– Нет необходимости. Я сама вам привезу. Если вы не забыли – у меня машина.
И вновь в голосе столько горечи. Я уже заметил, что Майя нарочито подчеркивает свое материальное положение. Не со снобизмом, а напротив, с каким-то отвращением и брезгливостью, словно издеваясь над собой и себя ненавидя. Словно желая, чтобы ее возненавидели и другие.
– Я вам очень благодарен, Майя. Вы – замечательный человек.
В ответ – отрывистые, резкие, злые телефонные гудки. Как и ее голос… Ладно. Слава Богу, обошлось. Но на сколько долго? И я понял, что мне все-таки срочно нужно связаться с Колькой Щербининым, моим институтским приятелем, под чутким руководством которого я не один год проработал в клинике. Впрочем, сделать это нужно было уже давно.
Зиночка, мой давний «доброжелатель», мгновенно схватила трубку. И хотя я на два тона повысил голос, не узнанным мне остаться не удалось. Такие номера не проходили с бдительной медсестрой.
– Ах, Кирилл Степанович! – вызывающе и откровенно язвительно воскликнула она. – Что-то у вас голос стал тоньше. Все из-за вашей успешной композиторской деятельности?! Вы ведь наверняка стали великим композитором, и, наверняка, из скромности постоянно пребываете в тени.
– А ты, Зиночка, видимо, также из скромности сидишь уже столько лет на одном и том же месте?
– Профессиональный долг, Кирилл Степанович, – притворно вздохнула эта общипанная курица. – Не всем же выпало счастье быть композиторами. Кому-то нужно ухаживать и за больными.
– Верно, – я не собирался тратить время на препирания с медсестрой. И поэтому вполне дружелюбно пригласил к телефону Николая Игнатьевича.
– Он в отличие от музыкантов имеет строгий график работы, – парировала Зиночка, но я ее резко пресек.
– Зинаида, мне срочно нужен Щербенин. Кстати, он мой близкий дружок. И если ты… Кстати, сейчас, насколько я знаю, ты неплохо зарабатываешь.
Зиночка фыркнула в трубку и побежала за главврачом. Ее работа действительно неплохо оплачивалась.
Через минуту я уже слышал знакомые восклицания и приветствия. Колька искренне сетовал, что я, как последняя свинья, выпал из его поля зрения, начисто забыв о святой мужской дружбе. Я и впрямь чувствовал себя свиньей, поскольку вспоминал о Щербенине только в случае крайней необходимости. Благо, он был не из обидчивых. Напротив, еще с института все знали его как открытого, доброго парня, готового всегда прийти на помощь. Таковым он оставался и по сей день, получив должность главврача одной из самых престижных клиник. По большому счету врач он был средний, о чем сам не раз говорил. Но зато великолепный организатор, чего и требовала должность. Именно благодаря Щербенину клиника стала одной из самых оснащенных и нужно отдать должное – не самых дорогостоящих. Хотя я был противник платной медицины как таковой.
Я кратко объяснил цель своего звонка. Меня интересовало одно: являлась ли Майя пациенткой его клиники? И внезапно наткнулся на категорический отказ.
– Такого рода сведения мы никому не даем.
– Колька, ты что? Свихнулся? – опешил я. – Я же не с улицы звоню. Я в курсе всех эскулаповых принципов, в частности, клятвы Гиппократа. Но мне необходимо знать. Хотя бы как твой бывший коллега, я уже не говорю о нашей дружбе.
– Не смеши, Кира. В каком-таком праве такое записано? Врачебная тайна, как и тайна исповеди, не подлежит разглашению. Увы, даже по старой дружбе ничего не могу тебе сказать. Даже как старому коллеге.
Я прекрасно знал Кольку. Он в принципе был мягкий, податливый человек. Но если уж что втельмяшится в башку этому медведю – все, кранты.
– Наверное, пациенты тебе здорово платят. Если бы медицина была бесплатной, ты бы мне обязательно все рассказал.
– Вот, ты меня уже обижаешь… И зря ты иронизируешь на счет оплаты наших услуг. Это не кардиология и не эндокринология. Ты сам прекрасно знаешь, что здесь лежит большинство пресытившихся от безделья дамочек. Вот пускай они и раскошеливаются. А за их счет я вправе положить с десяток действительно несчастных, но бедных людей, попавших в беду.
– Ты прав. Только кто тебе сказал, что таких с десяток? Действительно несчастных и действительно бедных столько, что тысячи клиник их не вместят. И если бы бесплатная медицина…
– Если бы была бесплатная медицина, их бы столько не было. Поэтому не будем заводить старую песню про попа и собаку…
– Значит ты категорически отказываешься дать мне сведения о гражданке Ледогоровой? Которая, как я теперь уверен, лечится именно у вас. Иначе бы ты просто ответил, что таких на учете не имеется.
– Не считай себя умнее других, Кира. Все проще. У меня перед глазами нет списка всех наших пациентов.
– Тебе он и не нужен. У тебя прекрасная профессиональная память. Кстати, Ледогорова именно из тех пресытившихся богатеньких дамочек. И я думаю, ее расторопный муженек вам оказывает какую-нибудь бескорыстную помощь. Например, в поставке медоборудования из-за границы. И плюнь в меня, если я не прав.
