Наконец полк в воздухе. Встреча с бомбардировщиками над нашим аэродромом. Они появились колонной из восьми девяток. Дивизия. Большая сила. При удачном бомбометании на фашистском аэродроме мало уцелеет самолетов.
Однако километрах в пятидесяти за линией фронта образовался туман. Земля не просматривалась, и бомбардировщики высыпали груз на запасную цель.
Сели.
Вскоре снова раздалась команда «По самолетам!». Мы с Лазаревым шли молча. На аэродроме тишина. Воздух от испарения помутнел. Небо потеряло свою утреннюю прозрачность, посерело и как бы застыло в своем таинственном спокойствии. И это-то спокойствие насторожило нас. Только неопытный солдат в такой момент тишину может принять за тишину, а не за паузу, когда копятся силы к новым боям.
Тишина. На фронте она часто раздражает авиаторов. Когда над головой гудит парочка «яков», приятно. Это музыка силы, охраняющей тебя. Фронт в двадцати километрах. Противнику две-три минуты лету. За это время мы, получив команду на взлет, в воздух подняться не успеем.
Опасаясь внезапного налета вражеской авиации, мы постоянно держали над собой одну-две пары «яков». Нагрузка была большая. Уставали. Зато ни один гитлеровец и носу не показывал вблизи Тернополя.
Однако постоянный патруль мог сам привлечь внимание противника, и командование призвало на помощь новую технику — радиолокаторы. Замысел неплохой. Радиоглаз может издалека обнаружить приближение самолетов. Пока противник долетит до нас, мы успеем перехватить его еще на подходе. И сегодня с утра у нас нет над аэродромом истребителей. Они дежурят на земле.
Теоретически все правильно. Однако мне в академии довелось хорошо изучить эту технику, и я знаю, что обхитрить локатор не так уж сложно. Стоит прийти вражеским самолетам на небольшой высоте — и ни один радиоглаз их своевременно не заметит. А сегодняшний неудачный вылет мог выдать наши намерения. Почему бы противнику не нанести ответный визит? Погода у него плохая только вдали, а вблизи от фронта, где базируются истребители, — хорошая. И враг не может не понимать, что сейчас большинство наших истребителей еще не готовы к повторному вылету; заправляются бензином.
От таких мыслей ноги понесли меня еще быстрее к своему «яку». На фронте, когда оружие под рукой, самочувствие как-то лучше. И вдруг необычная картина. Спрятавшись за заднюю стенку капонира, в котором стоял мой самолет, сидели переукладчица парашютов Надя Скребова, оружейницы Тамара Кочетова и Аня Афанасьева. Они кокетливо смотрелись в зеркальце. На их головах — венки из цветов. В золотистые кольца из одуванчиков вплетены ландыши, сверкающие белизной, что делало венки похожими на сказочные короны, а девушек в синих комбинезонах — на прелестных заговорщиц. До чего же они хороши своей девичьей непосредственностью и какой-то детской наивностью!
— Красавицы!
— Ой, товарищ майор! — по-ивановски окая, раньте всех опомнилась Надя Скребова. — Мы вас и не заметили.
Девушки, сняв с головы венки, быстро надели пилотки и встали. Они, как и положено солдатам, стояли в полной форме, держа в руках только что сплетенные венки.
В этот момент послышался подозрительный шум моторов. Все порывисто взглянули на восток. Немцы!
На старте в готовности к немедленному взлету стояла эскадрилья Сачкова. Она и без сигнала могла бы взлететь на перехват этой пары, но, видимо, не слышала звука вражеских истребителей, так тихо подкравшихся к нам.
Догнать их было уже невозможно, но осторожность вражеских самолетов навела на мысль: не пришли ли они, чтобы оценить обстановку на аэродроме и передать своей низко летящей ударной группе, с какого направления лучше нанести удар? Я кинулся к телефону, чтобы доложить командиру о противнике и предложить поднять Сачкова в воздух. В этот момент со стороны солнца, из нашего тыла, откуда только что прошмыгнули разведчики, на аэродром с бреющего полета выскочило около полусотни фашистских самолетов. Посыпались бомбы.
Взлетать уже поздно. Прыжок — и я за стенкой капонира в яме. Яма широкая и глубокая. Она образовалась, когда делали насыпь капонира. Со мной Мушкин и девушки.
От взрыва бомб тяжело ухнула и застонала земля. За бомбами хлынули волны снарядов и пуль. Прижавшись ко дну ямы, посмотрел вверх. Один за другим, дыша огнем, проносились лобастые тела «фоккеров». Я знал, что стенки капонира и ямы надежно укрыли нас от снарядов и пуль. А от бомб? Вот они…
На высоте метров двухсот — четыре «фоккера», летящих строем. От каждого отваливаются и рассыпаются по два контейнера с мелкими бомбами, и они, широко разлетевшись по небу, черной тучей несутся на нас.
Смерть? Жизнь научила меня не подчиняться смерти и бороться с ней до конца, пока есть силы. Безвыходного положения в полете не бывало, а вот на земле… Более трехсот бомб над нами. Они загородили все небо и через се куклу накроют нас. Неужели смерть? Казалось, я вижу ее. Вот она, в этой страшной, роковой туче. И от нее не успеешь убежать. Мы под дождем смерти.
Говорят, погибающие торопятся, нервничают. Видимо, это не всегда так. Меня сковало спокойствие, холодное спокойствие. Передо мной промелькнула картина из прошлого.
