Стоял холодный январь девятнадцатого. Но многим штабникам он показался жарче знойного июля. Работала партийно-следственная комиссия, выявляла причины трагического декабря. Докладывали комиссии и армейские чекисты — Бокий, Самсонов, Герцман и Коростин. Они приводили конкретные факты засорения штаба армии белогвардейскими офицерами и другими сомнительными людьми, которые через машинистку узнавали распоряжения командования.
Как. младший по занимаемой должности, Андрей докладывал последним. Он рассказывал об эвакуации застрявших в Перми эшелонов, об участии работников отдела в схватке с врагом непосредственно на передовой линии фронта, об укреплении дисциплины и воспитании молодых чекистов. Дзержинский не перебивал, слушал внимательно.
— Все это хорошб, — похвалил Феликс Эдмундович. Известно было, что на похвалу председатель ВЧК был довольно скуп. — Но одно мне пока не ясно…
Андрей внутренне насторожился, готовый защищать каждое положение своего доклада, каждый факт. Но, к его удивлению, разговор пошел совсем не о докладе.
— Почему вы, Андрей Петрович, до сих пор не в большевистской партии?
— Считаю себя коммунистом, Феликс Эдмундович… — смутился от неожиданного вопроса Андрей.
Слушая Дзержинского, Андрей был прямо-таки поражен его осведомленностью. Председатель ВЧК знал о нем буквально все. И юношескую увлеченность анархизмом, и про экспроприацию чайной фирмы в Челябинске, и то, что по своей инвалидности Андрей не подлежал службе в армии. В конце беседы Дзержинский еле заметно улыбнулся, потрогал пальмами свою бородку и сказал:
— Считайте, Андрей Петрович, что мы поняли друг друга.
В феврале девятнадцатого Андрей был принят в члены большевистской партии без прохождения кандидатского стажа.
Андрея вызвал председатель Челябинского губкома партии Эйхе, человек большой эрудиции и личного обаяния.
— Обратите особое внимание на контрреволюционные элементы в тылу, в казачьих уездах губернии. От них можно ожидать любого подвоха, — советовал он Коростину. — Мы создаем в Полтавке, Куртамыше и других районах специальные коммунистические роты, вооружаем, как можем. Но все же главная забота ложится на ваши плечи. Действуйте решительно. Мы доверяем вам всецело. Доверяет вам и Феликс Эдмундович. Мы только что говорили с ним по телефону.
— Спасибо за доверие! — поблагодарил Андрей и поспешил в свое управление.
Контра поднимала голову. Наиболее опасным представлялся Троицкий уезд. И, как ни тяжело было расставаться, откомандировал туда Андрей своего друга и соратника — Петра Андреевича Грязнова. Он возглавил Там уездную чека.
Обстановка накалялась. День ото дня становилось все яснее, что враги не сложили оружия, а поджидали удобного случая для своей вылазки. В руки чекистов попало несколько контрреволюционных листовок, отпечатанных типографским способом. Бандиты извещали о формировании «голубой армии», призывали всех недовольных Советской властью вступать в ряды голубоармейцев. «Дни Советской власти сочтены», — писали они. Андрей немедленно собрал оперативный состав и объявил о боевой готовности. Когда закончилось совещание, он оставил в кабинете молодого сотрудника отдела Зимноха.
— Для вас есть особое задание.
— Слушаю, Андрей Петрович.
— Вы должны под видом дезертира из Красной Армии проникнуть в штаб «голубых», войти в доверие и выудить их секреты. Нам необходимо знать точно количество штыков и сабель в банде, ее расположение, а также план и время наступления. Ясно?
— Вполне, Андрей Петрович.
— Тогда вот вам пропуск! — Андрей подал Зимноху листовку «голубых» и предупредил:
— Спрячьте подальше, переоденьтесь соответственно с личностью, роль которой вам придется изображать. Будьте осторожны и осмотрительны, не забывайте — враг жесток. Связь не устанавливаем, но с выполнением задания немедленно возвращайтесь в Челябинск.
— Все понятно.
Андрей пожал руку разведчику и отпустил его. Этот человек ему нравился. И не только смелостью, но и беззаветной преданностью рабочему делу. Этого парня он заметил еще во время Шумихинской операции.
А дело было так. Со станции Челябинск поступил сигнал, что на восток следует эшелон с анархистами. Властям они не подчиняются, а силой оружия принуждают железнодорожников двигать их эшелон дальше. Сообщение озадачило Андрея. Приказав железнодорожникам задержать анархистов на три часа, Андрей с группой чекистов выехал на дрезине на станцию Шумиха, где обычно менялась паровозная бригада, производилась заправка локомотивов водой и топливом. Всюду развесили таблички с надписью: «На станции тиф». Председатель губчека определил место и характер действия каждого сотрудника ЧК, приказал затопить станционную баню…
И вот состав прибыл. Паровоз набрал воды, загрузился углем, но отправку ему не давали. К дежурному по станции прибежали увешанные оружием анархисты.
— Где начальник? Пачиму не пускаешь шалон?! Или на тот свет охота? Это мы чичас устроим!
— Не могу… Приказ… Санобработка… — перепугался дежурный.
— Якая санобработка? Мы здоровы, як бугаи… Пущай!