– Знаешь, будь твоя наглая рожа воочию передо мной, наверняка бы, с удовольствием в нее плюнул, – расхохотался неожиданно Щербенин. И тут же перевернул разговор на другую тему. – Кстати, ты не подумываешь о том, чтобы вернуться?
– Ты серьезно? – у меня вдруг перехватило дыхание. И перед глазами проплыли белые стены. Я почувствовал запах нашатырного спирта. Услышал шарканье тапочек по ночному длинному коридору. И вдруг понял, что давно скучаю по своей работе. По настоящей работе. – Ты серьезно, Колька?
– Абсолютно! Я прекрасно знаю тебя как специалиста. И без преувеличения скажу – ты профессионал высочайшего класса. А у меня теперь каждый стоящий человек на счету. И не звонил я тебе только потому, что был уверен, что из медицины можно податься в творчество. Но из творчества в медицину… По-моему, беспрецедентный случай. Так сказать аномалия. Или все же нет? Может, ты и будешь тем счастливым исключением, которое подтверждает всякое правило?
– Ты меня, ей-Богу озадачил. Мне чертовски приятно… И лестно…
– Значит, отказываешься, – в трубке послышался глубокий вздох. – А жаль… Кстати, в случае положительного ответа ты бы мог рыться в карточках больных сколько душе угодно.
– Ну, спасибо. А то я не знал. Но в любом случае… Я тебе позвоню, Колька, обязательно позвоню…
Я рассматривал себя в зеркало. Вглядываясь в свой потрепанный вид. Небритое лицо, темные круги под глазами, впалые щеки. И думал: ну какой, к черту из меня врач? И тысячу раз прав Щербенин, говоря, что из творчества в медицину никто еще не возвращается. Я убеждал себя в разумности этих слов… И мне так хотелось вернуться.
Но вновь принявшись за работу, вновь почувствовав нервными окончаниями пальцев холодный пластик клавиш рояля, я понял, что не вернусь. И я понял. Что навсегда так и останусь врачом. Потому что мне нравится лечить души. И какая разница – с помощью лекарств или звуков?
Я так увлекся работой, что начисто забыл и про Майю, и про Катю, и про Петуха, и про грамоту.
Поэтому когда раздался звонок в дверь, мне он показался заводским гудком, возвещающим об окончании рабочего дня. На пороге уже во второй раз за день стояла смешливая Катя Рощина и Тошка. И по моему лицу неожиданно расползлось неприкрытое удивление.
– Ой, извините, – затараторила Катя, заметив разбросанные листовками по полу нотные листы. – Мы вас отвлекаем от важных дел, да? Мы, пожалуй, пойдем. Просто почему-то Пети еще нет. Он, видимо, поздно возвращается, да? Но мы непременно его дождемся на улице. Там так тепло, вы не волнуйтесь.
Я бросил взгляд за окно. За окном хлестал резкий дождь. Гости уже бросились вниз по лестнице. Но я успел их догнать.
– Нет, на сей раз Петьку вы дождетесь в моем доме. Прошу, – и я почти силой втолкнул их в комнату.
– А вы музыкант? – то ли спросила, то ли констатировала Катя, указывая на ноты.
– Здорово! – выдохнула Тошка. – Ничего себе! Впервые вижу живого настоящего музыканта.
Девочка приблизилась к роялю и погладила его черную лакированную поверхность. Осторожно и бережно. Словно она прикасалась рукой к чему-то драгоценному и великому. А я с горечью подумал, насколько точно знают цену высоким вещам вот такие неприкаянные люди, как Тошка. И почему, чтобы чувствовать истинную цену бесценному, нужно остаться без всего? И я невольно сравнил Тошку с Котиком. Сравнение было далеко не в пользу мальчишки. И я с горечью подумал, что, возможно, все должно быть наоборот. По справедливости. Именно Тошку я должен был бы обучать музыке, потому что она искренне этого хочет. И я с горечью подумал, насколько сильную власть имеют деньги. И сколько людей с их помощью занимают чужое место под солнцем.
Тошка ходила кругами возле рояля, благоговейно глядя на него, как на недосягаемое божество. И даже умудрилась его обнюхать.
– Она так любит музыку? – тихо спросил я у Кати. Впрочем, если бы я говорил и громко, то Тошка все равно бы нас не услышала.
– Честно говоря, я даже не знаю, – вздохнула Катя. – Я впервые вижу ее такой. Вы знаете, у нас не было возможности убедиться в этом. По телевизору они, конечно, смотрят музыкальные передачи. Но разве это музыка? Тошка всегда была к ним равнодушна. Здесь другое. Черный рояль, настоящий музыкант и, наверное, вера, что существует настоящая Музыка. С большой буквы. Наверное, я во многом виновата, но я ничего не понимаю в музыке… Зато они знают много стихов…
Катя запнулась и смутилась, нечаянно похвалив себя.
– Так вы, значит, любитель поэзии? – поинтересовался я, сглаживая возникшую неловкость.
В ее больших глазках зажегся азартный огонек.
– Обожаю. Стихи – это мое… Ну, как глоток холодной воды в жаркий день. Или горячего чая в холод. Извините, я плохо выражаю свои мысли… Но очень люблю поэзию. Иногда мне кажется, что именно она и помогла нам выжить в трудные моменты. В ней я находила и мужество, и терпение, и веру.
– В таком случае вам повезло вдвойне, – я развел руками. – Сегодня вам представится возможность не только познакомиться поближе с Дедом Морозом, но и с блестящим поэтом.