тов долго наблюдал за немецким лагерем. А посчитать количество фашистов он точно не смог. Подходить ближе было опасно. Парашютисты – это опытные бойцы, хорошо обученные. С этими шутки плохи. Поняв, что больше ничего не увидит и не узнает, Максим вернулся в пещеру.
– Ну, что там? – сразу же поднялся Буторин.
– На месте. Спят, охрана бодрствует. Пересчитать не смог, но видел человек восемь. Думаю, их не меньше десяти или пятнадцати. Если удастся удачно атаковать, то любые потери для них будут существенными. И если они посчитают, что нас много, то тоже будут вести себя осторожно.
– Кого возьмешь с собой? Может, я начну?
– Ты мне здесь нужен, Витя, – покачал Шелестов головой. – Ты с завалом разберешься, а как проводишь Тито с Лизой и к нам на помощь придешь, откуда ударить, сообразишь лучше других.
– Михаила возьми. Он шустрый, стреляет лучше других. Опять же речь немецкую услышит и поймет, о чем разговор. Они ведь с перепугу начнут кричать, команды отдавать.
– Ты прав. Поднимай людей.
Через полчаса все были готовы. Шелестов переглянулся с Сосновским. Тот кивнул, подтверждая, что готов. Максим пополз вперед до намеченного рубежа с камнем почти в его рост. Оттуда будет виден весь лагерь, только действовать придется интуитивно и соображать мгновенно. За камнем Шелестов выложил четыре гранаты, развел немного усики предохранительной чеки, чтобы легче было вытаскивать, и поднял руку. Через несколько секунд короткая автоматная очередь прорезала лесную тишину. Немецкий часовой рухнул, не издав ни звука. Второго часового на дальнем конце площадки достать не удалось, потому что он моментально юркнул в укрытие. Зато в лагере все повскакали с мест, и тогда туда из-за камня полетели одна за другой гранаты. Шелестов схватился за автомат, когда раздался первый взрыв, послышались вопли раненых, Сосновский стрелял и стрелял, поводя стволом автомата, выбирая цели наверняка. В него тоже начали стрелять, но он пока даже не скрывался. И когда четверо парашютистов бросились за деревья и стали его обходить, Сосновский спрятался за камни и перебежал на следующую позицию.
Шелестов сделал несколько очередей, опустошил обойму и тоже сменил позицию. Они с Сосновским постепенно смещались вправо, вытягивая немцев за собой, чтобы Буторин и Коган атаковали их с фланга или даже с тыла. Это для врага будет шоком. Сейчас они с Сосновским убили и ранили шесть или семь человек. В лагере оказалось около двадцати немцев, и пока фашисты были опасны, они могли запросто и в таком количестве перебить всю группу.
Снова высунувшись, Шелестов открыл огонь. Но теперь он не видел целей. Десантники попрятались, умело применяясь к местности. И они явно пытались обойти их с Сосновским с флангов. В воздухе что-то мелькнуло, и Максим сразу понял, что это граната. Он прыгнул за камни вправо, упал на живот, сильно ударившись коленом, и тут же перекатился дальше за камни. Ударило взрывной волной, нос забило пылью и гарью. Шелестов стал отползать, когда услышал невдалеке крики немцев. Кто-то активно командовал, и фашисты были совсем рядом.
«Я даже не успею встать», – подумал Максим и выставил автомат перед собой. И тут воздух прорезали новые автоматные очереди. Два взрыва один за другим заставили замолчать автоматы. И тогда Шелестов рискнул подняться, не высовывая головы над камнями. Первое, что он увидел, это раненого десантника, который лежал в пяти метрах от него и зажимал окровавленный бок. Увидев Шелестова, он вытаращил глаза и стал что-то нащупывать рукой возле себя. Максим хладнокровно добил немца короткой очередью и бросился вправо.
Немцы отходили, Шелестов успел увидеть длинную антенну рации на спине десантника, а потом сбоку раздался протяжный свист. Обернувшись, Шелестов увидел Буторина, который показывал поднятый вверх большой палец. Значит, Иосип и Лиза ушли. Максим побежал, спускаясь вниз с камней. Справа спускался Сосновский. Когда группа отошла от места боя метров на четыреста, Шелестов еще раз спросил:
– Все чисто? Десантники за ними не пойдут?
– Да мы успели там сверху опять камней набросать, – усмехнулся Буторин. – Да и после такой стрельбы им сейчас не по пещерам лазить, а нас догонять, красавцев. Мы же половину перебили. Они теперь как псы в нас вцепятся.
– Тогда бегом, ребята! – скомандовал Шелестов.
Разведчики побежали по каменистой земле между деревьями, и каждый думал о своем. У каждого свои ассоциации с этими горами, с этим лесом. Кто-то вспоминает отдых в Крыму до войны, кто-то финскую кампанию, а кто-то просто запах хвои. И не обязательно летом. Может быть, в преддверии Нового года, может быть, даже в далеком детстве.
– Немцы! – заорал Коган и, мешком повалившись на землю, открыл огонь из автомата, почти не целясь. Он откатился с тропы, продолжая стрелять. Разведчики бросились в разные стороны, хотя врага почти никто не увидел.
– Сюда, вправо! – позвал Шелестов, забегая за скалу. Там виднелась открытая почва почти без камней, и этот участок вился, как загадочная сказочная тропа, что вела к замку гномов.
Буторин и Сосновский бросились следом, забежали за скалу и остановились, но Шелестов снова прикрикнул на них:
– Вперед, вперед! Уходите. Мы догоним.