В помещении появился Андрей. Он был в кожаной тужурке, в армейской фуражке, с черной повязкой на рукаве.
— Что за шум? Почему мешаете работать дежурному?
— А ты хто такой!? — окрысились анархисты. — Тоже, видать, из санитарной команды.
— Я комендант гарнизона, — сказал Андрей, — Чем вы недовольны? Могу оказать содействие.
Анархисты немного смягчились.
— Да вот дороги не дает…
— Так это же проще простого. Надо сходить в баню и катись, хоть до самого Владивостока!
— Как в баню, пошто?
— Тиф свирепствует, — пояснил Андрей.
Анархисты задумались. Умирать or тифа им определенно не хотелось. Они побежали к своему главарю советоваться.
А в это время Зимнох, по указанию Андрея, ходил возле вагонов и всюду похвалялся:
— Эх и баня ж, братцы! За всю дезертирскую жизню не мывался в такой, то вши заедали!
— Ха-ха-ха! Теперь, значит, того, — выжарил их! — хохотали анархисты. А сами почесывали бока. Баня им и впрямь давным-давно была необходима.
Тем временем из вагона вылез главарь. Это был детина лет тридцати пяти, почти на голову выше Андрея, с руками гориллы и красными от беспробудного пьянства глазами.
— Гдэ тут комэндант? — просипел он пропитым голосом.
— Я комендант, — представился Андрей.
— Пачиму стоишь попэрэк дороги? — рявкнул анархист.
— Без бани пропустить не могу. Разве не видите? — Андрей кивнул на огромный щит, где было написано углем: «На станции тиф». Анархист скептически прищурился, вчитываясь в текст.
— Ну да ладно, — махнул он рукой, — Веники есть?
— Есть и веники, — улыбнулся Андрей.
— Эх и баня! — подскочил Зимнох. — Вша заедала…
— А ну, брысь! — брезгливо отмахнулся анархист. — Выходи, братва, в баню приглашает комэндант!
Из вагонов повыскакивали вооруженные молодчики.
Андрей остановил их, замахал руками:
— Нет, нет, нет! Так вы всех наших банщиков перепугаете! Надо все по порядку— Оружие оставьте под охраной в вагонах, а сами — в парную. Когда вернетесь, помоется и охрана.
— А что? Комэндант разумный человек, — согласился главарь и тут же приказал: — По два братишки на вагон в охрану, остальные — за мной!
Зимнох и группа переодетых чекистов остались у вагонов. Как только анархисты, возглавляемые «комэндантом», отошли к назначенному месту, бойцы подразделения губчека тотчас разоружили охранников…
Андрей без улыбки не мог вспомнить эту историю с анархистами и тем не менее понимал, что это лишь удачный случай. Могло быть хуже. Хотя и этот худший вариант он тоже предвидел, вызвав на всякий случай на подкрепление роту местных коммунистов и комсомольцев.
Но предстоящая операция против «голубых» была куда сложнее, и Андрей очень надеялся на Зимноха.
…Бывший царский сотник, он же полковник колчаковской армии, взятый в плен под Челябинском, некто Мировицкий, весной двадцатого года бежал из лагеря. Он пробрался в район Еткульской станицы. Хитрый и расчетливый головорез был встречен с распростертыми объятиями своими подручными Петровым и Кулагиным, а также другими, скрывающимися в лесах от советского правосудия. Они ждали вожака, способного объединить под своим началом всех недовольных, а затем повести весь этот сброд в открытое сражение с Советской властью.
Таким вожаком и стал Мировицкий. Отставные урядники, кулаки и дезертиры потянулись к нему. Банда росла быстро. Именовала себя не иначе как армия. Но не белая, не зеленая, а голубая! Мировицкий поставил дело на широкую ногу. Его помощники соорудили типографию и печатали контрреволюционные воззвания, распространяли их в казачьих станицах. Есаул конского запаса Шундеев и благообразный поп-расстрига Иоанн встречали прибывающих, заставляли присягать белому с голубой полосой знамени, а затем Иоанн исповедовал каждого. Лесной священник легко и быстро снимал мирские греха.
Однажды к нему подошел молодой курчавый дезертир в поношенной красноармейской форме, но без звездочки на фуражке. Он подал Шундееву, расправлявшему шикарные усы, листовку «голубых». Через плечо, стволом вниз, висела на ремне винтовка французского производства.
— А патроны есть? — спросил есаул.
— А как же, четыре штуки! — поспешно ответил солдат. Это был Зимнох.
Поп Иоанн с особым удовольствием принялся допрашивать Зимноха. Не каждый день в банду приходили молодые люди. А раз они пошли, стало быть, слава голубых воинов растет.
— Что тебя привело к нам, сын мой?
— Должность хочу заиметь, батюшка! — выпалил Зимнох. — Красные мне не доверяли. Они узнали, что отец мой был уполномоченным адмирала Колчака по закупке лошадей… Погиб, царствие ему небесное! Вот и держали меня в рядовых, а я взял да и убег к вам.
— Добро, сын мой. Только почему же к нам?
— Все бегут к вам. Вот я и подумал: значит, дело клонится к вашей победе. И говорю себе: раз батя служил у Колчака, беги к «голубым», авось какую-нибудь должность дадут.