…1941 год. 30 апреля. Ереван. Я отправил жену в роддом. Ночью раздался звонок: родилась дочь. Утром Первого мая на параде я был ведущим колонны в сто самолетов. Наш маршрут проходил немного правее роддома. Но нас то ли ветром снесло, то ли еще была какая-то причина — мы пролетели красивым строем строго над роддомом.
Спасибо Жизни, что после меня останется дочь! В этот момент меня накрыло чем-то тяжелым. Раздались взрывы. Блеснул огонь… Чувствую запах гари. Тишина. Тяжелая тишина. Я отчетливо слышу тишину. Приготовился быть мертвым. Мертвые не должны слышать тишину. А может, только они и слушают тишину? Но я кроме тишины еще чувствую жжение в правой ноге и что-то теплое в груди.
Не могу ощутить, сколько времени прошло, но тишина давит. Однако почему темно и душно? Меня сверху чем-то накрыло. Значит, я жив? Рывок — и я встал. Мушкин тоже уже на ногах.
Как по команде, поворачиваем головы на восток. Там солнце. И никого. Взгляд на запад. Над Тернополем виднеются уходящие вражеские самолеты. Оба смотрим вниз. Девушки с венками.. И лежат неподвижно. Под ними расплываются алые лепестки. Я хорошо помню, что в венках алых цветов не было… И тут только доходит до меня, что красными лепестками от девушек уходит жизнь. Они лежали рядом с нами и понимали, что смерть нам всем пятерым неизбежна. Миг — и закрыли нас собой.
Девушки! Милые девушки! А вдруг вы еще живы?
Наклоняюсь к ним, но подкашиваются ноги, и я валюсь на бок. Из голенища правого сапога, словно из ведра, через край льется кровь. Чувствую слабость и какое-то безразличие ко всему окружающему.
Под покровом ночи
После двух месяцев лечения — новое место службы. Аэродром у села Куровице, что в тридцати километрах от Львова. Здесь 32-й полк той же 256-й истребительной дивизии, в которой я служил до ранения.
Пока шел до КП, успел ознакомиться с аэродромом. Середина его была выкошена, но отава уже успела вымахать почти до колен. Глубокие дренажные канавы, похожие на противотанковые рвы, прямоугольником окаймляли взлетно-посадочную полосу.
В свежевырытых щелях и окопах ржавчиной выступала болотная вода. Здесь нельзя строить землянок, поэтому КП полка разместился в ближайшем сельском деревянном сарае. А окопы и щели — на случай укрытия от бандеровцев и недобитых фашистов. Уже были случаи их нападения.
Южнее аэродрома с востока на Львов проходит шоссейная дорога. За ней виднеется нагорье Волыно-Подольской возвышенности, покрытое лесами. Там прячутся бандеровцы и фашисты, не успевшие удрать с отступающими гитлеровцами.
К командному пункту подрулили два только что севших «яка». В одном сидел заместитель командира полка по политической части майор Гурий Хатнюков, знакомый мне еще по Академии ВВС. Высокий, плечистый, он, в знаменитой на всю дивизию коверкотовой гимнастерке и со шлемофоном в руке, легко выпрыгнул из кабины. Копна русых волос, еще влажных от жаркого полета, взлохмачена. Приведя их в порядок, размашистой походкой зашагал ко мне, а я навстречу ему. Веселый нрав, задушевность и умный юмор Гурия Андреевича всегда притягивали к себе людей.
Какое великое дело, когда заместитель по политической части в истребительном полку — летчик! Пример его в бою — важнее всяких речей. Не зря летчики говорят: как ни бей языком, от этого не вспыхнет вражеский самолет.
Гурий Андреевич долгое время работал инструктором-летчиком. Потом его, как хорошего командира и грамотного коммуниста, назначили в 32-й полк. Прибыл он перед Курской битвой. Прежде чем приступить к исполнению служебных обязанностей, ему нужно было представиться командиру дивизии и начальнику политотдела. В штаб дивизии его должен был отвезти на самолете специально выделенный летчик. Комдив Николай Герасимов, узнав об этом, возмутился: что он, летчик или мешок с песком, чтобы его возили? Пусть сам летит. Герасимов, давая такое распоряжение, хотел звать, хорошо ли летает новый заместитель командира полка по политчасти. После такой проверки яснее станет и как с ним разговаривать.
Гурий Андреевич вылетел. И тут только комдиву доложили, что Хатнюков прибыл прямо с курсов и давно не летал. Площадка для посадки была такая маленькая, что и хорошо натренированному летчику не так-то просто приземлиться. Комдив встревожился. Но Хатнюков так классически притер машину, что Герасимов, не щедрый на похвалы, премировал его коверкотовой гимнастеркой. С тех пор Гурий Андреевич летает только в ней. «Гимнастерка — ровесница моей фронтовой жизни», — говорил он про этот памятный подарок комдива.
Так началась его фронтовая жизнь. Пример летного мастерства сразу расположил к нему летчиков.
Воевать в 32-м полку я начал в самый разгар боев за Львов. К утру 27 июля 1944 года город был освобожден, а 30-го состоялся городской митинг. Наш полк с воздуха охранял его. На последний вылет на аэродроме не оказалось горючего. Чтобы выполнить задачу, мы подняли в небо небольшую группу. Для нее пришлось со всех остальных самолетов слить бензин.