосипу Брозу. И он взял меня под свою защиту, опекал и много раз хотел помочь перебраться на Родину.
– А вы?
– А я была ему так благодарна. Ему, всем этим людям, которые спасли меня, заботились, выходили. Они бы рисковали собой, спасая меня, чтобы переправить в Советский Союз, зачем, ведь врага можно бить всюду. Всюду можно сражаться с фашизмом. Гитлеровец, убитый здесь, никогда не ступит на советскую землю. Вот так я думала. А еще думала, поверят ли мне, что я случайно, по трагической случайности осталась в Югославии, а не умышленно, не была завербована гестапо, а потом не гестапо ли меня отправило в Советский Союз, чтобы я работала против своей Родины. А когда поняла, что ничего такого со мной не произойдет, я просто решила, что здесь мое место, что я тоже солдат-интернационалист. Как наши ребята до войны сражались в Испании против фашистов. Ну вот и я так же. Так и нашла себя и свое место на войне.
– Ну, что я могу сказать. Вы, Лиза, просто молодец. И Виктор Андреевич может гордиться своей «названой дочерью».
– Ну, вот это моя история, – грустно улыбнулась Лиза. – А вас как сюда занесло? Вы оказались в партизанах?
– Нет, не в партизанах. Именно сюда мы шли целенаправленно. Нас отправили для помощи вашему маршалу. Пойми, что я не могу тебе всего раскрыть. Такая уж у нас секретная работа. Но ты мне сможешь помочь. Дело в том, что мне нужно найти в штабе Броза одного человека…
Лиза опустила голову, и волосы на миг закрыли ее лицо. Сосновский снова подумал, что девушка заплакала, но Лиза подняла голову, откинула волосы назад, и в ее глазах мелькнули озорные огоньки.
– Вы хотели спросить у этого человека, где здесь можно купить лошадей? – спросила Лиза и чуть наклонила голову набок, пристально глядя в глаза Михаила. – Тогда я спрошу, а где же ваши лошади, на которых вы добрались сюда в пятницу?
– Мы добрались не в пятницу, а в субботу, – машинально сказал Сосновский пароль. – Но в субботу у вас ярмарка, и наших лошадей украли цыгане.
– Ну, здравствуйте. – Девушка протянула свою ладонь. – Вот и познакомились. Теперь вы знаете и еще одну причину, почему я не уезжаю на Родину.
– Здравствуйте, Лиза, – улыбнулся в ответ Сосновский. – Я рад, что мы наконец встретились. Времени у нас, насколько мне известно, очень мало. Брозу грозит серьезная опасность. Немцы разработали какой-то хитрый план. В его окружении предатель. Но я очень сомневаюсь, что он нам поверит. Вы здесь свой человек, вам виднее, как нам спасти лидера югославского Сопротивления. Для Красной Армии боеспособность его частей очень важна, как и его командование своей армией. Ставка очень на это рассчитывает при освобождении Балкан.
– Поверит! – уверенно ответила девушка. – Иосип умный человек, он хороший стратег. Он сегодня так внимательно выслушал всех, кто мог дать характеристику событиям в районе госпиталя Рула. Вы потеряли там двоих товарищей, это правда?
– Одного товарища, – вздохнул Михаил. – Хорошего парня. Второй – это я, но я вырвался.
– Пошли, раз нет времени, то и не будем его тратить, – решительно поднялась Лиза. – Только называйте меня по-прежнему Марией, а то я опасаюсь, что Броз и мне перестанет верить. Как у нас говорят? Доверие теряют только раз?
Лиза вывела Сосновского из подвала и пошла рядом с ним, раздавая приказы и задавая вопросы. Она заявила, что этот человек свой и он свободен. Потом Лиза стала расспрашивать про какого-то полковника Готала, но ей ответили, что он, кажется, уехал. Потом они шли по улице, и она снова что-то спрашивала у встречных офицеров. Сосновский терпеливо ждал, и тут Лиза в ответ на чьи-то слова вдруг расплылась до ушей.
– Михаил, ваши ребята нашлись!
– Какие, кто? – забеспокоился Сосновский.
– Ну, трое привезли из госпиталя Пелагею Брозович. Она очень горячо вас защищала и говорила, что вам надо верить. А сегодня утром еще двоих ваших привезли. Они нашли британских убитых парашютистов, и сейчас они в штабе. Пошли туда!
Они свернули к штабу, где стояла машина с опущенными бортами. В кузове виднелись скомканные парашюты. Махнув Сосновскому рукой, девушка взбежала по ступеням и столкнулась на пороге с комендантом.