И снова бег, и снова Коган каким-то чудом сумел добраться до камней, когда пули уже били в камни вокруг него. «Заговоренный, что ли!» – облегченно подумал Шелестов, когда Борис пробежал мимо него целый и невредимый. По всем законам физики и баллистики он не должен был уцелеть, но он уцелел. Всех предупредил, первым открыл огонь и уцелел, выбрался.
– Рация! – хрипло дыша, крикнул на бегу Буторин. – Они нам дорогу перекрывают. Уводить надо!
«Долго мы так не продержимся, – подумал Шелестов. – Рано или поздно они загонят нас в ловушку. Нужна река. И она где-то северо-западнее. Объяснять некогда, останавливаться нельзя. Только скорость и время».
– Ребята поднажали. За мной…
И они побежали следом, не спрашивая ни о чем. Пару раз группа оказывалась в пределах прямой видимости, и тогда немцы открывали огонь, что называется, «на удачу». Триста метров для «шмайсера» – это слишком много. Но пули свистели рядом, попадали в камни и деревья. А потом Шелестова как будто окунуло в горячее молоко. От радости бросило в жар. Река, вот она! Поток мощный, бурный. Да, с камнями. Но это сейчас не самое страшное. Главное, что она унесет их от немцев. И нужно преодолеть последний открытый участок.
– Прыгаем! – заорал Шелестов. – Всем прыгать! Хоть километр проплыть, прыгаем…
Они прыгнули. Без раздумья, без расчета и даже толком не видя куда. Прыгнули в последний момент, когда воздух рассекали автоматные очереди. Шелестов подбежал к высокому берегу последним. Он увидел головы Буторина и Когана. Сосновский замешкался на берегу, чуть согнувшись. То ли шнурок завязывал, то ли что-то обронил. Максим недолго думая столкнул Сосновского в воду и полетел с ним вместе.
Ледяная вода обхватила, сковала по рукам и ногам и поволокла. Шелестов вынырнул и не увидел Сосновского. Он закрутил головой, откашливаясь и отплевываясь. Вот мелькнула голова и скрылась под водой. Из последних сил Шелестов стал грести, пытался зацепиться за мокрые камни, чтобы замедлить свое движение, помочь Михаилу. Ну, еще!
Он схватил его руку, какую-то уже безвольную, накинул ее себе на шею и оттолкнулся, чтобы оказаться на поверхности. Максим хватал ртом воздух, и снова его тащило под воду, и он снова умудрялся всплыть и сделать глоток воздуха, поднять голову Михаила над водой.
– Устала? – спросил Иосип, когда Лиза обессиленно опустилась на пенек.
Маршал присел возле нее и взял ее ступню, погладил. Лиза отрицательно покачала головой. Нет, не болит, но идти сил уже нет. Все это было в ее взгляде. И тогда Броз поднял ее на руки, сдержал стон от боли в раненой руке и понес к крайнему дому. Невзрачный деревенский домишко, бедный, с покосившимся забором, плетенным из длинных жердей и хвороста. Во дворе ни скотины, ни птицы. Только бурьян и какие-то палки от развалившейся телеги.
– Бабушка, можно к вам? – спросил Броз по-румынски.
– А вы кто ж такие будете? – посмотрела подслеповато женщина, вытирая руки о грязный передник. – Дочка, что ли, твоя? А ты солдат?
– Дочка, бабушка, дочка. Она ногу подвернула и не может идти. Ей отдых нужен и глоток воды.
– Воды не жалко, а другого нет у меня для вас. Ничего нет. Все забрала у меня война. Детей забрала, жизнь забрала. Помирать мне надо, а не гостей потчевать.
Броз опустил Лизу на лавку и выпрямился, потирая рану на плече. Он посмотрел в глаза старой женщине и догадался, что ей нет еще и шестидесяти, но выглядела она как старуха, глаза были пусты и серы. Без блеска, без мысли, без желаний. Равнодушные и безжизненные глаза.
Женщина ушла в дом, оставив дверь открытой нараспашку. И вскоре вернулась с глиняной кружкой, полной воды. Она смотрела, как пила девушка, одетая в военную форму, как пил мужчина, тоже в военной шинели и фуражке.
– Все ходите, убиваете друг друга, – прошелестел ее сдавленный голос. – А зачем? Зачем вы отнимаете у матерей сыновей, у жен мужей?
– Мы защищаем свою страну, свой народ, свои семьи, бабушка, – твердо ответил Броз, возвращая кружку. – Враг пришел, и мы должны его изгнать с нашей земли.
– Это вам только так кажется, что вы за что-то бьетесь, с кем-то бьетесь. А бьетесь вы сами с собой, это ваше желание. Никто вас не заставляет. Мои сыновья тоже за что-то бились с русскими. И ни один не вернулся.
– Русские защищали свою землю, они не приходили к вам с войной, – попытался доказать свою правоту Броз. Он понял, что женщина говорит о прошлой войне, которая прошла уже давно, десятилетия назад. А эта женщина все страдает. Потому что осталась одна на всем белом свете. И она вправе ненавидеть весь свет.
– Нет у меня зла на русских, – покачала женщина головой и вытерла слезящиеся глаза уголком головного платка… – Ни на кого нет зла. Мне просто больно смотреть, как вы убиваете друг друга. Что ж ты пришел с больной девочкой? Так войди в дом. Он стоит на дороге. Я дам вам поесть.